Страница 18 из 76
— Бек, какая свинья так долго срет? — громыхали голоса совсем рядом; казалось, чуть громче — и его картонный домик рухнет.
— Что, Фомич, не терпится шоколадный цех прочистить?
— Братва, что за шухер-то вчера был?
— А ты у Жоры спроси! Ему виднее, — тяжелый кулак нескоько раз опустился на струганные доски двери.
— Ну и погром! Бек, ты буянил, больше некому!
— И машину тоже угнал, — кулак опять прошелся по хлипкой фанере. — И там я сечас сижу…
— М-м-ммуж-жики, поссать д-дайте, ей богу…
— Что, Кузнечик, неужто и тебя Жора в такую рань смог растолкать?! Ну, дела!
— Слышь, мужики, а товар-то у нас в той был, в этой пусто…
— Жора, погоди. Мы и арсенал весь туда сложили…
— Да, как ты сказал, так все и сделали! Жора, ты бабу-то хорошо знаешь? Ты всю ночь с ней в доме был…ой, Жор, брюки одни… ой, по почке не бей!.. Падла в сортире засел… я ж не отстираюсь!!!
— Гей, мужики, вы тут погром устроили, — раскатистый женский голос перекрыл все остальные, — Индюка подавили, да что это такое! Забор снесли… На тыщ сто убытку старыми — забор снесли, сарай покорежен!!! Не открою сортир!!! Хоть режь не открою! Плати, давай, или выметайтесь, чтоб духу не было!!! Через пять минут. Вон, участковый пришел, — голос прервался на минуту, — Степаныч, беда у меня: хулиганы у постояльцев машину увели, погром-то какой! Сам посмотри! Степаныч, родненький, да ей богу же я не причем… — женский голос удалился, завывая.
— Так, ребята, машина ваша, значит, у проселка, уберите с глаз долой, как говориться. Нас тут ОМОН центральный проверяет, сами понимаете. Доложить-то мы доложим, а лишний шум ни к чему, так что давайте поскорее отсюда…
— Ну, Степаныч, ты дорогой наш. Ну, выручил, ну, спасибо…
— «Спасибу» на хлеб не намажешь…
— Ясное дело, держи. Хватит?..
Голоса стихли, донесся звук отъезжающей машины.
— Слав, выходи, — Сашок осторожно поскреб дверь, — нашел я ее.
— Ох, — согнувшись пополам, Слава еле выполз наружу, — Сальмонеллез у меня, наверное. Помираю.
— Да ты, че?! — подхватив друга, мальчишка втащил его в пристройку и осторожно уложил на постель. — Вот, отдохни, — перетряхнул сумку, — ты ж ихнюю аптечку брал… Волокордин, димедрол, ага — ношпа! Нормальные люди, на хрена им столько ношпы? Десять банок!
— Ой, не могу, — попытавшись встать, Слава чуть не расстался с собственным телом, которое и не думало шевелиться.
— На, глотай. Мать меня всегда ей кормит. Только у нас она желтая. Может тебе еще одну? Жива твоя, жива-здорова! Эти жлобы ее бросили, спит. У Верки в комнате…
— Уходить нам надо. Скорее!
— Че, разбудить ее?
— Да.
— Ну, ты как, не сдохнешь?
— Не.
— Смотри, помрешь — с меня мать шкуру спустит.
Боль потихоньку отступала, спазмы прекратились и прешли сначала в легкую тошноту, потом холмик тошноты стал рассасываться, но не исчез, а равномерно распределился по всему ватному организму… Или — механизму? Вот в чем дело: мы все — машины, типа того паровозика. Так и есть! Человек не мог произойти от обезьяны сам собой: тут видна рука Мастера. Старый мудрый Мастер проплыл мимо на красивом обтекаемом облаке и сказал прямо в лицо Славе: «Тебя украли! Сейчас же возвращайся обратно в свой магазин! Ты нужен детям!» Изо рта у Мастера пахло деревенским сортиром и хлоркой. Солнышко ласково просвечивало сквозь волосы Мастера, стекало по широким провалам зрачков и прыгало оттуда прямо в славин мозг, пытаясь выесть там местечко — но на этот раз мозг был заперт… или куда-то пропал? Так или иначе — на этот раз номер не пройдет. Тогда Солнышко рассердилось и стало раскачивать мир, отрывать от него куски и лепить из них небольшие круглые катышки. Широко проплыли ярко-досчатые заборы, канава по краю раздолбанных камней дороги и два каких-то лица. «Все, я умираю. — подумалось вскользь, — Меня черти хоронить в ад ведут, наверное нужно упираться,» — но сил совершенно не оставалось…
— Чой-то развезло его? Помрет?
