Южный полюс

Как только мы вошли в область пассата, где, собственно говоря, направление и сила ветра постоянны, что вполне позволяло уменьшить число вахтенных, наши различные специалисты принялись за работу, чтобы привести наше разнообразное снаряжение для зимовки в возможно лучшее состояние. Правда, уже заранее были приложены все старания, чтобы все части нашего снаряжения были как можно лучше и чтобы они как можно больше отвечали своему назначению, – однако не мешало хорошенько все пересмотреть. Вообще говоря, никогда нельзя приготовиться ко всему в таком сложном аппарате, о каком здесь идет речь. Всегда найдется, что исправить. Как мы позднее увидим, не только во время нашего продолжительного морского перехода, но и во время еще более долгой антарктической зимы у нас руки были полны дела для подготовки к санному путешествию.

Наш парусный мастер Рённе превратился… ну, скажем, в портного. Гордостью Рённе была швейная машина, которую он, благодаря своим большим способностям к красноречию, в свое время получил в Хортене. Самое большое огорчение за время путешествия он испытал тогда, когда ему пришлось при нашем прибытии к ледяному барьеру передать свое сокровище партии зимовщиков. Он не мог постигнуть, зачем нам нужна будет во «Фрамхейме» машина. Когда «Фрам» пришел в Буэнос-Айрес, Рённе сейчас же заявил местному представителю фирмы швейных машин «Зингер», что ему совершенно необходимо возместить свою потерю. Дар красноречия опять сослужил ему службу, и он получил новую швейную машину.

Впрочем, неудивительно, почему Рённе любил свою швейную машину. Он пользовался ею для всевозможных работ: парусный, сапожный, шорный и портновский шов выходили у него одинаково ловко и быстро. Он устроил свою мастерскую в рубке; и там его машина жужжала не переставая – под тропиками, в поясе западных ветров и среди дрейфующих льдов, потому что, как ни проворны были пальцы нашего парусного мастера, но заказы поступали еще быстрее. Рённе был из тех людей, честолюбие которых заключается в выполнении как можно большего по возможности в кратчайший срок. С возрастающим изумлением увидел он, что здесь невозможно что-нибудь закончить. Сколько бы он ни сделал, а все что-нибудь да оставалось.

Перечисление всего, что вышло из его мастерской за эти месяцы, завело бы нас слишком далеко. Достаточно будет сказать, что вся его работа была прекрасна и выполнена им с достойной удивления быстротой. Кажется, из всего сшитого им сам он ценил больше всего маленькую трехместную палатку, которая позднее была поставлена на Южном полюсе. Палатка эта – образец искусства – была сшита из тонкого шелка; в сложенном виде она поместилась бы в каком-нибудь обширном кармане и едва весила килограмм.

В эту пору нашего путешествия мы еще не могли с уверенностью считаться с возможностью, что все, кто собирался на юг, дойдут до 90-го градуса. Наоборот, при наших приготовлениях мы должны были иметь в виду, что кому-нибудь да придется вернуться. Упомянутой палаткой я решил воспользоваться, если, например, только двое или трое участников экспедиции отправятся в последний поход. Поэтому палатка и была сделана как можно легче и меньше. К счастью, скажу я, нам не пришлось воспользоваться ею. Когда мы все дошли до цели, то было решено, что самым лучшим использованием шедевра Рённе будет оставление его на полюсе в виде знака.

Заботам нашего парусных дел мастера не было поручено ни одной собаки – у него для этого не было времени. Зато он охотно помогал мне ухаживать за моими четырнадцатью друзьями, жившими на мостике, но, по-видимому, ему трудновато было освоиться с собаками и уходом за ними. С его понятиями о жизни на судне никак не вязалось, что палуба кишмя кишит собаками. Он смотрел на такое ненормальное положение вещей почти с каким-то презрительным состраданием. «А! У вас на судне и собачки есть?» – любил он говорить каждый раз, выходя на палубу и очутившись лицом к лицу со «зверями». Бедные звери и не думали, конечно, покушаться на особу Рённе более, чем на чью-либо другую, но, по-видимому, он долго весьма в этом сомневался. Пока на собаках не было намордников, он, кажется, никогда не чувствовал себя вполне спокойным.

