Страница 17 из 21
Крайне неприятно звучали после введения в научный оборот множества документов Григория Александровича определения типа «недоучившийся смоленский недоросль», «слишком царедворец», жадный до всего, «чем богата Украина». В тексте Молевой чувствуется стилистически заостренная, но слабо аргументированная полемика с трудом Дружининой.
Своеобразным ответом на вновь поднятую Молевой тему «потемкинских деревень» стала статья академика А. М. Панченко о культурно-историческом мифе путешествия Екатерины II на юг. «Потемкин действительно декорировал города и селения, но никогда не скрывал, что это декорации, – пишет автор. – Сохранились десятки описаний путешествия по Новороссии и Тавриде. Ни в одном из описаний, сделанных по горячим следам событий, нет и намека на «потемкинские деревни», хотя о декорациях упоминается неоднократно»[102].
Панченко поднимает гораздо более глубокие, чем Молева, культурные пласты, скрытые в мифе о картонных деревнях. «Потемкинская феерия была так блестяща, так разнообразна и непрерывна, что не всякий наблюдатель был в состоянии отличить развлечения от идей – в высшей степени серьезных, поистине государственного масштаба. Если пользоваться принятой ныне терминологией, то можно сказать, что некоторые из потемкинских «чудес» обладали повышенной знаковостью. Обозревая путешествие Екатерины II… день за днем, мы в силах… выделить сквозные мотивы, на которых делался постоянный акцент»[103].
По мысли историка, такими важнейшими темами стали: флот, армия и освоение южных земель, то есть цивилизаторские успехи России. «Европейцы оставались неисправимо самодовольны, – пишет автор, – всякий русский успех казался им нонсенсом… Иосиф II и посланники европейских держав прекрасно поняли, с какой целью взяла их в путешествие Екатерина. Их скепсис был скорее маской. За нею скрывался страх, что Россия сумеет осуществить свои грандиозные планы. В этой среде и появился миф о «потемкинских деревнях» (конечно, нельзя забывать и о русских подголосках… их позиция – это позиция конкурентов Потемкина, их поползновения были прежде всего карьеристскими)… Коль скоро в Новороссии и Тавриде нет «существенного», нет хорошего войска, нет хорошего флота, коль скоро там есть только «потемкинские деревни» – значит, победа Турции возможна, значит, Крым снова будет ей принадлежать. Турции пришлось убедиться, что миф о «потемкинских деревнях – это действительно миф»[104].
В 1988 г. французский исторический писатель, романист и драматург Поль Маруси издал в Париже историко-художественное исследование о Потемкине, которое как бы продолжало его предыдущую работу «Екатерина Вторая, императрица Всея Руси». «Потемкин был наиболее важным персонажем царствования Екатерины II, – пишет Маруси. – Эта удивительная личность несла в себе двойное начало: сущность завоевателя и сущность мистика. Он превосходил всех людей своей эпохи. И это чувствовалось не столько благодаря его впечатляющему росту, сколько благодаря размерам его храбрости и чувственного могущества, равного которому не было. Государственный деятель, министр, дипломат, солдат, строитель, режиссер, колонизатор – этот возлюбленный Екатерины был также и ее тайным супругом. Она даровала ему исключительную честь, соединившись с ним церковным союзом по всем канонам Православия».
Обращение к екатерининской эпохе было далеко не первым знакомством Маруси с русской тематикой. В 1985 г. он получил приз по истории французской академии за исследование «Распутин», а в 1988 г. – приз «Вазрождение» за книгу «Александра Федоровна – последняя царица». Впечатления, возникшие у писателя при работе с материалом начала XX столетия, сосредоточение внимания на мистических аспектах российской религиозности «серебряного века» наложили глубокий отпечаток на представление Маруси о православной традиции вообще. Хотя ни Александра Федоровна, ни тем более Распутин при жизни, к сожалению, не могли похвастаться действительно православным мироощущением. Маруси как бы опрокидывает многие знакомые ему по образу «распутного старца» мистические явления в прошлое и приписывает Потемкину, человеку очень здоровой религиозности, «голоса» и «видения», о которых в источниках нет ни слова. «Руководимый голосом ангелов, которые все детство говорили с ним в Чижове, он никогда не оставлял своего пылкого стремления к русскому православию». В чередовании пышной и порой грешной светской жизни светлейшего князя с его религиозными порывами автор видит близкий к Распутину тип православного мистика. «Экстравагантный в своих нравах и светских вкусах, но в то же время аскетичный, он был живым символом своей эпохи с ее пороками и ее добродетелями»[105], – замечает Маруси о Потемкине. Хотелось бы подчеркнуть основополагающую разницу между светлейшим князем и старцем-хлыстом. Потемкин при всем своем могуществе осознавал себя перед Богом слабым и грешным человеком, это хорошо видно из его переписки с Екатериной: в простых и искренних словах он «всю свою надежду кладет на Всевышнего». Его разврат никогда не носил, как у Распутина, оргиастической и тем более мистериальной окраски, осуждаемой православием.
