Исключительные

– Не хочу уезжать, вообще не хочу туда ехать, – обратилась Жюль к Эш, но в этот миг в вигвам вошли мать с сестрой; они не постучались, а просто вторглись, как полицейская облава, ведомые вожатой Гудрун Сигурдсдоттир, которая сказала: «Смотрите, кто тут есть!» Глаза Гудрун были откровенно грустными. Вечером ей предстояло улететь из аэропорта Логан в Бостоне домой, в исландский Рейкьявик, а на следующий год она вновь прилетит, проведет здесь еще одно лето и больше никогда в жизни не приедет на этот клочок земли.

Жюль не увернулась от объятий матери, которая, казалось, была по-настоящему взволнована и рада ее видеть, хотя, пожалуй, отчасти эти чувства просто перенеслись из долгого трудного года после болезни и смерти мужа. Лоис Хэндлер понятия не имела, что увозит домой другого человека, совсем не ту робкую печальную растяпу с завивкой, какую забросила сюда в конце июня.

– Проверь, на месте ли твои туалетные принадлежности, – сказала Лоис, и Жюль, шокированная этим выражением, сделала вид, что не расслышала.

– Думаю, у Жюль все на месте, – сказала Эш. – Мы тут ничего не оставили.

– Жюль? – переспросила Эллен, глядя на сестру. – Почему она тебя так называет?

– Все меня так называют.

– Ничего подобного. Никто не называет. Боже, да ты вся искусана, – сказала Эллен, взяв руку Жюль и повернув ее для обследования. – Как ты это выдержала?

– Даже не заметила, – возразила Жюль, хотя заметила, но не придала этому значения. Комары летали туда-сюда сквозь дырку в ее сетке, случайно образовавшуюся в форме свастики, пока она спала.

Теперь Жюль с матерью и сестрой потащили ее пожитки к машине, но перед ними внезапно предстал Итан, ухвативший с одной стороны ее чемодан.

– Я Итан Фигмен. Тот самый парень, с которым ваша дочь ходила на анимацию, миссис Хэндлер, – некстати ляпнул он.

– Это правда? – спросила Лоис Хэндлер.

– Истинная правда. Я отвечал на любой неотложный вопрос об анимации, какой возникал у Жюль летом. К примеру, она могла спросить: «Разве не «Пароходик Вилли» был первым звуковым мультфильмом, Итан?» А я говорил: «Нет, Жюль, но это был один из первых мультфильмов с синхронизированным звуком. Кроме того, тогда мир впервые мельком увидел Микки Мауса». В общем, суть в том, что я был всегда к ее услугам. Вы воспитали замечательную девушку.

– Заткнись, – шепнула ему Жюль, когда они стояли у машины. – Такое несешь, как из задницы. Зачем ты это делаешь? Разговариваешь словно псих какой-то.

– А что ты хочешь, чтобы я сказал? – шепнул он в ответ. – «Я не раз целовал вашу дочь и пытался пощупать ее чуть повыше, миссис Хэндлер, только вот ей это не нравилось, хотя и она от меня без ума? Так что мы пробовали, пробовали, но так ничего и не вышло»?

– Тебе вообще незачем разговаривать с моей матерью, – отрезала она. – Неважно, понравишься ты ей или нет.

Он пристально посмотрел на нее.

– Важно.

Лицо у Итана было раскрасневшимся и выразительным; к нему обращались со всех сторон, как в первый день лагеря, когда на нем была широкополая шляпа из денима, которую он больше не надевал.

– Ты похож на медвежонка Паддингтона, – сказала ему однажды Жюль насчет этой шляпы.

– А это плохо? – спросил он.

– Да нет, не плохо, – неуверенно ответила она.

– Тебе не нравится шляпа?

– Я ее не люблю, – уточнила она. В его жизни она навсегда останется единственной, кто говорит ему правду, даже когда другие врут. В шляпе он выглядел еще хуже, чем обычно, а ей хотелось, чтобы он смотрелся мало-мальски достойно.

– Раз не любишь, больше никогда не буду ее носить, – сказал он. – Она уже исчезла. Умерла для меня.

– Нет, нет, носи, – жалобно воскликнула Жюль. – Не мне решать, что тебе носить, а что – нет.

Но шляпа больше ни разу не появилась, хотя до их знакомства он ею очень дорожил. Критические замечания о том, как он одевается, казались неуместными, и она жалела, что вообще что-то сказала, поскольку такие суждения предполагали, будто она на него претендует, и нечестно было оценивать его гардероб, когда сам он физически ее не привлекает. Итан Фигмен не виноват был в том, что он толстый, сутулый, лобастый мальчик; таким он останется на всю жизнь, и, может быть, однажды, думала она, его полюбит такая же девушка, и они объединят силы как два наивных безумца, сидящие в кровати с ручками, карандашами и пухлыми блокнотами и с душком изо рта. Но эта девушка – не она.

