Страница 11 из 76
— Дура сумасшедшая!
— Хорошо, когда в следующий раз мне захочеться крови, я не уйду, я останусь с тобой! — она укусила его еще раз. — Не верь, я пошутила. Мне очень страшно, спаси меня! — ее тихий смех шелестел где-то внутри, поднимая едкую волну. Волна захлестнула темноту, лишив ее устойчивой прямоугольности, смазала звезды, перемешала друг с другом гладкую землю и такой же гладкий прудик, по которому метались таракановые раки… Только темные фургоны стояли на месте, нос к носу, и казались слепыми. Они спали.
— Завтра же возвращаемся в Москву!
— Нет.
«А ведь мы действительно подобрали ее почти сразу после молоковоза!» Всеми покинутый бидон стал рыть землю, пытаясь вернуть обратно молоко. Его горло было перерезано и оттуда все время что-то выплескивалось, земля не хотела отдавать молоко и перебрасывала его на небо, а бидон злился и смешно прыгал по млечному пути, откуда капли молока сыпались обратно в дорожную пыль. Они были ярко-красные и пачкали его рубашку. Слава стал ругаться на бидон, но тот послал его очень грубо, матерно, голосом брата.
Утро появилось неожиданно, как холодный пинок под ребра. Безжизненным блинчиком лежал туман, в котором залипли птичьи голоса: много-много птичек запекли в пирог, семьдесят синичек, сорок семь сорок… Трудно непоседам в тесте усидеть… Улетели пташки, упорхнул медведь… Пернатый друг… Так! Где Мила?! Слава с трудом вылез на неуютный, промозглый воздух. Костер горел, как будто ночи не было вовсе, а сразу начался рассвет. Заметив черный силуэт сумки, на мокрой, заботливо выстиранной рубашке лежала желтая зубная шетка и тюбик зеленой пасты «Экстра», он поморщился: надо-надо умываться по утрам… Всем надо умываться, все — грязные! У кромки воды Мила, скользя по чавкающей, черной земле, пыталась отполоскать свои носки, но вода была уже мутной. А лезть глубже Мила не хотела почему-то.
— Привет, — Слава высмотрел себе местечко получше — нависшая над рекой коряга казалась вполне подходящей. — Давай помогу.
— Да ладно, так сойдет, — отжав носки, она вернулась к костру.
Коряга сковырнулась в воду, Слава успел соскочить, но все равно перепачкался — приличным серым брюкам пришел конец. В сумке Слава нашел чистое полотенце, расческу, кружки и какие-то банки с консервами, Мила успела разогреть одну. От мысли, что все это могло принадлежать давишнему трупу, снова стало нехорошо.
— Ну, ты что бледный такой? — девочка заботливо оставила ему большую часть подозрительной бурды. — Заболел? Может быть, тебе действительно лучше вернуться?
Почувствовав зверский аппетит, Слава не обратил на ее слова никакого внимания, только через какое-то время понял, что ведет беседу с молодым водителем, которого, кажется, зовут Андрей, а Мила осматривает ногу Степану:
— Возьми горячую луковицу и приложи на ночь, она и отсосет все. Луковицу разрезаешь пополам, на сковородку и подержи немного, пока не помягчает, потом прикладывай. За два дня пройдет, — Степан понимающе кивал, — Чего вчера не сказал? Ну, домой придешь, сделаешь, а то врачи тебе всю ногу исполосуют… — она посмотрела на Славу. — Двигать пора. Они не возьмут, они в Москву едут… — глаза ее настороженно блестели, взгляд был странен, почти безумен, она вся как-то непонятно суетилась.
На трассе машин еще не было, пошли пешком, молча; у Славы на плече болталась тяжелая сумка с одеялом и консервами, девочка двигалась налегке, нелепо подпрыгивая, ее руки старались оторваться от тела и куда-то улететь, она вот-вот была готова бежать в светлую даль начавшегося дня. Неясный, приторно-цветочный запах исходил от ее кожи.
— Мила, что с тобой? — смирившись с судьбой, Слава почувствовал вдруг вкус к такой жизни, возможно именно об этом он и мечтал, поступая на юридический факультет.
— Стопь! Стопь!!! — вскрикнула девочка, внезапно выскочив на середину дороги. С горки на них мчалась желтая «шестерка», показавшаяся Славе чем-то знакомой. Он отчаянно замахал руками, потому что Мила бросилась вперед, прямо под колеса автомобиля. «Шестерка» тормознула юзом, встала и, казалось, подпрыгнула на месте от негодования. Из-за руля поднялся белобрысый громила, развел руками, улыбнулся…
— Тыну-у-у-у! — Слава узнал громилу, студента третьего курса, эстонца, говорившего по-русски принципиально только с акцентом. — Ух, хорошо!
