Страница 6 из 15
На удивление быстро она вписалась в столичную богемную жизнь, все сложилось само собой. Все грани современного искусства ей были интересны, и в этой среде она стала желанной гостьей. Но при этом она была крайне разборчива к кругу своего общения, пересечь заветную линию могли немногие. В этом плане Алена была прагматична. Но те, кому удавалось перейти эту невидимую границу, могли прикоснуться к ее таланту.
Да, пожалуй, эту способность Алены можно было назвать талантом. Неизвестно, как у нее это получалось, но она была способна аккумулировать творческие способности человека, направить его в нужную сторону. Муза? О, нет! Это слишком пафосно и возвышенно. Скорее, эффективный арт-менеджмент.
Выставки, позирование, богатеи от искусства, показы, светские вечеринки – всем этим была наполнена жизнь Алены. Иногда она уставала, но небольшая передышка возвращала все на свои места.
А еще она отличилась тягой к хорошим спиртным напиткам, Armani, Lagerfeld, Louboutin, джазу и черно-белому кино. Ну а наркотики…Наркотики для Алены были как секс без обязательств, как регулярные встречи с бывшим любовником. Только страсть, никаких чувств и обязательств.
Еще один глоточек быстро остывающего кофе. Девушка задумалась. Все утро ей не давала покоя та картина, которая сейчас стояла в коридоре, прислоненная к стене. Странный и неожиданный подарок. Что-то в этой картине было не так. Вроде бы самый обычный закат, переливающийся всеми оттенками красного. Но если приглядеться, то через эту нарочитую топорность пробивалось какое-то свое откровение.
Создавалось такое впечатление, что закат был нанесен поверх другой, более старой и ценной картины. У Алены даже проскочила мысль – а не поскоблить ли верхний слой? Можно попробовать, но потом, когда картина окончательно надоест. А пока пусть она просто задает атмосферу, служит еще одним небольшим атрибутом, который лишний раз подчеркивает необычность интерьера. И правда, в просторной «сталинке» было множество любопытных вещиц.
Сквозь приоткрытую балконную дверь донесся протяжный звук звонка. Алена встрепенулась, откинув от себя морок размышлений. Открыть, не открыть, открыть, не открыть, открыть? – воображаемая ромашка склонилась к тому, что стоит впустить раннего визитера. Девушка, потуже затянув на осиной талии халат, вышла с балкона.
Чашечка осталась стоять на ограждении, но практически сразу покачнулась, побалансировала на грани, после чего устремилась вниз, на встречу с мостовой…
Позвольте вас спросить как художник
художника – вы рисовать умеете?
О. Бендер
Разговоры о прекрасном продолжались третий час. Беседа проходила практически в теплой дружеской обстановке.
– Отпустите меня, пожалуйста, – заскулило вжавшееся в угол существо, которое еще несколько часов назад как павлин распускало перья и хорохорилось своей гениальностью.
– Нет, – в очередной раз ответил я, делая качественный глоток из пивной банки, кажется, уже третьей по счету. Или четвертой – не суть.
Еще на выставке мне дико захотелось пива, просто до дрожи, но приходилось терпеть. И вот сейчас я отрывался по полной программе, наслаждаясь тем, как пенистая прохлада скатывалась по горлу и исчезала где-то в лабиринте моего организма.
– Что я вам такого сделал? – Тоша все больше и больше напоминал нашкодившего ребенка, который ждал неотвратимого наказания, но при этом судорожно пытавшийся понять, за что именно сейчас ему влетит.
Пиво попало не в то горло, заставив меня закашляться.
– И ты еще спрашиваешь, что такого мне сделал? Ты убил во мне веру в прекрасное, чистое, светлое! И сделал это безжалостно, с особым цинизмом. Кирзовыми сапогами своего скудоумия, которое ты маскировал особым взглядом на обычные вещи, ты прошелся по струнам моей нежной организации души. И делал ты это в сговоре, что только усугубляет твою вину. С теми, с которыми ты находишь язык, с которыми ты живешь по принципу – кукушка хвалит петуха, а петух хвалит кукушку.
В глазах художника читался немой вопрос, который он побоялся озвучить.