Разумеется, лыжи были той частью нашего снаряжения, о которой мы особенно заботились. Ведь, по всей вероятности, они должны были быть нашим главным оружием в предстоящей битве. Хотя мы и многому научились из отчетов Скотта и Шеклтона, однако никак не могли понять, почему там говорится, что пользование лыжами на ледяном барьере не имело никакого успеха. Из приводимых в книгах описаний свойства поверхности и остальных условий мы, наоборот, должны были вывести заключение, что лыжи были и будут единственно пригодными там. Мы ничего не пожалели, чтобы достать хорошее лыжное снаряжение, а чтобы заботиться о нем, у нас был опытный малый – Улав Бьолан[12],– достаточно назвать это имя. Когда при уходе из Норвегии возник вопрос о подходящем месте для хранения наших лыж, то мы решили разделить с ними свое собственное жилище: все лыжи были помещены под потолком нашего носового салона. Во всяком случае, лучшего места мы не могли предложить. Бьолан, который за последние два-три месяца пробовал свои силы в несколько непривычном для себя ремесле – ремесле моряка, во время перехода через область пассатов возвратился к своему старому занятию: лыжного мастера и столяра. Как лыжи, так и крепления были получены в готовом виде от одной оружейной фирмы в Кристиании. Оставалось только согнуть железные скобы и пригнать пяточные ремни к сапогам каждого участника экспедиции, чтобы все было уже готово и в порядке ко времени нашего прибытия к барьеру. Мы озаботились полным лыжным снаряжением для всех, чтобы и те, кто должен был оставаться на судне, могли во время пребывания у кромки льда при случае предпринять прогулку на лыжах.

Для каждых из десяти саней Бьолан за время морского перехода изготовил по паре запасных полозьев, которые мы предполагали применять приблизительно по эскимосскому способу. У этих детей природы нет, или, во всяком случае, до сих пор не было, никакого материала, который был бы подходящим для обшивки санных полозьев. Они выходят из затруднительного положения, покрывая полозья слоем льда.

Нужны большой навык и терпение, чтобы как следует сделать обшивку, но раз сделанная, она, без всякого сомнения, превосходит все существующие. Как сказано, у нас была мысль воспользоваться этим способом на барьере. Выяснилось, однако, что наша тяга была настолько хороша, что мы с чистой совестью могли остаться при своей обшивке из стали и хикори.

Первые две недели после ухода с Мадейры северо-восточный пассат был настолько свежий, что мы с одними парусами могли поддерживать необходимую среднюю скорость и даже больше. Поэтому двигатель получил разрешение на отдых, а машинистам представился случай почистить и привести в порядок машину. Они занимались этим непрестанно, но, и по их мнению, в машинном отделении все еще было недостаточно хорошо и чисто! Нодтведт воспользовался случаем посвятить себя деятельности, которая является его радостью в этом мире: кузнечному искусству. А здесь перед ним открывалась широкая возможность пользоваться молотком и наковальней. Если у Рённе было много шитья, то у Нодтведта не меньше было ковки: санная обшивка, ножи, тюленьи багорки, ободья и болты, сотни патентованных крючков для собак, цепи и т. п. без конца. От наковальни, поставленной на юте, летели искры и раздавался лязг до тех самых пор, пока мы не зашли далеко в Индийский океан. В полосе западных ветров было, впрочем, довольно трудновато быть кузнецом. Не так-то легко попасть в самую точку, когда основание столь неустойчиво, как палуба «Фрама»; да и не совсем приятно, когда по несколько раз в день горн заливается водой.

Во время подготовки к путешествию в известных кругах непрестанно кричали о плачевном состоянии корпуса «Фрама». Говорилось, что его плохо содержали, что он течет, как решето, да и прогнил весь насквозь. Все эти разговоры покажутся довольно странными, если взглянуть на плавание, проделанное «Фрамом» в течение двух лет. Двадцать из двадцати четырех месяцев ходил он по открытому морю, да еще в водах, где к крепости судна предъявляются очень серьезные требования. И «Фрам» продолжает быть все таким же хорошим и без всякого ремонта мог бы проделать все плавание опять сначала. Все мы, плававшие на «Фраме», прекрасно знали еще до ухода, насколько беспочвенны и глупы были эти крики о «гнили»; знали также и то, что едва ли плавает такое деревянное судно на море, из которого не нужно было бы время от времени выкачивать воду.

12

Известный лыжник. – Примеч. перев.