Страница 25 из 35
Конечно, Любаша никогда не слышала о Ленине. Поморцев рассказал ей о великом вожде. Девочка многого не понимала, но она уже стала во всём верить Егорычу — так, по примеру других ненцев, называла она сказочника. Она чувствовала в большом человеке, о котором говорил Егорыч и который жил далеко-далеко, в большом городе Москве, своего большого друга, друга ненцев. Она постоянно спрашивала:
— Когда Ленин приедет к нам? — И просила: — Привези к нам Ленина!
Поморцев подарил девочке маленький гипсовый бюст Пушкина и прочитал ей «Сказку о попе и о работнике его Балде». И опять многого не поняла Любаша. Держа бюст поэта, она спросила:
— Это болван? Это сядэй?
Сядэй был у бабки Тасей — деревянный божок. Таких божков русские торговцы и промышленники называли болванами.
— Нет, это не сядэй, — объяснял Поморцев. — Это тоже большой русский человек. Он писал стихи. Он писал книги.
Весёлый Пушкин со своими сказками сопровождал старика и девочку в их длительных походах по берегам бухты и ягельным просторам тундры. Впереди вышагивал кот учёный под охраной семи богатырей. А путешественников охраняли ещё тридцать три богатыря во главе с дядькой Черномором и князем Гвидоном. Тут же были отважный Руслан и хитроумный Балда. И даже золотая рыбка приплывала из Синего моря в Ледовитый океан и превращала Любашу то в прекрасную царевну Лебедь, то в добрую фею. И маленькой ненке очень хотелось самой делать хорошие дела для хороших людей.
О приезде русских с Большой земли прослышала Тасей. У неё давно кончились запасы пороха и дроби, давным-давно не было табака и чая, на исходе была мука. Велика была её досада, когда она узнала, что приехали не торговцы. Кое-что она выменяла на шкурки у команды. У советских моряков были табак и чай. Но не было пороха, муки и водки.
Переждав, когда Филипп ушёл из дому, Тасей зашла к невестке. Поморцева она видела и раньше, в прошлые его приезды на остров. Войдя в дом, Тасей прикинулась больной и доброй. Она даже подсунула Любаше песцовую шкурку, которую девочка тут же отодвинула от себя.
Незлопамятная Устинья накормила бабку, дала ей хлеба и сахара.
Старуха отказалась лечь на кровать. Валяясь на полу, на оленьей шкуре, она стонала от мнимой боли.
Приподнявшись со шкуры, Тасей увидела на подоконнике бюст Пушкина. Вообразив, что это божок-болван, и забыв о своих болезнях, она вскочила. Тасей уже хотела схватить бюст, но Любаша опередила её и спрятала драгоценный подарок.
Узнав, что божком девочку одарил русский Егорыч, бабка пристала к сказочнику:
— Дай мне такого каменного сядэя!
— У меня больше нет бюста, — сказал Поморцев. — У меня был только один.
Но Тасей словно не понимала его. Она ходила за Поморцевым по комнате и настаивала:
— Дай каменного сядэя!
В это время Устинья замесила в квашне тесто.
— Хорошо, — согласился Степан Егорович. — Я вылеплю тебе бюст человека из теста.
Степан Егорович за полчаса слепил бородатого старика, похожего, может быть, на бога, а может быть, и на безбожника — учёного Дарвина. Сказочник подсушил свою хлебную скульптуру и отдал бабке Тасей. Изумлённая искусством Егорыча, Тасей бережно завернула хлебного болвана в пыжиковую шкурку и упрятала в мешок, предварительно смазав его губы салом. Этим она задабривала идола, чтобы он помогал ей на охоте.
Между тем Степан Егорович собирался уезжать на Большую землю. Плотники уже начали ставить здание школы. Нужно было разузнать, кто из детей будет посещать школу.
Учитель Алексей Иванович, приехавший на остров вместе с Поморцевым, должен был отправиться по стойбищам. Но он совсем не знал острова. И тогда Степан Егорович посоветовал ему взять в проводники Любашу, дочь Устиньи.
Любаша согласилась. Да, она знала если не весь остров, то почти все ближайшие стойбища.
Они распрощались со сказочником и отправились в путь по тундре. Но уже в первом же чуме первого стойбища их ожидала неудача.
