Исключительные

– С нашей двоюродной сестрой в школе в Пенсильвании учится девочка, – сказала Эш, – которую зовут Крема Симанс.

– Сочиняешь, – усомнилась Кэти.

– Ничуть, – возразил Гудмен. – Чистая правда.

Эш и Гудмен внезапно стали выглядеть искренними и серьезными. Если они и вешали лапшу синхронно, по-родственному, то наловчились делать это очень убедительно.

– Крема Симанс, – задумчиво повторил Итан. – Звучит как суп, сваренный из… разных семян. Смесь семенных жидкостей. Пахнет супом Кэмпбелла, который сразу же сняли с производства.

– Прекрати, Итан, уж очень натуралистично расписываешь, – перебила Кэти Киплинджер.

– Ну он же у нас занимается изобразительным искусством, – сказал Гудмен.

Все засмеялись, а потом Гудмен вдруг соскочил с верхней койки, сотрясая вигвам. Он взгромоздился на кровать у ног Кэти Киплинджер, фактически ей на ноги, заставив ее раздраженно приподняться.

– Что ты делаешь? – возмутилась Кэти. – Ты меня раздавишь. И от тебя несет. Боже, что это, Гудмен, одеколон?

– Да. «Каноэ».

– Терпеть не могу.

Но она его не оттолкнула. Он задержался, взяв ее за руку с длинными тонкими пальцами и ухоженными ногтями.

– А теперь давайте все почтим Крему Симанс минутой молчания, – услышала собственный голос Джули. Она не собиралась в этот вечер произносить ни слова, и едва заговорив, почувствовала, что сделала ошибку, встревая в это. Во что именно? В их дела.

– Прорезалась девчонка с Лонг-Айленда, – сказал Гудмен.

– Гудмен, с такими высказываниями ты просто ужасно выглядишь, – одернула его сестра.

– Я и впрямь ужасен.

– Да ты ужасен, как нацист, – сказал Итан. – Словно используешь некий код, чтобы напомнить всем, что Джули еврейка.

– Я тоже еврей, Фигмен, – ответил Гудмен. – Точно так же, как и ты.

– Не ври, – возразил Итан. – Даже если твой отец еврей, мать – нет. Надо, чтобы мать была еврейкой, иначе тебя просто сбросят со скалы.

– Евреи? Они не агрессивны. Не они устроили резню в Сонгми. А я просто заигрывал, – сказал Гудмен. – Хэндлер это знает, верно? Я просто ее чуть-чуть поддразнивал, да, Хэндлер?

Хэндлер. Она ощутила волнение, услыхав, как он ее называет, хотя едва ли могла вообразить, что парень может так к ней обратиться. Гудмен смотрел на нее и улыбался, и ей пришлось сдержать себя, чтобы не встать, не потянуться, не дотронуться до контуров его золотистого лица. Она никогда так долго не находилась совсем рядом с таким эффектным парнем. Джули не соображала, что делает, вновь поднимая свой стаканчик.

– О Крема Симанс, где бы ты ни была, – громко произнесла она, – жизнь твоя будет трагичной. Ее прервет несчастный случай, и причиной станет… аппарат для разосеменения животных.

В своей абсурдно двусмысленной тираде она употребила на ходу придуманное слово, но по вигваму разнеслись одобрительные возгласы.

– Видите, я знала, что неспроста ее позвала, – сказала Эш, обращаясь к остальным. – «Разосеменение». Годится, Жюль!

Жюль. Вот тут оно и произошло: мгновенный переход, после которого все стало по-другому. Робкая провинциальная никчемная Джули Хэндлер, которая впервые в жизни вызвала бурное веселье, внезапно и легко превратилась в Жюль, а это куда более подходящее имя для нескладной пятнадцатилетней девушки, уже отчаявшейся привлечь к себе чье-то внимание. Эти люди понятия не имели, как ее обычно называют; они едва ли ее замечали в эти несколько первых лагерных дней, хотя она их, конечно же, замечала. В новой обстановке появилась возможность преобразиться. Жюль – так назвала ее Эш, а тут же вслед за Эш и остальные. Теперь она была Жюль, и остаться Жюль ей предстояло навсегда.