4. «Екатерининский бум»
После «перестройки» в СССР появилась возможность выхода в свет книг, непосредственно посвященных жизни и деятельности русских монархов, в частности судьбе Екатерины II. На этой волне с начала 90‑х гг. нарастает настоящий «екатерининский бум», причины которого автор этих строк подробно разобрал в полемической статье, посвященной творчеству Э. Радзинского[106]. Первой ласточкой, пробившей чугунный барьер, стала работа А. Б. Каменского «Под сению Екатерины…», опубликованная в 1992 г. Как и до революции, в трудах, касавшихся царствования этой императрицы, характеристике Потемкина отводилось некоторое место. Основополагающая монография Брикнера определила трактовку образа знаменитого сподвижника Северной Минервы у Каменского.
«Потемкин стремился захватить как можно больше власти, – пишет автор, – и хотя он преуспел в этом значительно более других фаворитов, всей полноты власти Екатерина не уступала ему никогда. В конечном счете именно власть была… ее главной любовью и привязанностью. Уважая ум и способности Потемкина, она постоянно советовалась с ним, уступала в мелочах, чтобы польстить его самолюбию, отдавала в руки возлюбленного решение второстепенных вопросов. Однако важнейшие оставляла себе»[107]. В том же ключе дается характеристика государственных взаимоотношений императрицы и светлейшего князя в следующей популярной книге автора «Жизнь и судьба императрицы Екатерины Великой», вышедшей через пять лет[108]. Прекрасно владея материалом, представленным в монографии Мадариаги, постоянно цитируя английскую исследовательницу, Каменский все же считает более верной брикнеровскую трактовку образа светлейшего князя – «более авантюриста, чем патриота и государственного деятеля». В данном случае мы вновь встречаемся с феноменом отталкивания российского либерального сознания от личности строителя империи, который, конечно, не можем поставить автору ни в вину, ни в заслугу. Однако неприятно поражает игнорирование автором сугубо документального материала, опубликованного за последние полтора века и показывающего, что Екатерина не только «отдавала в руки возлюбленного» «второстепенные вопросы», но и делилась с ним всеми сколько-нибудь значимыми делами. Да и можно ли назвать крымский, польский и шведский вопросы второстепенными для России?
Одновременно с работой Каменского увидела свет книга В. С. Лопатина «Потемкин и Суворов»[109], полностью основанная на новых архивных материалах. Ранее автор издал фундаментальную переписку А. В. Суворова[110], заложившую первый камень в основу его исследований екатерининского царствования. Книге Лопатина историография обязана окончанием более чем столетней традиции изображения личных взаимоотношений двух знаменитых деятелей «золотого века русского дворянства» как соперничества и попыток гениального подчиненного пробиться сквозь стену непонимания и зависти бездарного начальника. Личная переписка Суворова и Потемкина, донесения светлейшего князя императрице, его просьбы о наградах и повышениях Александра Васильевича по службе свидетельствуют об обратном. Потемкин долгие годы покровительствовал Суворову, намеренно выдвигал его в первый ряд руководителей русской армии, что при вспыльчивом, неуживчивом характере Александра Васильевича, имевшего много недоброжелателей и отличавшегося шокирующими придворное общество странностями, было нелегко. Что касается мнимой зависти «светлейшего», то Потемкин сам был слишком гениален, душевно щедр и страшно занят делами, чтоб завидовать кому-либо, кроме тихих монастырских старцев в лесах под Ферапонтовом.
102
Панченко А. М. «Потемкинские деревни» как культурный миф//XVIII век. Сборник 14. Русская литература XVIII – начала XIX века в общественно-культурном контексте. Л., 1983. С. 97.
103
Панченко А. М. Указ. соч.
104
Там же. С. 104.
105
Paul Mourousy. Potemkine mystigue et conguerant. Paris, 1988.
106
Елисеева О. И. «Княжна Тараканова» от Радзинского//История России в мелкий горошек. М., 1998. С. 12–20.
107
Каменский А. Б. «Под сению Екатерины…» СПб., 1992. С. 293.
108
Каменский А. Б. Жизнь и судьба императрицы Екатерины Великой. М., 1997.
109
Лопатин В. С. Потемкин и Суворов. М., 1992.
110
Суворов А. В. Письма. М., 1987.