Страница 15 из 60
— Можешь кому-нибудь отдать. Меня заколдовали — может, и одежду. Я не буду ее носить.
— Господи! — всплеснула руками мать. — Сглазили, что ли? Так надо к бабке съездить, порчу снять. Ишь ты, выбросить такие вещи!
— Делай как хочешь — я носить не буду. Хочу есть.
Мать с недовольным видом подобрала вещи, спрятала в дорожную сумку и, встав на табуретку, закинула на антресоли — чтобы сын сам что-нибудь с ними не учудил. Потом собрала на стол. Они сели друг против друга, уткнувшись в свои тарелки. Но мать исподтишка поглядывала на сына. Ей столько нужно было спросить у него — ведь события неслыханные. Свадьба расстроилась, невеста пропала, сам он где-то был… И почему у него теперь такой тяжелый немигающий взгляд, будто его и в самом деле сглазили…
— Вить, — не выдержала мать, — ну ты скажи хоть что-нибудь. Я дяде Саше позвонила — он сказал, что приедет…
— Ты уйди куда-нибудь, когда он приедет, — без эмоций сказал Виктор.
Мать заплакала, вышла из кухни, тихонько собралась и ушла.
Александр Борисович пришел часа в три, принес бутылку коньяка и крашеное яйцо.
— Христос воскресе! — радостно сказал он и троекратно поцеловал своего крестника.
— Угу, — ответил тот угрюмо и вдруг зарыдал.
У Александра Борисовича тоже вдруг задрожали губы.
— Давай выпьем, что ли, скорей! — сказал он. — И не рыдай, как баба! Праздник…
Александр Борисович налил два полных стакана коньяка, почистил яйцо, разделил на половинки и жестом показал, что сначала яйцо, а потом коньяк.
— С праздником!
— Первомая, — ухмыльнулся Виктор.
— Пасхи, — поправил Александр Борисович.
— Говорят, уже прошла…
— Сорок дней, до Вознесения, праздник Пасхи.
— Сорок дней будем пить? — Виктор усмехнулся и выпил стакан до дна.
— Как Бог даст. — Александр Борисович пригубил свой стакан.
— Ни в одном глазу, — спустя некоторое время сказал Виктор.
— Давай еще, — решил Александр Борисович и вылил Виктору остатки коньяка. — За возвращение.
— Из ада, — подсказал Виктор.
— На земле — это еще не ад. Не приведи, Господи, в настоящий ад попасть, куда грешники после смерти попадают.
— Мне достаточно и того, что было. — Виктор выпил еще стакан коньяка, как простую воду.
— Слушай, может, тебе нельзя сейчас пить? — сказал Александр Борисович. — Тебе давали что-то психотропное?
— Давали, — усмехнулся Виктор. — У них сам воздух… психотропный! Я как какой-то козел отпущения.
— А ты хоть знаешь, что это такое?
— Это на кого все шишки валятся. Я же спрашивал у вас, что делать. Спрашивал? — отчужденно спросил Виктор.
— Так когда ты спросил? Когда уже петля на шее? А я тебе что ответил? Три дня погоди, пока я не посоветуюсь… Ты подождал?
— Ничего бы не изменилось. Я все равно погибну, они найдут меня, я боюсь их!
— Не погибнешь — Бог милостив. Я звонил своему духовнику, отцу Вадиму. Он за тебя молится… Он велел тебе передать, чтобы ты ничего не боялся — правда на твоей стороне. И чтобы все время молился: «Господи, помилуй! Господи, помилуй!», а Господь Сам все дела управит и к нему, к отцу Вадиму, в свое время приведет.
— В гробу на отпевание, да? — рассердился Виктор. — Откуда он знает?
— Прозорливый потому что, — уверенно сказал Александр Борисович.
— Все слова, игра воображения, — отмахнулся Виктор.
— Он сказал, что там крест с тебя сняли… Это так?
— Сняли… Я сам его снял — попросили, а потом не отдали…
— На вот, надень, Витенька. — Александр Борисович протянул блестящий медный крестик на шелковом шнурке. — И никогда не снимай его. Ни-ког-да! Бесы креста боятся. А невесту свою люби. Не переставай любить ее — и тогда спасешь. Разлюбишь — погибнет Оля твоя. И для этой жизни, и для вечной — так отец Вадим сказал. Большое тебе испытание, дружочек. Но, стало быть, видит в тебе Господь силы.
— Ничего не понимаю! Это все не из моей жизни! — перебил Виктор. — Вы бросаете меня! Опять бросаете, а ведь грех — сами сказали!
