Обуглившиеся мотыльки

— Ты умна, да? — он улыбнулся. Глаза были стеклянными, бесчувственными, замерзшими. И эта улыбка — такая хрустальная — смотрелась жалко.

— В каком смысле? — Кэролайн вновь прищурилась. Она подумала что все-таки зря решилась на этот разговор. У нее свадьба в июне. И ее сердце тоскует по любви — по объятиям, поцелуям. Тайлер интересен. Но Тайлера не хочется полюбить. Он не разжигает страсть.

— Ну, отвечаешь так завуалированно… Слова четко подбираешь. Присматриваешься ко мне, — он сел вполоборота к ней, придвигаясь ближе. У Локвуда она тоже не разжигала интерес. Он был влюблен в Елену. Кэролайн — в своего безымянного мальчика. Наверное, именно поэтому они могли услышать и понять друг друга. — Хочешь быть хорошей подругой?

— Не хочу быть стукачкой, — ответила она, снова укалывая своей резкостью, которая, в сочетании с весной глаз, вызывала улыбку и почти симпатию. Локвуд усмехнулся, потом поднялся, засовывая руки в карманы и озираясь по сторонам, будто надеясь найти вновь сбежавшую Мальвину.

— А Елена тоже умна. Умеет выбирать подруг. Умных подруг, готовых ради нее если не на все, то на многое. Видишь ли, Пенелопа, — он обратил на нее свое внимание, подавая девушке руку. — «Многое» — это почти что «все», потому что некоторые не решаются даже на «малое» ради кого-то, — снова улыбнулся. Кэролайн взяла его за руку, решительно поднимаясь. У нее окончательно пропало желание продолжать этот разговор, выплевывая красивые слова и фразы.

— Мне кажется, она тоже готова на многое, — внимательно посмотрела на него, все еще ожидая чего-то, что могло бы изумить ее. Но единственное, что ее изумляло — болезненная привязанность к Елене. — И знаешь, — ухмылка на губах, девушка сделала шаг вперед, — ее тоже выбирают. Ты. Я. Мэтт. Остальные люди. Верно?

Он улыбнулся, а потом повел девушку к выходу из парка. Большее он не узнает, и ему надо было смириться с этим. Ему следовало сконцентрироваться на чем-то еще, помимо своей щенячьей привязанности.

И Локвуд понял, что пора возвращаться к процессу, а не результату. Ему пора становиться собой.

4.

Бонни принимала препараты ровно три с половиной месяца. Она взялась за голову в середине ноября и к концу февраля ее самочувствие значительно улучшилось. Врачи прописывали не только дорогостоящие препараты, спокойный режим жизни и усиленное питание. Беннет была вынуждена ходить на физиотерапию и дыхательную гимнастику. Она не курила, почти не употребляла спиртное. Ее стуки стали вертеться вокруг учебы, выпускаемых статей и работы, на которой она обучала маленьких девочек танцам. Ее сутки перестали быть раздробленными и разграбленными. Оставалось только продолжать жить в этом же ритме, больше не вписываться на поворотах и не съезжать в кювет.

— Сколько продлится мое лечение? — спросила она врача, который выписывал рецепт на очередное лекарство. Беннет звонили родители, но Бонни отвечала сухо и скупо на их вопросы о ее здоровье. Девушка избегала встреч с матерью и отцом, избегала прогулы в колледже и лишние вызовы в деканат. Ее душа все еще болела от холодности Елены и Тайлера, от осознания собственной глупости и чувства вины. По ночам еще мучали кошмары. Но больше Беннет не ощущала себя облезлой и никому не нужной кошкой.

— Этот процесс занимает около четырех месяцев. Вам повезло, что у вас обнаружили туберкулез на ранних стадиях, но в силу того, что вы некоторое время не желали лечиться, ваше выздоровление может занять около полугода. Максимум — год.

Он протянул ей рецепт. Бонни посмотрела на желтую, исписанную неразборчивым почерком бумажку, а потом взглянула на доктора, который смотрел как-то очень уж безразлично.

— А потом я перестану быть заразной?

В глазах врача не было теплоты или сочувствия, но было будто понимание. Конечно, он знал ответы на подобные вопросы.

— Перестанете. Мисс Беннет, в наше время туберкулез лечится и вылечивается. Вам придется проходить ежегодную профилактику и стараться держаться подальше от сигарет и людей, болеющих туберкулезом, но вы вылечитесь. Было бы очень хорошо, если бы вы летом отправились в Альбукерке. Сухой климат вам бы помог.