– Это нормально – срать в банки, а потом выставлять на всеобщее обозрение? – я тут же напомнил про одну эксплозию, которую Бордо устроил в компании с такими же, как и он сам творцами.
– Я художник, я же так вижу, – попытался оправдаться пленник, – это была такая концепция…
– Я ж художник, я так вижу, – со вздохом повторил я. Я всегда ненавидел эту фразу, – вот выколю сейчас тебе твои глазенки голубые, и будешь ты у меня вечно любоваться квадратом Малевича в формате 3D.
Снова послышался неприятный скулеж.
– Вы…Вы фашист! Для вас ничего святого нет! – и без того тонкий голос моего пленника начал сходить к приглушенному визгу.
Я равнодушно пожал плечами.
– Ага, нет ничего святого. Я даже в Великий Пост матом ругаюсь. И, каюсь, как-то раз по малолетству даже в лифте ссал. Видишь, как много ты теперь про меня знаешь? Ты теперь просто не оставляешь мне выбора.
Последнюю фразу я попытался произнести с напускным злодейством в голосе, но тут же, не удержавшись, хихикнул.
Смятая в руке банка полетела в дальний угол. Я потянулся к стоящей рядом сумке, но тут же себя одернул. Хватит пока, а то действительно окосею.
– Послушай, – я начал постепенно включать «доброго полицейского», – вот ты называешь себя художником. Правильно?
Пленник так оживленно затряс головой, что даже стукнулся затылком об стену. Несильно, но звук получился смачный. Шишка, видимо, ему была обеспечена.
– У тебя же есть художественное образование?
– Художественное училище, – уже не так сильно тряхнул головой Тоша в знак согласия.
– Так вот, раз уж ты художник, – продолжил я тем же тоном. Для чистоты полицейского эксперимента мне не хватало чашки кофе и пончика, – а ты мог бы нарисовать что-то такое, чтобы понравилось людям, что заставило бы их задуматься?
Тоша на секунду задумался.
– Я же художник, это мое предназначение! – к пленнику вновь вернулся былой пафос.
Мои недовольно сдвинутые брови тут же заставили почуявшего родную стихию художника умолкнуть и втянуть голову в костлявые плечи.
– Ты не выступай тут, а то смузи по хлебалу размажу. Без команды голос не подавать! А какой ты художник – мы сейчас посмотрим, – я изобразил на лице секундное раздумье, – в общем, я решил. Если ты нарисуешь картину, которая мне понравится, то я тебя отпущу.
Тоша, похоже, не верил моим словам.
– Нет, ты не понял, – я пододвинул стул чуть-чуть поближе, – картина должна по-настоящему мне понравиться. Чтобы я посмотрел, моментально одухотворился и, роняя слюни, сказал – «Ах, какое творение! Какая композиция»! Сделай мне вкусно. Если ты нарисуешь бабу с сиськами, то я должен увидеть именно бабу с сиськами. Если ты нарисуешь утро в сосновом бору с медведями, то там должны быть эти гребаные медведи. Ты понимаешь, о чем я говорю? Я не хочу потом ломать голову над тем, что ты намалевал.
– Я…Я…
– Головка от Дега, – я бесцеремонно перебил Тошу, – кстати, а почему ты называешь себя Тоша Бордо?
Тоша хотел что-то сказать в ответ, но я снова его перебил.
– Бурда! Все, что ты делаешь – бурда! И мне тошно от тебя. Тошно и бурда – поэтому и Тоша Бордо!
Я встал со стула, чтобы размять уже начавшие затекать колени. Пленник еще сильнее прижался к стене.
– Расслабься, – я постарался говорить как можно спокойней, – знаешь, как говорили? Помоги себе сам. И ты можешь себе помочь. Рисуй!
– А где мне рисовать? – вопрос показался мне неуместным.
Широким жестом я обвел рукой комнату.
– Граф, вся эта прекрасная студия в полном вашем распоряжении! И, кроме того, за аренду я с вас не возьму ни копейки!
Я откровенно глумился, видя, какое гнетущее впечатление производит на Тошу обстановочка.
– Да я ж как меценат, который дает мастеру возможность трудиться, создавать шедевры, черпать вдохновение поварешкой. Не путай меня со спонсором, трахать я тебя не собираюсь. В этом плане я консерватор, я девок люблю.