Джона Бэй провел рукой по струнам старой гитары, доставшейся ему от матери. Сюзанна Бэй преподавала акустическую гитару в этом лагере в конце пятидесятых, когда ее сына еще на свете не было. С тех пор она каждое лето, даже став знаменитой, появлялась в определенный момент и давала импровизированный концерт, и нынешнее лето явно не станет исключением. Она приедет всего на один день, хотя никто, даже сын, не знает, когда именно это произойдет. А пока Джона взял несколько пробных аккордов, а потом заиграл наугад. Казалось, он делает это совершенно рассеянно; он был из тех, чей музыкальный талант кажется естественным, беспечным, врожденным.

– Ух ты, – сказала или просто обозначила губами Жюль – она точно не знала, вырвался ли возглас наружу, – глядя, как он играет. Она представила, что через несколько лет он станет знаменитым, как мать; Сюзанна Бэй введет Джону в свой мир, вытащит его на сцену, это неизбежно. А сейчас, когда казалось, что он вот-вот затянет одну из песен своей матери, типа «Нас ветер унесет», он вместо этого заиграл «О благодать» – в честь той существующей или несуществующей девочки из школы в Пенсильвании, где училась двоюродная сестра Гудмена и Эш Вулф.

Они провели вместе всего-то чуть больше часа, и тут одна из дежурных педагогов, преподавательница ткацкого дела и спасательница из Исландии со строгой стрижкой по имени Гудрун Сигурдсдоттир, вошла в вигвам с массивным прочным фонарем, словно бы предназначенным для ночной подледной рыбалки. Она огляделась и сказала:

– Так-так, мои юные друзья, вижу, вы тут травку курите. Ничего «клевого» в этом нет, как бы вам ни казалось.

– Вы ошибаетесь, Гудрун, – возразил Гудмен. – Это всего лишь запах моего «Каноэ».

– Простите?

– Моего одеколона.

– Нет, по-моему, вы тут все-таки травкой балуетесь, – продолжила она.

– Ладно, – признал Гудмен, – травяной компонент и правда присутствует. Но поскольку вы нас убедили, что мы ведем себя неправильно, этого больше не повторится.

– Все это хорошо. Но вдобавок у вас мальчики путаются с девочками, – сказала Гудрун.

– Мы не путаемся, – откликнулась Кэти Киплинджер, которая переместилась на кровати поближе к Гудмену, причем оба нисколько не смущались, что их видят совсем рядышком.

– В самом деле? Тогда скажите, чем вы занимаетесь.

– Проводим собрание, – изрек Гудмен, приподнимаясь на локоть. – Мы создали группу, и теперь это навсегда. Она сохранится до последнего нашего дня.

– Знаю я, как водят за нос, – усмехнулась Гудрун.

– Нет-нет, это правда. Понимаете, мы называем себя Исключительными, – сказал Джона. – В ироническом смысле, конечно.

– Я думал, мы Претенциозные Анальные Сфинктеры, – пробормотал Итан.

– Ладно, – сказала Гудрун. – Надеюсь, вы останетесь исключительными друг для друга навсегда. Но, слушайте, я не хочу, чтобы вас отправили по домам. Пожалуйста, прекращайте сейчас же. А вы, девочки, давайте быстренько к себе, за сосны.

В общем, три девчонки выдвинулись из вигвама неторопливой беспечной стайкой, освещая дорогу фонариками. Идя по тропинке, Жюль услышала, как кто-то сказал: «Джули?» Поэтому она остановилась и обернулась, направив свет на человека, которым оказался следовавший за ней Итан Фигмен.

– Или Жюль? – произнес он. – Не знал точно, какое имя ты предпочитаешь.

– Пусть будет Жюль.

– Хорошо. Ну так вот, Жюль, – Итан подошел и остановился так близко, что взгляд ее, казалось, проникал в него без преград. Другие девушки продолжали свой путь без нее.

– Отпустило немного? – спросил он.

– Да, спасибо.

– Этим нужно управлять. У тебя в голове должен быть переключатель, который можно поворачивать.

– Хорошо бы, – согласилась она.

– Можно тебе кое-что показать? – спросил он.

– Твой переключатель?

– Ха-ха. Нет. Пойдем со мной. Я быстро.

Она позволила увести себя вниз по склону к анимационной мастерской. Итан Фигмен открыл незапертую дверь; внутри стоял запах слегка обуглившегося пластика, и он включил люминесцентные лампы, которые, мигая, озарили комнату во всем ее величии. Повсюду были закреплены рисунки, свидетельствующие о труде этого причудливо одаренного пятнадцатилетнего парня. Кое-какое внимание номинально уделялось и работам других учеников анимационной студии.