Алексей Иванович завёл с хозяином, пожилым ненцем, разговор о школе и о том, что его ребятам нужно учиться. А ребят в чуме оказалось двое.
— Ты учи её, — сказал охотник, указывая на Любашу. — У неё отец председатель. У меня Мартынко оленей пасёт, охотник будет. Катька — девка, тоже оленей пасти будет. Не надо школы. Учи Мэневу.
Заупрямился ненец и наотрез отказался записать детей в школу.
Так и уехали учитель и Любаша к другому стойбищу. Там стояли три чума. Но и там в двух чумах случилось то же самое. Отцы и матери не соглашались отпускать ребят.
— Одевать, кормить, обучать детей будем, и всё это бесплатно, — увещевал Алексей Иванович.
Но все его уговоры встречались упрямыми: «Нет», «Не надо».
В третьем чуме они неожиданно увидели бабку Тасей. Это был чум её брата Василия.
Тасей обрадовалась приезду внучки, принялась её угощать олениной, гусятиной и гольцом.
У Василия жили внуки — двенадцатилетний Иван и восьмилетний Степан. Они хорошо знали Любашу и встретили её дружелюбно, а учителя сторонились и на его вопросы не отвечали.
Вечером, за ужином, Алексей Иванович неуверенно начал разговор о школе. И велико было его удивление, когда, при молчании деда, бабка Тасей учителя поддержала.
— Пусть Иванко и Степан учатся, — говорила хитрая Тасей. — Будут, как Филипп, как художник и сюдбала[3] Егорыч с Большой земли.
После ужина Тасей уехала домой, а обрадованный и успокоенный первым успехом Алексей Иванович вслед за ребятами и хозяином улёгся спать.
Проснувшись утром, учитель окликнул Любашу. Девочки в чуме не было. Не было и Василия.
Он вышел из чума и увидел хозяина, ремонтирующего нарты.
Учитель спросил о Любаше.
— Мэнева? — равнодушно отвечал старик. — Э, Мэнева уехала, должно, в Медвежье.
Учитель недоумевал и даже растерялся:
— Как уехала? Почему? Любаша никуда не собиралась без меня уезжать…
— Она больная, — сказал Василий, усмехаясь и прикладывая указательный палец к виску. — Она исялмбада[4].
— А олени? — спросил потрясённый учитель.
— Оленей увела Мэнева…
Конечно, брат Тасей лгал учителю. По сговору с ним Тасей ночью вернулась в стойбище.
Девочка спала близ выхода. Ей заткнули рот тряпкой и бесшумно вытащили из чума. Связанную Любашу уложили на её же нарту, и Тасей с бешеной скоростью погнала упряжки к своей стоянке.
Не скоро поняла Любаша, что случилось. И поняла только, когда бабка сказала ей уже в своём чуме:
— Теперь всегда будешь жить с бабушкой.
Часами сидела девочка неподвижно, не произнося ни слова, не притрагиваясь к еде. А Тасей много дней караулила её и из чума не выпускала.
Наконец Тасей собралась в отъезд. У чума она не оставила ни оленей, ни нарт. Она знала, что без упряжки по гиблой болотистой тундре из этих мест далеко не уйдёшь. И Тасей спокойно уехала разыскивать русских промышленников. Голодная, бродила Любаша около чума. Долгое время пролежавшее в миске мясо начало гнить, зачервивело и смрадно, до тошноты, пахло. Любаша его выбросила.
Бежать девочке было некуда. Вокруг в тундре подстерегали трясина и чаруса[5], в которых, как она знала, гибли не только люди, но и осторожные, далеко чуявшие опасные места олени.
Прошло несколько дней, а бабка всё не возвращалась. Голод измучил Любашу, и она уже жалела, что выбросила гнилое мясо.
Она думала, что к ней скоро приедут люди — учитель, мать Устинья, дед Хатанзей. Но время шло, а люди не показывались.
Подолгу лежала она в чуме, забываясь в тревожном полусне. К ней приходил сказочник Егорыч, а с ним — богатыри и волшебница Лебедь. Весёлый Балда подносил ей миски с горами жирной оленины, гусятины и рыбы. И было много-много хлеба — огромные ломти, мягкие и тёплые, только-только отрезанные от только-только испечённого каравая.
3
Сюдбала — сказочник.
4
Исялмбада — сумасшедшая.
5
Чаруса — болота.