Страница 22 из 25
Элайджа Ортон часто навещает своих «милых детей», как он называет счастливую парочку. Поговаривают, будто старый охотник обещал совсем поселиться у них, когда беспощадные годы заставят его, наконец, распроститься с любимыми горами.
Одинокое ранчо, или Повесть о Льяно-Эстакадо
Глава 1. «Шляпы долой!»
В городе Чиуауа, столице северных провинций Мексики – городе, состоящем, по большей части, из грязи и расположенном посреди обширных пустынных равнин, которые обрамляют могучие багряные горы, равнин, население коих столь же скудно, сколь их лесной покров, – в старинном городе Чиуауа разворачивается первая сцена нашей истории.
Менее двадцати тысяч человек нашли приют в стенах этой северо-мексиканской метрополии, столь же малое количество обитает и в ее округе.
Некогда плотность населения была выше, но томагавк команча и копье апача прореживали потомков конкистадоров до тех пор, пока сельские дома не стало разделять изрядное пространство, а количество руин не сравнялось, если не превысило, с числом обитаемых жилищ.
Но одновременно слово «Чиуауа» навевает странные и удивительные воспоминания. Когда слышишь это название, всплывает целая вереница причудливых образов, картин из приграничной жизни, совершенно отличных от тех, что присущи тому же захватывающему периоду из истории англо-американского фронтира. Мы видим монаха в капюшоне и с крестом, и солдата, следующего за ним по пятам с мечом; старинное здание миссии с церковью и казармой гарнизона; свирепого дикаря, поддавшегося уговорам бросить кочевую жизнь и обратившегося в гнущего спину пеона, чтобы спустя какое-то время восстать против системы рабства, которую даже религия не могла сделать терпимой. Мы видим неофита, поднявшего руку на своего духовного наставника и угнетателя одновременно. Мятеж этот был потоплен в крови и огне, в результате чего и миссия и военный cuartel[2] пришли в запустение, а краснокожий возвратился к своим скитаниям.
Такова история города Чиуауа и поселений в его округе. Но не вся она является хроникой давно минувших времен. Значительная ее часть применима и к дням сегодняшним – да, подобные сцены разыгрываются даже сейчас. Несколько лет тому назад странник, въезжающий в городские ворота, мог видеть несколько десятков приколоченных к перекладине предметов, очень похожих друг на друга и колыхающихся на ветру. Предметы эти напоминают пучки волос: длинных, густых и черных, словно вырванных из лошадиного хвоста или гривы. Но взялись они не оттуда – это людские волосы, а кусок кожи, на котором этот пучок удерживался, был содран с черепа человека! Это так называемые скальпы – скальпы индейцев, призванные показать, что диким команчам и апачам не все сходит с рук.
Рядом другие объекты, имеющие форму раковины – их подвесили рядками или низками, словно сушащийся перец. И нет сомнения, что как от перца, владельцы этих украшений плакали, лишаясь их, ибо это человеческие уши!
Эти жуткие сувениры представляют собой «платежные документы», предъявленные шайкой, подвиги которой уже запечатлены этим же самым пером. То трофеи «Охотников за скальпами», подтверждающие количество истребленных индейцев.
Они находились там менее четверти века назад, развеваемые суховеем, реющим над равнинами Чиуауа. И насколько автору известно, пребывают на своем месте и до сей поры – эти же самые, либо иные такие же кровавые свидетельства, повешенные взамен или в дополнение.
Но не об охотниках за скальпами пойдет теперь речь, а только о Чиуауа. Да и о нем распространяться особо не будем. Одна-единственная сцена, разыгрывающаяся сейчас на улицах города – вот и весь кусочек чиуауанской жизни, который будет изображен в этой повести.