— Ты что, русская сфинья, с сумасшедшей сфясался? — было видно, что он тоже узнал Славу. — Здорово, здорово. Никогда пы не подумал, что ты спосопен на афтостоп. А мы тут с приятелем испытыфаем нофое приспосопление… — махнул рукой в сторону машины, Мила забралась внутрь на заднее сиденье. — Садись, подвезу. Это мой друг, — представил товарища, — Его зофут Тынис. Это Большой Тынис, а еще у нефо есть прат, его зофут Маленький Тынис, софсем маленький, не польше, чем…
— Тыну, не пори чушь, за нами мафия гонится, — Слава понял, что сам порет чушь.
— Ну и что? — эстонец вел машину ровно, уверенно, как будто он — техасец, а дорога пересекает его собственное немереное ранчо. — Не догонят, у них нет такого мотора и такого фодителя. Мы его всю зиму фертели, фертели и прифертели. Мы, эстонцы, народ упорный, ты говорил, что ничего не выйдет… А смотри, мы едем, и этот мотор может дать до трехсот, даже больше. Машина-зверь! И ей не будет сносу еще два года и полтора месяца… Курат!.. Послушай, почему в машине пахнет первитином? — он демонстративно принюхался. — Я не люблю этот запах. Людмила, Лева талеко и вы опять взялись за старый штучки?! — так, девочка еще и наркоманка, Слава невольно поежился, он давно слышал туманные слухи про это вещество, — Ты в общежитии плакала и опещала польше этого не делать…
— А я и не делала, — она была готова не то драться, не то расплакаться, — там всего-то меньше куба было, ну не смогла… А что, очень видно?
— Тебя придеться помыть, иначе ты профоняешь всю машину. Тот матрас до сих пор пахнет, — он притормозил. — Давай, тебе двадцать минут, а мы пока позавтракаем…
Появились огромные куски вареного мяса, зелень, головки редиски, даже пакетик с майонезом. Небрежным жестом Тыну бросил салфетки.
— Пиво будет вечером, — молчаливый напарник согласно кивнул, — у нас, в Эстонии… — эту песню Слава уже наслушался, что весь мир — жалкая провинция, самая жалкая — Финляндия, потом уже Москва и т. д. Тыну был неисправимым националистом, говорившим по-немецки и английски совершенно без всякого акцента, чему Слава очень завидовал.
— Зря ты связался с этой девочкой, она — испорченный ребенок.
Слава согласно кивнул, за ушами у него уютно трещало от мяса с редиской..
— Левка мне ее на шею повесил, — почти оправдываясь, сказал он. Кусок мяса никак не мог прожеваться и пройти в глотку, поэтому он чуть не подавился, когда Мила подошла к машине совершенно голая, в одних только мокрых трусах, но эстонцы не обратили на нее ровно никакого внимания.
На заднем сидении здорово укачивало. Слава опять разомлел, сами закрывались веки, но он сдерживался, просто боялся, что Мила опять что-нибудь отчибучит, а Тыну все говорил, изредка переходя на эстонский; девочка пыталась встрять в беседу, ее игнорировали. Деревья как-то внезапно сменились непонятным холмистым простором, верно, миновали Белгород. Он никогда не мог подумать, что меловые холмы могут быть такими высокими, уже ощущался юг, но не приморский, а какой-то другой, со спелыми вишнями, мясистой черешней, мерещелись абрикосы, кукуруза; даже дома изменились: вроде бы, та же самая досчатая ерунда, но из этой ерунды исчезла давящая сырость севера… «Ну и парилка!» — пот почти моментально высыхал, но тело выдавливало все новые и новые порции влаги. Неясный приступ страха и тоски поднялся из груди и неприятно резанул в осоловевшей голове, Слава встрепенулся: в зеркальце заднего обзора над рулем, еще довольно далеко, мелькнул знакомый силуэт белой акулы. Не отдавая себе полностью отчета в происходящем, он заорал:
— Гони!!!
Тыну, не моргнув глазом, надавил на газ. Робко вздрогнула и поползла, чуть трепыхаясь, стрелка в круглом циферблате. Мила свернулась калачиком на заднем сидении, обхватив голову руками.