Жюль уже попрощалась с Эш, Кэти и милым красавцем Джоной Бэем с его гитарой.

– Жюль, – сказал он, беря ее за руки, – как здорово, что ты сюда приехала. Ты действительно классная. До скорого, ага?

Он обнял ее, этот загадочный парень, на которого ей нравилось смотреть, но о котором она никогда не мечтала.

– Продолжай играть на гитаре, – сказала она невпопад. – Ты такой хороший.

Их дружба была спокойной и неглубокой. Легкой. Легкая, бесхитростная дружба с парнем – это замечательно.

– До встречи, Жюль, – сказала Кэти, когда они прощались.

– Ты здесь преуспела, – добавила она, а затем посмотрела мимо Жюль туда, где из длинной черной машины выбирались ее высокие, светловолосые, статные родители.

– Мне пора, – сказала она, быстро обняв Жюль, и та ощутила, как к ней прильнули, а потом отпрянули груди Кэти, побежавшей навстречу матери с отцом, которые уже махали ей руками.

Гудмен Вулф, к которому Жюль все лето оставалась безмолвно и стоически привязанной, не разыскивал ее, чтобы хотя бы коротко попрощаться, и она тоже не стала его разыскивать. Но теперь ей захотелось увидеть его еще раз, и она старалась найти его среди публики, которая стояла на лужайке или волокла сумки к машинам на стоянке. Куда бы она ни глянула, всюду видела массу плачущих и обнимающихся людей; казалась, все они пережили одно и то же потрясение. В толпе бродили Вундерлихи, всем желая упорного труда и удачного года и заверяя, что следующим летом все опять соберутся вместе.

Жюль стояла и смотрела по сторонам. Она разглядела Гудмена Вулфа за оконной сеткой в столовой, в темной уже и закрытой комнате. Почему он там сейчас, когда все остальные здесь?

– Я на минутку, – сказала Жюль сестре.

– Я не буду дальше загружать машину без тебя, Джули, – заявила Эллен. – Я тебе не долбаная служанка.

– Знаю, Эллен. Мне надо кое с кем повидаться. Сейчас вернусь.

– Я вообще не хотела сегодня ехать, – негромко, словно сама себе, добавила Эллен. – Мама заставила. Она подумало, что это будет мило.

Жюль развернулась и пошла в столовую. Запахи, оставшиеся после завтрака, уже почти улетучились, и теперь их тут не будет целый год. Пока что она могла различить яичную примесь и какую-то органическую моющую жидкость; но все это было приглушенным и печальным, рассеивалось быстро, как дымный след от самолета в небе, а печальнее всего было видеть, как Гудмен Вулф сидит за столом у окна, сложив руки, прислонив голову к сетке, словно в глубокой, угрюмой задумчивости. Когда Жюль вошла, он поднял глаза.

– Хэндлер, – сказал он. – Ты что тут делаешь?

– Все уезжают. Я увидела тебя, и стало интересно, почему ты здесь сидишь.

– Ну ты же знаешь, – ответил он.

– Нет, – возразила она. – Правда не знаю.

Брат Эш вскинул голову.

– Я каждое лето через это прохожу, – сказал он. – Сегодня особенно тяжело.

– Мне как-то думалось, ты будешь выше этого, – честно сказала она.

– Что ты думаешь и как оно на самом деле – вещи совершенно разные, – ответил Гудмен.

– Наверное, – сказала Жюль, не совсем понимая, с чем она соглашается.

Тело Гудмена сузилось и вытянулось с начала лета, ноги уже не помещались в огромные сандалии. Он выплескивался из любого окружения, в какое попадал. Если бы он тогда встал и подошел к ней, взял за плечи и резко повалил на стол возле маленькой металлической стойки с бутылкой соевого соуса и солонкой со слоем рисовых зернышек сверху, она бы сделала с ним что угодно, сделала бы это среди бела дня, когда снаружи со всех сторон стоят обитатели лагеря, а некоторые даже заглядывают внутрь. Как только Гудмен уложил бы ее на этот стол, она взялась бы за дело, двигаясь, как одна из тех сексуальных фигурок в Фигляндии точно зная, что надо делать, поскольку по иронии судьбы как раз Итан Фигмен ее научил – и мультиками своими, и ласками-поцелуями, которые они безуспешно воплощали в жизнь.