Становление

Управляющий Рутгард, из свободных, сильно не настаивал на ревностном соблюдении приличий, не сильно обращал внимание на их внешний вид – лишь бы только крестьяне выполняли все свои обязанности по поддержанию жизни и порядка в замке, вели себя тихо и почтительно, исправно платили налоги, да присылали ему и нескольким гарнизонным офицерам девок для согрева постели. Постепенно, далеко не сразу, деревенские становились смелее, чувствовали себя свободнее и начинали делать ошибки, непростительные рабам. Со временем люди даже перестали бояться выходить из дома без ошейника, а последние года четыре так вообще никто их не одевал, кроме как во время поездки в город в соседнем баронстве.

Они стали беспечными, никто не направлял, не напомнил простую истину, что ничто хорошее не может продолжаться не только вечно, но даже и слишком долго. Впрочем, пятнадцать лет свободы и так слишком много, чтобы суметь сразу перестроиться на «правильное поведение». Хуже всего было с молодёжью. Нет, родители ни в коей мере не пренебрегали своим долгом, не относились спустя рукава к обучению отпрысков основам существования в Лируане, не забывали вкладывать в юные головы знания. Просто эти юные головы, многие из которых уже давно выросли и даже стали сами родителями, никогда не чувствовали на собственных шкурах безжалостность хозяйской плети, а то и кнута, не сидели в застенках на хлебе и воде, не служили развлечением в жестоких забавах господ, не желали ощущать себя… рабами. И не понимали, что от их желания ровным счётом ничего не зависит.

Известие, круто изменившее жизнь жителей Плестинки, пришло в замок почти полтора месяца назад: граф крупно проигрался и баронство в качестве выигрыша переходит новому владельцу. В тот день Хват ушёл из замка совершенно раздавленным морально – дурные предчувствия разрывали душу. Благородный3 Рутгард равнодушно поставил его в известность о содержимом письма из земельного министа4 и милостиво разрешил идти. Нет, крестьяне не думали, что они навсегда остались без твёрдой хозяйской руки и что ситуация неизменна, но… Просто забыли, выкинули из головы мысли, не задумывались о будущем. И теперь вот, как обухом по голове. Но даже ошеломление, в котором находился староста, не помешало ему почувствовать, что управляющий и сам несколько напряжён и растерян.

Растерянными чувствовали себя все жители Плестинки, только молодёжь недоумевала: чего это взрослые так переполошились? Подумаешь, хозяин поменялся. Кому в здравом уме придёт в голову дурная мысль ехать в их глушь? Ну, может, нагрянет с проверкой, осмотреть новые владения, а потом всё вернётся на круги своя. Хотел бы и Хват столь беспечно относиться к новости, но часть, ответственная за чутьё на неприятности, болезненно ныла.

Ещё неделю деревню колобродили домыслы, а потом пришло очередное письмо с объявлением имени нового хозяина. Точнее – хозяйки, молодой баронессы Анжелики дер′Моншел. Женщина… Да ещё и не из Дитарии, судя по имени рода, а откуда-то с запада, Милогар или Ронезия. Все выдохнули с облегчением: чтоб женщина, да ещё молодая, потащилась к демонам на закорки? Чего богов смешить? Выдохнули и расслабились, как оказалось впоследствии – совершенно напрасно. Хват же тогда лишь удивился: говорили, что замок проигран, в лики5, кажется, но как тогда владельцем оказалась женщина?

О том, что баронесса таки решила приехать, все узнали спустя три дня лишь благодаря хорошим отношениям между Рутгардом и Криспаной, главой Листевины – самого близкого к ним города со стационарным порталом, находящегося почти в дне пути (это если на телеге, в бодром темпе). Криспана связался с замком по кристаллу дальневидения почти сразу и сообщил толком не проснувшемуся Рутгарду, что час назад через портал прошла довольно большая группа наёмников (все иностранцы, одеты не по-здешнему, вооружены до зубов), сопровождающая юную аристократку, путешествовавшую верхом (!) и предъявившую документы на имя Анжелики дер′Моншел, а также верительные грамоты на владение баронством Плест. Какая суматоха поднялась в замке! Да и в деревне не меньшая.

