Страница 12 из 117
Старуха бормотала скорее себе, чем студенту, когда с наступлением сумерек брала свою маленькую деревянную табуретку, наполовину опустошенный мешок с семечками и возвращалась в дом, и когда жарила семечки, и когда сворачивала кульки, и когда ела несвежую кюфту, и когда бывала без дела, оставляя открытой дверь своей комнаты, все говорила сама с собой - ночи, тишины боялась, что ли?
"Ушел, стал жить у жены в доме, жена ему дороже, чем я... Да и что ему делать, она же - мать его детей... Бедняга, мышей ловит и этим детей содержит, да... Жена у него татарка, а детей по-русски говорить заставляет, ну а я по-русски ничего не знаю... Не приходит ко мне, видишь? Раз в месяц заходит... Боится, что я деньги буду просить у него... А на что мне деньги? Одна-одинешенька, с голоду же не помру... Теперь в советском государстве кто с голоду умирает? Каждый как-то выкручивается, да. На что мне деньги?"
Так говорила старуха Хадиджа, но студент Мурад Илдырымлы за восемь месяцев хорошо понял, что она, в сущности, жутко падка на деньги и очень скупа. Семьдесят рублей она брала со студента да семьдесят с Хосрова-муэллима, за погибшего в войну мужа получала пенсию и еще семечками торговала. Одиночества она не выносила, дверь своей комнаты всегда держала открытой. А если дверь оказывалась вдруг плотно-плотно закрытой, значит, она считает деньги - за семечки-то ей платили мелочью, и студент из-за двери слышал звон монет.
"Хорошо еще, мой пока не кидается на меня, мол, дай деньги... Вон сын слепой Амины, бедняжки... Собачий сын, и отец у него такой же подлец... Взял в жены какую-то русскую мартышку, б... какую-то, и каждый день является, нападает на несчастную женщину: давай деньги... Откуда она даст, подлец ты этакий! Деньги - дождь, что ли, чтобы с неба падать?... Мой смирный... Мышей ловит, ну и что? Детей содержит, да... У меня денег не просит... Почему? Потому что знает: нет ведь у меня, нет у меня денег... Одна сухая плоть осталась, что с меня взять?!"
Порой студенту казалось, что старуха Хадиджа все это бормочет, чтобы ее слышал молодой постоялец, да и Хосров-муэллим тоже. Боится, что ночью они ее ограбят. А может, она и не думала о таких вещах, бормотала, да и все.
Пока студент Мурад Илдырымлы не видел человека, которого все в махалле звали "Мышь-Баланияз", он почему-то представлял себе, что сын старухи Хадиджи и лицом похож на мышь, и когда старуха Хадиджа уставала говорить сама с собой, укладывалась и, не закрывая дверь, гасила свет, когда гас лучик и в замочной скважине двери Хосрова-муэллима, когда и студент, устав от газет, книг, журналов, выключал лампу, в тяжелые и одинокие ночи то ли во сне, то ли в видениях порой раздавался стук в дверь, и входила мышь в пальто, с шарфом на шее, в мятой шляпе на голове; маленькая волосатая мордочка едва выглядывала из-под мятой шляпы, но глаза сверкали, блестел влажный кончик черного длинного носа, подрагивали тонкие длинные усики. "Сколько в месяц даешь моей маме? спрашивал он. - Сколько рублей? Я ее деньги считаю, знаю, где прячет. Вот умрет, себе возьму. Сколько даешь, отвечай? Не понял? Хадиджа - моя мать. Непохожа? Эх, чушка ты, чушка и есть!... Все деревенские - чушки!... Хадиджа мне мать, пойми наконец! И она тоже мышь, да!..." Студент стоял лицом к лицу с мышью в мятой шляпе, слушал и боялся: вдруг и сам станет мышью, - и потел, и в страхе просыпался, и долго еще был под впечатлением своего сна или галлюцинации, и ему казалось, что мышь Хадиджа вот сейчас войдет в открытую дверь, залезет к нему в постель...