— Ты ему, дурак, какой дозняк дал?
— Да не давал я ему ничо, даже бурды той из канистры не давал…
— Передоз у него, — отдаленные хлопки застряли в мировых катышках, не дойдя до полноты ощущения, — точно, кинется…
— Может к доктору надо?
— Тащи в вагон, там разбе… — темный провал проглотил искорки света, вокруг завертелась вьюга, утаскивая куда-то вперед и вдаль, вверх, выше и выше, пока, наконец, не выбросила на неприятную жесткость скамейки. Из стороны в сторону качало. По проходу прошла группа шумных, толстых женщин, одетых весьма странно. Они осели у противоположного тамбура, ведя разговор на каком-то своем непонятном языке. Следом за ними чумазая девочка вела чумазого братишку; не дойдя до теток одной скамейки, цыганенок вывернулся и прибежал обратно, уселся напротив. Пару раз глянув на Славу, взял сумку и сунул туда руку.
— Дай, — Слава легко отобрал сумку обратно, достал украденный Милой в универмаге пластмассовый паровозик, завел и пустил по скамейке. Паровозик запищал, весело покатился и вывалился в проход. — Вот, возьми. Это можно. А воровать нехорошо, некрасиво. Даже если очень надо. Нельзя, ты это запомни!
Подхватив игрушку, малыш взял еще курицу и, не торопясь, двинулся к своим с видом римского триумфатора… Навстречу из тамбура вышел Сашок, лениво сплюнул, выдернул курицу и стукнул ею цыганенка по голове — тот обиженно запищал, разряженные тетки что-то закудахтали.
— Куда мы едем, Мила? — он разглядывал в окне море — огромную воду, отбрасывающую яркий голубой свет. — Мила, ты жива? Ты здесь? Милка?! — Слава почти крикнул, испуганно озираясь в этой чужой стране, пока не нашел родную угловато-темную фигуру.
— Хорош орать, командир. — по-хозяйски развалившись на лавочке, Сашок припрятал под голову сумку. — Ты как, оклимался? — отодрав от куриной тушки солидный кус ноги, протянул остальное девочке. — Жрать еще не хочешь? Пивка бы!
— Сашок, колись, ты чем юриста накормил? — Мила подозрительно принюхивалась к начинающей пованивать курице, — Этим?
— Ну, ношпой, монелез у него. Сам сказал, усрался весь, — скинув обглоданные косточки под лавку, Сашок потянулся за следующей порцией. — в аптечке из машины, ее там много… — он рыгнул, поковырял в зубах, — белая такая и воняет.
— Ну-ка, покажи, — внимательно осмотрев этикетку, Мила открыла крышку и высыпала на ладонь пару кругляшек, — Пиз-дец! Героин кажется. Это отдать надо. Бек с нас три шкуры сдерет… или с них со всех. Бедный Жора! — усмехнувшись чему-то своему, она весело укусила потрепанное мясо. — Девять надо отдать, а одну мы потеряем, — она весело подмигнула Славе. Сейчас Мила больше всего была похожа ни детскую игрушку-зверушку или любимого, слегка отощавшего хомячка. Перекатывающиеся коричневые щечки со слегка лоснящейся от жира кожей оттенял легкий пушок, смешно встопорщенный солнечным светом.
Поезд тащил и тащил вперед, а воздух — даже не воздух, а окружающий эфир — липко держался за землю. Было очень трудно прорываться сквозь вязкое прозрачное тело мирового эфира вслед за неповоротливым поездом. Слава попытался ущипнуть себя за ухо, но эфир сопротивлялся и ухо оставалось вне досягаемости. «Как на солнце перегрелся, — нечаянно вспомнилось детство, далекое-предалекое, в деревне у бабушки, — сейчас бы мороженного». От этой мысли сразу резануло в животе…
— Тебе плохо? — Мила нежно провела рукой по его покрывшемуся потом лицу, — потерпи, это полуфабрикат. Если сразу не кинулся, будешь жить. Просто расслабься. От него дня два тащит, если жрать. Это не очищенный. Здорово тебя долбануло, мы почти приехали…
— При?.. — Слава разглядывал непонятно откуда взявшихся людей, их было неприятно много. Сашок, оказывается, вовсе не развалился на пустой лавке, а сидел тихонько, зажатый в углу, между толстой теткой и тощим высохшим дядькой, и спал. Поезд натужно дернуло, пахнуло духотой, зноем и чем-то еще очень муторным, люди засуетились, пробираясь на выход. За окном проплыли театральные декорации — витой камень, ослепительно-белый гипс, круглая тумба с афишами — на фоне шелкового открыточного моря. Декорации двигались, словно обреченные фигурки в тире, и вдруг замерли.