Это зрелище представляет собой религиозную процессию – явление далеко не диковинное в Чиуауа, да и в любом мексиканском поселении. Напротив, оно настолько привычно, что увидеть его можно, по меньшей мере, раз в неделю. Относится оно к самым величественным сценам, потому что воспроизводит историю распятия Христа. В церемонии задействованы горожане всех классов, принимают в ней участие и солдаты. Роль вдохновителя и главного организатора исполняет, естественно, черное и белое духовенство. Ему такая инсценировка приносит хлеб – пусть даже и без масла, которого в Чиуауа не сыщешь, – умножает влияние и доходы благодаря продаже оловянных крестиков, изображений Богоматери и бесчисленного количества святых. В función[3] участвуют обычные персонажи из Писания: Избавитель, влекомый к месту Страстей; крест, покоящийся на плечах мускулистого, смуглого Симона; Пилат-мучитель; Иуда-предатель – короче говоря, все более-менее выдающиеся лица, присутствовавшие, насколько нам известно, при событии, когда Сын Человеческий пострадал за грехи наши.
В Чиуауа есть, или по крайней мере был, американский отель – или заведение, содержащееся на американский манер, хотя на деле представляющее собой обычную мексиканскую гостиницу-посаду. Среди его постояльцев числился один господин, чужой как в этом городе, так и в стране. Его одежда и внешность в целом выдавали, что он из Штатов, и по тем же самым признакам можно утверждать о принадлежности сего джентльмена к южной группе оных. Если точнее, это кентуккиец, но в отличие от стереотипа, сложившегося о «кейнтуках» (как их называли на Западе), как людях высоких, плотных и дородных, человек этот был среднего роста, а телосложением мог потягаться с Аполлоном Бельведерским. Фигура его была крепко сбита, с соразмерными конечностями, лицо приятно, а черты привлекательны, но одновременно выражали уверенность и отвагу. Он носил дорогую гуаякильскую шляпу, а пальто – ей под стать, что свидетельствовало о его респектабельности. Все в нем говорило о человеке с достатком, а стиль и манеры безошибочно указывали на то, что перед нами прирожденный джентльмен.
Зачем оказался он в Чиуауа или откуда прибыл, никто не знал, да и не желал знать. Ограничимся тем, что он сейчас там и смотрит на процессию, проходящую мимо посады.
Взирает он на нее без особого удивления – скорее всего, ему уже доводилось видеть подобное прежде. Нельзя проделать долгий путь по Мексике, не натолкнувшись на церемонию подобного рода.
Заинтересовало ли его это шествие или нет, но вскоре было замечено, что наблюдает он за ним не в надлежащей по меркам этой страны манере. Выглядывая из-за колонны на крыльце гостиницы, американец не счел нужным снять шляпу. Быть может, занимай он позицию более открытую взорам, то не поступил бы так. Фрэнк Хэмерсли – ибо так зовут этого джентльмена – не принадлежит к людям, склонным привлекать к себе внимание напускной бравадой, и, даже будучи протестантом самого либерального толка, избегает хоть в чем-то оскорбить чувства людей, принадлежащих к другому вероисповеданию. Пусть даже речь об этих проклятых римских католиках в этой проклятой Богом стране. То, что его «гуаякиль» остается у него на привычном месте, объясняется элементарной забывчивостью – ему даже в мысли не пришло снять головной убор.
Молча наблюдая за процессией, он ловит на себе осуждающие взгляды и слышит негромкий гул тянущейся мимо толпы. Он понимает достаточно, чтобы узнать причину недовольства, но одновременно не желает унижать себя слишком поспешным подчинением. Гордый американец среди людей, которых приучен презирать, в том числе и за дурацкие суеверия – стоит ли удивляться, что Хэмерсли чувствует себя слегка задетым и изрядно рассерженным. Довольно склонять голову, думает он, намереваясь укрыться глубже за колонной.
Но слишком поздно. На него падает острый взгляд фанатика – фанатика, имеющего власть требовать покорности. Некий офицер, бородатый и шикарно одетый, едет впереди отряда улан. Стремительно поворачивает коня и гонит его к крыльцу посады. В следующую секунду его обнаженная сабля описывает круг над покрытой головой кентуккийца.
2
Лагерь, казарма (исп.).
3
Шествие, церемония (исп.).