Горечь жестоких людей

– Ты заплатишь! – закричала я, чувствуя, как мои пальцы сжимаются всё сильнее и сильнее. – Я убью твою любовь, твою жизнь! Как только у тебя появится женщина, которую ты полюбишь, – я убью её, слышишь!?

Таир наблюдал за мной равнодушно, не пытаясь избавиться от моих тисков. Эта хладнокровность вызывала желание разбить его голову о дверной косяк и смотреть, как мерзкое тело истекает кровью.

Ко мне подбежал охранник Ревокарта. Он был в доме, люди отца его не тронули, лишь некоторое время подержали на прицеле. Тот попытался подступить ко мне, но Ревокарт кивнул, мол, не смей.

Подошёл отец, он молча отодрал мои руки от одежды советника и повёл за собой. Посадил в карету, и мы уехали.

Это был последний раз, когда я добровольно садилась в карету. Больше – никогда!..

А дальше наступили чёрные дни!

В моей голове воспоминания о том времени раскрашены безнадёжно чёрным цветом.

Чёрный! Чёрный! Чёрный! Время беспросветного мрака, когда солнце раздражает, а луна напоминает об умерших.

Ричард отвёз меня в свой дом. Я не разговаривала с ним – считала предателем. Его дочь изнасиловали, убили её будущего мужа, а он не поквитался с обидчиком. Почему!?

Я плакала, рвала волосы, ногтями раздирала ноги и кусала губы.

Не ела. Не могла уснуть. Не хотела оставаться одна, но и к людям не стремилась.

Двойственное чувство – бежать вперёд со скоростью ветра или попытаться сделать хотя бы один никчёмный шаг. А не получается! Потому что не хочешь или не можешь!

Горечь! Отчаяние! Ненависть! Лицо Парижа, матери, узкие улочки города Древесны, острые крыши столичных зданий.

Знала бы та маленькая художница, как много бед ей предстоит пережить!

Я покинула Мирную Академию. Документы не забирала – просто знала, что больше никогда не смогу переступить порог того заведения, где когда-то училась прилежная Агата Хромкла. Я без сожалений разорвала связь с друзьями, мы так больше никогда с ними и не увиделись. Но я была слишком опустошена, чтобы сожалеть. Только потеряв Парижа, я поняла, как много он для меня значил.

Казалось, вокруг меня разверзся ад.

Горечь! Горечь! Горечь!

Неделями я не выходила из своей комнаты. Бросалась на отца с одним и тем же вопросом: «Почему не отомстил?». Он молча сносил мои обиды, позволял бить его кулаками. Но он тоже устал, ведь его дочь превратилась в безумную, и винил он в этом себя.

Ту весну я помню как худшее время в своей жизни, она прошмыгнула мимо меня как один миг. Запомнился лишь тот факт, что утренние лучи, подобно острым стекляшкам, резали глаза, и мне каждый раз приходилось вставать с постели и закрывать шторы. А утром они опять были распахнуты, и снова я повторяла ненавистный ритуал: морщилась, вставала с постели, запахивала занавески, ложилась обратно, накрывалась одеялом с головой и засыпала. Спать я могла по пятнадцать-шестнадцать часов в сутки.

А потом мой отец решил: у меня было достаточно времени, чтобы оплакать свои потери. Он зашёл ко мне в комнату и присел на кровать. Я в это время сидела у окна, дожидаясь, пока остынет мой чай. Рядом лежали нетронутые масляные краски, кисти и белоснежный холст. Некто очень наивный счёл, что я снова захочу рисовать. Не захочу!

– Так не может продолжаться вечно, Клара.

Я усмехнулась, почувствовав, как треснула рана на губах и кровь тоненьким ручейком начала стекать в рот.

– Может. Мне хорошо.

– Я знаю, что это не так. У тебя нет цели, но, думаю, пора тебе с этим помочь.

– Думаешь, это в твоих силах?

– Посмотрим. По-твоему, почему я не убил Ревокарта?

Мне захотелось его ударить.

– Потому что интересы бизнеса для тебя важнее, чем собственная дочь. Тритоны – вот твоя настоящая любовь.

– Нет, Клара! – горячо возразил Ричард. – Если бы я убил его, в Эпирах бы начался передел территорий, а на нас с тобой устроили бы настоящую травлю. Нельзя остаться безнаказанным, если убиваешь наследника Ревокартов, который сам по себе достиг слишком многого. Думаешь, он не предупредил своих людей, куда поехал? Думаешь, никто не знал о его настоящей цели? Знали!

