Страница 42 из 117
Смысл слов Гиджбасар, конечно, не понимал, но в интонации, в звуках была прекрасная музыка, и прекрасную музыку на фоне чистоты, покоя, уюта в узком тупике псу хотелось слышать всегда, то так положил морду на ногу мужчины, как будто она навсегда так и останется, будто он никогда не поднимет голову с этой доброй ноги. Запах спирта, особенно запах из бутылки уничтожал едва уловимый нежный запах извести, резкий запах спирта все же мешал... Но ласка, доброта, приветливость руки, гладящей пса, чешущей за ушами, превосходила все, перечеркивала, отменяла все дурные запахи мира. Как видно, пес никогда не знал такой ласки. Правда, в щенячью пору Гиджбасар иногда чувствовал тепло горячей и большой человечьей руки. Но это было так давно... Теперь Гиджбасар, положивший голову на ногу худого мужчины в узком тупичке, будто возвращался в то далекое, аж в самую младенческую щенячью пору...
Вдруг пришел новый. Первым его почуял Гиджбасар, взволнованно поднял голову, посмотрел на вход в тупик. Худой мужчина тотчас уловил беспокойство собаки, бесцветными глазами, которые вдруг наполнил животный страх, взглянул в сторону улицы, быстро сунул ополовиненную бутылку в нагрудный карман коричневого пиджака и, дрожа от волнения, часто-часто зашептал:
- Собакой быть хоч-ч-чу!... Собакой быть хоч-ч-чу!... Собакой быть хоч-ч-чу!...
У входа в тупик показались двое - мужчина и женщина. Оба, покачиваясь, остановились. Заглянули в тупик. Женщина, показывая пальцем на сидящего у столба худого мужчину, визгливо закричала:
- Вот он, педерас!... Спрятался здесь, да, курва?!
Оба ринулись к столбу, и весь тупик наполнился до краев запахом спирта. Двое накинулись на сидящего у столба человека. Бедняга не успел даже шелохнуться. Долговязый пнул в лицо человека, сидевшего у столба (и все шептавшего: "Собакой быть хоч-ч-чу!... Собакой быть хоч-ч-чу!..."). Удар был таким сильным, что нанесший его и сам не удержался на ногах, упал на спину.
Сидевший у столба вскрикнул, закрыл лицо руками, и кровь из разбитой губы просочилась между пальцами, и грязные ногти его ярко заалели.
Женщина не обратила внимания на упавшего приятеля и обеими руками вцепилась в волосы худого мужчины, сидевшего у столба:
- Убежать хотел, да? Педерас!... Где вино?... - И начала колотить несчастного головой о столб. - Говори, где вино?... Убьем тебя!... Убьем!... Курва!...
Долговязый поднялся. Женщина была русской и говорила по-русски, а долговязый сказал по-азербайджански:
- Сводник!... Хотел нас обмануть и сбежать, да?! Один пить хочешь, подлец?! Думаешь, меня обмануть можно?...
Женщина все не успокаивалась, колотя худого мужчину головой о столб, она кричала:
- Где вино?... Где, курва?! Где вино?...
Длинный снова хотел ногой ударить худого мужчину у столба, и в этот момент Гиджбасар залаял со страшной злобой. Все это время пес был в растерянности, а теперь пришел в себя. Правда, зная, что такое пинок, он не приближался к длинному, но, кружась около него, лаял изо всех сил.
Женщина закричала:
- Пошел! - И, выпустив волосы несчастного, набросилась на пса, размахнулась ногой - мимо, еще размахнулась - опять мимо. И Гиджбасар впервые в жизни схватил зубами человечью ногу.
Женщина дернулась и заорала, но Гиджбасар не выпустил из пасти ее лодыжку, и женщина, и без того с трудом стоявшая на ногах, упала на спину, подол ее платья задрался, и безвременно увядшее тело обнажилось чуть ли не до самого пупка.
Почувствовав в пасти вкус крови, Гиджбасар лодыжку выпустил, но лаять стал еще яростнее.
Три темно-желтые двери, как сговорившись, открылись одновременно, и в узкий тупик выскочили люди. Это были женщины и дети, ни одного мужчины не было, потому что в махалле считалось недостойным мужчины выходить на улицу ради любого шума. Видимо, в это время обитатели узкого тупика готовили обед руки у женщин были в мясном фарше, муке, масле, и, вытирая руки о передники, женщины подняли страшный шум:
- Ах, сукины дети!
- Ну ты посмотри на нее, на эту сучку, посмотри!
- Вай-вай-вай!
- Слушай, да она без трусов!
- Тьфу на тебя!...
- Пьяница!
Среди людей, заполнивших тупик, был толстый мальчик, у которого уже наметились усики. Как только он вышел в тупик, глаза его так и вперились между обнаженных ног упавшей женщины.
- Гони их!
- Тьфу на тебя!...
- Да укрой ты эту шлюху!
- Быстрее!
- Тьфу на тебя, сука!
- А этому морду разбили!
- Вставайте, сукины дети, вставайте!
- Бей эту шлюху!
- На тебе!
- Бейте их, это же не люди!
Множество ног и рук накинулись на человека с разбитыми губами, долговязого и женщину, из чьей лодыжки текла кровь. Крики, вырывавшиеся из глоток с набухшими жилами, будто впитывались в свежепобеленные стены узкого тупика (они навсегда останутся в этих стенах), и вместе с людьми стены громко кричали:
- Подлец, сын подлеца!
- Пьяница, сукин сын!...
- Ах ты шлюха!...
- Бей их!
- На тебе!...
- Ах ты, сука, трусик надень, да!
- На тебе!
Гиджбасар прижался в угол и рыча смотрел на пинки, кулаки, пощечины, слушал вопли людей и стон. Коричнево-черная шерсть вздыбилась как у кошки. Пес не мог, он боялся проскользнуть между разъяренными людьми, ему было не убежать...
- На тебе!
- Еще придешь сюда, а?...
- Ах ты сука, тьфу на тебя!
- Это тебе еще мало, сводник, сын сводника!...
- На тебе!
- Подлец!
Первым спасся, сбежал из тупика длинный. Потом худой с разбитыми губами (все это время правой рукой, залитой кровью, он прикрывал бутылку в кармане пиджака, чтобы не разбилась, не наклонилась, не вылилась). Потом, спотыкаясь, убежала женщина. И когда она убегала, толстый мальчик, пользуясь толчеей, сунул руку ей между ног. Мать мальчика подметила этот жест и, пылая от злости, заорала:
- Ты что делаешь?! Провались ты! - И смачно шлепнула сына по наголо обритой к лету голове. Звук шлепка был последним отзвуком шума в узком тупике. Три темно-желтые двери как открылись внезапно, так теперь, приняв людей, внезапно и затворились.
В тупичке остались только толстый мальчик и Гиджбасар, еще забившийся в угол.
Мальчик молчал. Гиджбасар не рычал. Но отдающие голубоватым беленые стены узкого тупика все еще гудели.