Страница 8 из 8
А еще примерно через две недели ехали мы с ребятами на автобусе в город по каким-то нашим неотложнейшим делам. Почему-то автобус остановился у рынка и надолго тут застыл. Мы решили даже, что он сломался. Но нет, просто ему перегораживала дорогу довольно большая и плотная толпа. Мы прильнули к стеклам и разглядели с высоты автобуса, что в центре толпы мелькают какие-то фигуры в одеждах ярких цветов - зеленых, красных, белых.
'Клоуны! Смотрите, клоуны! Робя, айда туда!' - крикнул кто-то из нас. Идея, конечно, была вполне безумная. Откуда было взяться ' в рабочий полдень' клоунам, да еще посреди довольно оживленной по фрунзенским масштабам городской магистрали? Но мы как-то мгновенно в это поверили и с криками 'Клоуны, клоуны!' выскочили из автобуса, благо водитель уже давно открыл входные двери. Мы юркнули в толпу и очень быстро протолкались в первый ряд зрителей, которые плотным кольцом окружали совершенно пустое и круглое, на манер цирковой арены, пространство, на котором что-то происходило.
Ну, конечно, это были вовсе не клоуны, а совсем даже наоборот. Мы не сразу поняли, что в центре сидит - прямо на земле - бабка Шмулика, держит на руках самого Шмулика, и молча раскачивается из стороны в сторону, как-будто его баюкает. И все ее зеленое платье заляпано кровью. А рядом стоит Динка, тоже в зеленом платье, что-то кричит и рыдает, и тоже вся перепачкана в крови. А сам Шмулик лежит на руках у бабки. Лицо белое-пребелое, глаза закрыты, как будто спит. И тоже весь в крови. Вот откуда все эти яркие пятна, которые мы углядели из автобуса. А еще в нескольких метрах от них стоит 'Победа'. Ее дверцы распахнуты. А рядом с ней, и тоже на земле, сидит, должно быть, водитель, обхватив голову руками, И тоже раскачивается.
Потом приехала 'Скорая'. Выскочило несколько человек в белых халатах, хотели взять у бабки Шмулика, но та так вцепилась в него, что пришлось унести их вместе. Потом и Динку посадили в ту же машину, и они уехали. Толпа потихоньку стала редеть и распадаться.
Кто-то из очевидцев в сотый раз пересказывал опоздавшим, как все произошло: 'Ну, девчонка-то перебежала дорогу. А малой-то за ней. А бабка на другой стороне осталась и кричит, чтобы он возвращался, малой-то. А он как раз посередь улицы стоит. А машины уже едут в обе стороны. Ну, он и заметался, и как раз угодил во-он под ту 'Победу'.
Как потом выяснилось, он угодил под машину 'очень удачно', т.е. умер тут же на месте. 'И хорошо, что так. Хоть не мучился, бедняга...'.
Через несколько дней Шмулика похоронили. Для большинства из нас сам процесс похорон был еще в диковинку. Хотя на войне очень многих поубивало, но это ж на войне. А в нашей мирной жизни пока еще царило бессмертие и никто не умирал. Поэтому многие из нас в обязательном порядке намерены были присутствовать на похоронах.
Но накануне похорон отец Шмулика, весь черный и усохший, как нам показалось, обошел дома, в которых мы жили, и просил родителей, чтобы мы на похороны не приходили. Нас и не пустили, мол, 'да-да, конечно, мы понимаем'. Хотя эта просьба отца вызвала все-таки неоднозначную реакция общественности. Я сам слышал, как одна соседка с неудовольствием говорила другой: 'Уж больно эти... Финки... нос задирают. Уж и на похороны к ним не приди...'
А через несколько дней мы узнали, что Финки собираются продавать свой дом. Но они, видимо, не стали дожидаться покупателей, а просто заколотили дверь и ставни дома, оставив на заборе объявление 'Продается'. А сами тихо съехали, так что никто из нас не заметил.
Мы продолжали жить, как и прежде. А вскоре начался новый учебный год. А потом еще один. И мы все реже вспоминали и Шмулика, и его нелепую смерть. Ну, разве что, когда проходили мимо бывшего дома семейства Финков. А потом жизнь и вовсе всех нас закружила. Детство кончилось. Наступила мятежная юность. Новые дружбы, первые, вторые и десятые любови, мечты и планы. А потом, как водится, пришла и скучная взрослая пора. Где теперь все эти сорванцы с фрунзенской окраины? Разметало нас по бескрайним просторам родины, а то и закинуло за ее пределы. И вся эта история с нашим бедным недоприятелем, казалось, совсем выветрилась из памяти. Словом, все забылось. И, казалось, навсегда. Но со временем мне все чаще вспоминается Шмулик и вся эта грустная история из моего в целом очень счастливого детства. И все чаще я испытываю что-то похожее на чувство собственной вины. Хотя вроде бы какая тут личная вина? А вот поди ж ты...