– К чему ты мне это говоришь? – спросила я, продолжая смотреть в окно.

Ричард поднялся и подошёл ко мне.

– Есть другой способ. Его можно убивать медленно, понемногу ослабляя те нити, за которые он дёргает.

Наши взгляды скрестились.

– Поясни.

– Ты многого не понимаешь…

– И всё же…

– Его власть, – мой отец вздохнул, – держится на определённых людях. На авторитете. Уничтожить авторитет, перекрыть поддержку, которую Ревокарт получает в сенате, – и он станет всего лишь богатым наследником без рычагов давления. А таких, Клара, – Ричард усмехнулся, – убивать значительно легче, никакие стены не помогут.

Он прикоснулся к моей руке, но я сразу её отдёрнула.

– Его прочат в наследники президента, – прошептала я и уставилась на Ричарда, изучая его реакцию.

– Это можно исправить.

– Как?

– Устранить и президента Эммериха, и Ревокарта.

– Не слишком ли амбициозно, отец? – я не смогла сдержать злую саркастичную улыбку.

– Всё возможно. У президента слишком много проблем, которые он не способен решить. Восточная Амария требует автономии, Пангея возвращает себе былую мощь. Внутри страны появились монополисты, с которыми приходится считаться.

– Такие, как ты?

– Да, в первую очередь такие, как я.

– Ну, и?

– Клара… Ты никогда не думала о том, что за всё, что он тебе сделал, смерть – слишком мягкое наказание. Разрушь его жизнь, и лишь тогда будешь отомщена!

– И что же, ты мне в этом поможешь? – теперь вид за окном интересовал меня намного меньше, чем ответы Ричарда.

– Я знаю, как это сделать. Но для этого мне нужна помощь единственного человека, которому я могу доверять безоговорочно, – твоя.

– Какая с меня польза? Я только и умею, что рисовать.

– Может, пора, наконец, это исправить?

Меня удивил тон отца – холодный, жёсткий.

– Раньше ты говорил другое: «следуй за мечтой», «занимайся тем, что нравится».

– Раньше ты не загоняла себя в могилу, – пауза. – Кроме того, я и сейчас советую тебе следовать за мечтой. Но ведь мечта-то изменилась, не так ли, Клара? Подумай о моих словах, дочка.

И я начала думать.

Вскоре после нашего разговора, впервые за четыре месяца, я начала совершать длительные прогулки вдоль имения. С некоторым удивлением заметила, что наступило лето, а в саду расцвели капризные розы. Прошло два с половиной года с того дня, как я впервые оказалась в этом доме, но только сейчас я впервые заметила, что, помимо имения, у Ричарда есть ещё и сад, и он прекрасен.

Во мне снова появилась потребность находиться вне четырёх стен, в которые я сама же себя и заточила. Казалось, природа возвращает мне потерянную энергию, ту самую, о которой рассказывал в своих учениях философ Ли Бергот. Так что я садилась в старой беседке и просто смотрела на то, как колышется трава, слушала пение птиц и… размышляла.

Я чувствовала, как внутри меня вырастает некая стена: новая, крепкая, непробиваемая. Именно в те дни внутри моего тела увядала и задыхалась наивная девчушка-художница, и её место готовилась занять другая Клара, та, о существовании которой я подозревала много лет.

Но мои планы были нарушены другой неожиданной новостью, отрицать которую я уже не могла.

Я поняла, что беременна. Четыре месяца я была так поглощена своим горем, что не замечала происходящих со мной перемен. А когда заметила – было слишком поздно.

Два дня я ходила ни живая ни мёртвая, обдумывая, не желая верить в вероятность того, что отец моего ребёнка – тот, кого я ненавижу всем сердцем. А потом я поделилась своими подозрениями с Ричардом, и он, как по мановению палочки, в течение часа нашёл врача. Тот подтвердил мои худшие подозрения: беременность, и аборт делать уже поздно.

В момент, когда я услышала вердикт, мне показалось, что легче спрыгнуть со скалы, чем перенести всё то, что свалилось на мои плечи. Видимо, отец прочитал эту мысль на моём лице, так как подошёл ко мне (попутно кивком отослав врача из комнаты) и заглянул в глаза.