Значит, хозяйка не просто молодая, а даже юная. И ничего хорошего в этом не было – юности свойственна горячность, а ожидать робости и мягкости от девицы, путешествующей в окружении мужчин, да ещё и верхом, точно не стоило. Нет, определённо, его тылы не врали, беспокоя Хвата предчувствиями. О боги! Ошейники!!! Внезапная мысль поразила дрожью ужаса: рабам нельзя ходить без ошейников, иначе неминуемая смерть! Таков закон Лируана, непреложный, как смена дня и ночи. Хват опрометью кинулся из дома, собирая по пути всех взрослых – ребятня в этом вопросе была бесполезна, как помощники.

 И, конечно, обойтись без проблем не могло – молодёжь, из особо задиристых и наглых, напрочь отказывалась ходить в ошейниках. Конечно, они не были глупы, чтобы не знать о наказании, как и не были столь безрассудны, чтобы рискнуть сыграть со Смертью в догонялки. Просто решили, что спрячутся, а когда новая хозяйка «налюбуется» на столь унылые места (каковым всё, безусловно, покажется молодой городской аристократке, привыкшей к кавалерам и балам) и сбежит из своего приобретения к веселью и нарядам, всё пойдёт по-старому. Хвату хотелось бы верить в это, но он был старостой ещё и потому, что умел предчувствовать подлянки судьбы, так что в душе мужчина готовился к похоронам. Пяти как минимум, и то, если хозяйка позволит. Но надеяться на лучший исход, это ему тем не менее не мешало.

К полудню от границ дальнего леса отделилось облако пыли и в ровном темпе двинулось по дороге. Вскоре к деревне подъезжал внушительный отряд – со слов Рутгарда Хват даже представить себе не мог, что настолько внушительный. Человек пятьдесят, а то и больше – прямо-то разглядывать не будешь, ещё накажут за дерзость. Это при том, что в замке уже тридцать воинов под командованием трёх десятников. Кому что, а у старосты сразу мелькнула мысль об увеличении нагрузки на кухне и расходов на прокорм такой прорвы здоровых мужчин. Все это пронеслось в голове, пока он, наравне с остальными высыпавшими из домов крестьянами падал на колени – не дело рабам перед хозяином стоять.

Кавалькада затормозила и, после недолгого молчания, в воздухе зазвенел девичий голосок.

- Кто в деревне старший?

Хват поклонился, утыкаясь лбом в землю.

- Я, госпожа, староста Плестинки Хват Раднес.

- Госпожа я для своих воинов, староста, рабы должны ко мне обращаться Повелительница. Встань!

О как загнула! Но его дело маленькое – выполнять приказы. Поднимаясь с колен, Хват украдкой разглядывал новую хозяйку. Что сказать, девица очень уж хороша, но и смела и резка при этом. А потом он неприлично открыл рот, разглядев ближайших спутников баронессы. Странный зверь, смутно похожий на полосатых зварков6, но гораздо крупнее и необычного окраса, и самый настоящий… эльтау7. Тоже непривычный, резкий и хищный, да волосы дикой расцветки, а так – один в один. Вот только Хват ни разу не слышал, чтобы гордые лесные воители путешествовали с людьми. После небольшой заминки староста всё же вспомнил, что надо бы ответить новой хозяйке.

- Как пожелаете, Повелительница.

- Хорошо. За ненадлежащее обращение буду наказывать. Донеси это до всех жителей. Вечером я жду всех во дворе замка на принесение клятвы верности и замену ошейников. И если я говорю всех, это значит всех! Понятно?

Хват понурил голову – глупый молодняк ожидаемо попал в переделку. Надо постараться убедить дурней не играть с огнём.

- Да, Го… Повелительница.

Мужчина вжал голову в плечи, ожидая обещанного наказания, но дождался лишь удовлетворённого хмыка. Пронесло на первый раз. А отряд уже сорвался с места, направляясь в замок. Переведя дыхание, Хват медленно повернулся к встающим людям.

- Ох, чую, други мои, кончилась наша вольготная да спокойная жизнь.

И уже вечером его слова полностью подтвердились.

Желание баронессы сменить им ошейники не было обычным. Ну что в той кожаной полоске? Есть и есть, символизирует их общественный статус. Разве что деткам их меняли по мере роста, а после совершеннолетия выдавали постоянные, на всю жизнь. Зачем их менять? Ох неспроста то задумалось, неспроста… Только что они могут изменить? А вот молодых бунтарей надо найти и заставить явиться на общий сбор как полагается. Прямое неисполнение приказа весьма чревато.