— Не бросаю — молюсь за тебя, чтобы Господь вразумил. А больше ничего тебе не скажу, а то отсебятина получается. Отец Вадим не благословил тебе советы давать — только молиться.
— Опять молиться! — разозлился Виктор. — Вам тут в уютном кресле сидеть, а мне погибать!
— Хоть об стену бейся, а будет так, как Богу угодно. История такая, что только Он один и управит. А больше ничего не скажу.
Твердость Александра Борисовича странным образом повлияла на Виктора. Он как будто пришел в себя, на душе полегчало.
— А в милицию сообщать? — спросил Виктор.
— Да что ж тут сообщать, если уже сообщили. И не поможет она. Тут духовная брань идет. Сам поймешь… постепенно. Ты, главное, люби свою Олю. А за твою великую к ней любовь Господь тебя полюбит, всему Сам научит, что делать. Любовь побеждает зло — запомни! Милиция тут бессильна!
— Как можно любить шлюху?! Она же шлюха, последняя шлюха! — вдруг выкрикнул Виктор и почувствовал, как снова становится тяжело на сердце, что-то сдавливает его, образуется тот самый камень, тяжесть которого невозможно терпеть. — Я никогда больше не прикоснусь к ней! Господи, помилуй! — Виктор заплакал, и тяжесть как будто отступила.
Он вдруг страстно захотел научиться управлять той силой, которая по временам то выворачивала душу наизнанку, то отступала, давала продых. Если он научится этому, то станет неуязвим.
— Это правда? — бессознательно спросил Виктор Александра Борисовича.
— Правда, — ответил Александр Борисович. — Внимательно следи за собой… Господь входит только в чистые сердца. От других, заполненных страстями, Он отвращается и отдает во власть сатане. Таков закон!
— Но где он написан, этот ваш закон! — воскликнул Виктор.
— В Священном Писании, друг мой! В Библии. Там сказано: «Чистые сердцем Бога узрят».
— Как вы сказали? — обрадовался Виктор. — Кажется, я это уже слышал! Да, вероятно, именно эти слова… Мне приснился жуткий сон, как будто я умер. Нет, даже не умер, а меня живого закопали в землю. Это невыносимо жутко! А потом стало вдруг светло и радостно. И какой-то удивительный, добрый голос сказал эти слова: «Чистые сердцем Бога узрят». Но тогда я их забыл или не понял. А вот теперь вспомнил. Что это, дядя Саша?
— Думаю, что вещий сон, — улыбнулся Александр Борисович.
— Но я все равно не могу больше любить Ольгу. Пусть живет, как хочет, — спокойно сказал Виктор.
— Значит, ты ее никогда не любил, — вздохнул Александр Борисович. — Если любишь человека по-настоящему, разлюбить его невозможно.
— Возможно. Вы просто не видели…
— Решай сам! Тут никто тебе не советчик. Как решишь, так и будет!
— Ладно, — устало махнул рукой Виктор. — Я ее ненавижу… Сейчас ненавижу. — Он помолчал. — Расскажите мне лучше про козла отпущения.
— А, это пожалуйста! История интересная. У ветхозаветных евреев был особый обряд. В большой праздник — день очищения — приводили двух козлов и бросали жребий: который из козлов должен быть принесен в жертву, а который — отпущен в пустыню. Первого закалывали и приносили в жертву за грех, а на голову второго первосвященник возлагал свои руки, исповедовал над ним грехи всего народа, говорил: «И понесет козел на себе все беззакония их в землю непроходимую» — и изгонял козла в пустыню. — Александр Борисович вздохнул. — На тебя, мальчик мой, пали грехи наши, и ты понесешь их… Но не ужасайся: Господь с тобой! Ты мужественный и твердый человек, потому Бог и выбрал тебя!
— Не хочу! — рявкнул Виктор. — Хочу просто жить, любить, работать. Вы с вашим отцом Вадимом не за того меня приняли. Я знаю, что делать. Я снова начну ту самую жизнь, которую бросил. Это вернее всего. А на Ольге свет клином не сошелся.
III
После майских праздников Виктор пошел в институт. Кротовское объявление в фойе больше не висело. Да если бы и висело — Виктор приказал себе забыть все, что с ним случилось. Горел диплом. Руководитель диплома выслушал путаное объяснение о нервном срыве и не потребовал никаких подтверждений болезни. Собственно, болезнь Виктора была, что называется, на лице. Защиту перенесли на две недели. «Ну вот и сделан первый шаг к нормальной жизни, — решил он. — Нужно еще чуть-чуть усилий — и все встанет на свои места».