Но однажды под вечер студент Мурад Илдырымлы сидел в комнате старухи Хадиджи, рубил мясо, и вдруг калитка заскрипела. "Баланияз пришел..." - в тот же миг сказала старуха Хадиджа, будто у калитки был язык и она сообщила старухе Хадидже, что пришел не кто-нибудь, а именно Баланияз.
Старуха Хадиджа встала, бросила беспокойный взгляд на свежую баранину, которую только что начали рубить на пеньке, будто боялась, что Баланияз прямо сейчас съест половину. Студент как обычно сидел, скрестив на паласе ноги, ему было неудобно встать и уйти (не будешь вскакивать, кидать секач, убегать), но и вот так сидеть на чужом паласе с секачом, над пеньком, над мясом было еще неудобнее. Баланияз вошел и увидел его над пеньком с секачом в руке. Старуха Хадиджа сказала: "А-а-а, добро пожаловать... С чего это ты?" - "С чего это"... - как бы передразнил Баланияз. - Что, я не хожу, что ли?..." Голос Баланияза походил не на мышиный писк, а на кошачье мяуканье, и вообще Баланияз, оказывается, был похож не на мышь, а на кота - низенький, полный, круглолицый, голубоглазый и большие, остроконечные уши, не подходящие к его малому телу. Студент Мурад Илдырымлы хотел встать и выйти, но старуха Хадиджа не пустила (не хотела оставаться с сыном с глазу на глаз?).
Баланияз сел на одну из трех табуреток, старуха Хадиджа села на вторую, а студент Мурад Илдырымлы, сгорая от стыда (обливаясь потом), тупо продолжал рубить мясо, и старуха Хадиджа сказала: "Ты знаешь, какой хороший парень этот студент? Знаешь, как он мне хорошо помогает?... Газеты покупает, мне отдает на кульки. Вот мяса купил, я ему обед приготовлю!... А ты-то как?" Баланияз ответил: "Хорошо". Мать спросила о детях, Баланияз ответил: "Хорошо". Мать спросила про жену, и в этот момент Баланияз, внезапно устремив взгляд на плинтус у двери, сказал: "Дырку надо заделать! Конечно! В нее мышь пролезает!" И старуха Хадиджа,' и студент Мурад Илдырымлы невольно посмотрели в ту точку, куда уперся взгляд Баланияза, и увидели там едва различимую дырочку, и старуха Хадиджа в изумлении и страхе взглянула на сына. Баланияз внимательно прислушивался к чему-то, и какое-то время они просидели так, в безмолвии, секач замер в руке студента, он не осмеливался нарушить тишину. Наконец Баланияз сказал: "Это мышь... - И улыбнулся. - А вы не слышите? - Снова внимательно послушал. - Точно! Мышь!..." Старуха Хадиджа сказала: "А-а-а... У нас ведь мышей не бывало..." Баланияз с откровенной гордостью сказал: "Эх, да мышь разве остановишь? Да никогда! В Италии провели эксперимент (вот какой умный и грамотный был, оказывается, Баланияз): крысу сунули в унитаз на двадцатом этаже и спустили воду, конечно! Знаешь, что произошло? Крыса вышла живой на первом этаже!" Старуха Хадиджа поняла суть "эксперимента" иначе. "Вот это да! - сказала она. - Ты смотри, какие в Италии уборные чистые, а!..." Баланияз с неохотой отвел голубые глаза от мышиной норы, укоризненно взглянул на мать. "Это не главное, - сказал он. - Ты подумай лучше о крысе, какая она выносливая..."... Потом Баланияз снова внимательно оглядел комнату, внимательно прислушался, пару раз скосил глаза на мясо, но ничего у матери не попросил и, как внезапно явился, так же внезапно встал и ушел. После ухода Баланияза старуха Хадиджа, скомкав обрывки газет, оставшиеся от кульков, стала пихать их в указанную сыном дырочку и с бесконечной печалью сказала: "Подумать только, я всегда мышей боялась... И у его отца, бедняги, как увидит мышь, волосы вставали дыбом. В кого же он-то пошел, а? Почему он стал мышей-то ловить?..."