Девушка улыбнулась, опуская взгляд. Вряд ли она сможет позволить себе рвануть в Нью-Мехико. Вряд ли накопит достаточно средств. Но Беннет даже и не расстраивалась по этому поводу.

Она была рада. Она испытывала облегчение, потому что в ее сердце прокрадывалась новая надежда, оживляющая и затягивающая прежние шрамы.

Девушка поблагодарила доктора и поспешила покинуть больницу. Уже на улице она еще раз посмотрела на рецепт, останавливаясь возле самого входа. Казалось, что все это случилось не с ней. Просто кошмарный сон, который закончился, хоть все еще держит в страхе.

Бонни улыбнулась, спрятала рецепт в сумку и устремила взор вдаль. Февраль ей предлагал белоснежные перины, единственные перины, на которых Беннет могла бы нежиться. И девушке показалось это предложение заманчивым.

Она направилась к машине, которая все еще принадлежала ей. Машина Тайлера. Единственное, что осталось в память о том времени, когда они были вместе. Открыв дверь, Бонни села в салон автомобиля, тут же замерев.

— Тебе бы стоило закрывать двери, — он осмотрел салон авто, словно имел на это право. Облегчение сменилось раздражением. Беннет кинула сумку на заднее сидение и развернулась к мужчине, процеживая его ненавистным взглядом. Взглядом прежней Бонни, которая не умела ценить жизнь.

— Когда я тебе звонила, ты не брал трубку, а теперь от тебя не отделаешься.

Сейчас, когда врачи говорили ей о том, что она выздоравливает, Бонни с трудом верила, что этот человек когда-то жестоко избивал ее, не зная, что такое пощада. Сейчас ей казалось почти нереальным его поведение, потому что Бонни помнила его уроки, его поддержку, помощь и его бескомпромиссные решения, которые повлияли на ее жизнь.

— Что сказали врачи? — спросил он, явно не собираясь просто так заканчивать разговор. Он точно формулировал вопросы и фразы, не растекаясь словом по древу, не допуская многословий. Он оставался прежним. Он был единственным в жизни Бонни, кто оставался прежним.

— Что через полгода я смогу перестать быть угрозой обществу, а летом мне лучше отправиться, а Альбукерке, — она повернула ключ, автомобиль зарычал, а Беннет ощутила, что ее раздражение вновь усилилось. Ей хотелось домой. Она перестала нуждаться в признании Майклсона. Прежние шрамы не зажили, но начали затягиваться. Больше Клаус не был нужен.

И она ему тоже вряд ли необходима.

— Ты помнишь о нашем соглашении? Насчет твоего Ромео? — Беннет сжала челюсти, поворачивая голову в сторону мужчины и процеживая его ненавистно-яростным взглядом. Клаус не смог скрыть улыбку. Ему нравилась дикость в Бонни. Дикость, которую Бонни почти одомашнила, но которая иногда вырывалась из-под контроля. Дикость, которая была похожа на дикость самого Клауса.

— Можешь не стараться, — произнесла она, — ему и так наплевать на меня.

— Но тебе на него — нет.

Бонни резко надавила на педаль, включая заднюю передачу. Клаус не ожидал, его резко повело в сторону, но он смог упереться руками в приборную панель. Беннет затормозила. Она подумала о том, что наворачивать круги по объездным трассам может снова стать отличным досугом. Ну, если захочется курить или пить.

Девушка включила первую передачу, развернула руль и вновь нажала на газ. Она быстро подъехала к дороге и снова затормозила, переключая внимание на Клауса.

— Мы в расчете, — произнесла Бонни. — Можешь больше не мучать себя по ночам.

— Ты — мое творение, и я не хочу, чтобы его разрушил какой-то глупый мальчишка.

Она — не его творение. Бонни — творение ее родителей, ее окружения. Она — творение Деймона, Елены и Тайлера. Она — протеже Ребекки. Она принадлежит кому угодно, но только не ему. И Бонни это отлично знала. Клаус — тоже, но ему нравилось пришивать ее к себе. Нравилось избивать уже морально.

— Да пошел ты, — выплюнула она, обращая на него все свое циничное внимание. Благодарность себя исчерпала. Бонни желала избавиться от всего, что соединяло ее с прошлой жизнью. Ей пора было научиться заново жить.