Страница 10 из 16
Объехали всю стену.
– Посланцев Стеньки ведут сюда, – сказал, подъезжая, Виовский.
– Где они?
– А вон этот поп и этот холоп, – отвечал Виовский, указывая на приближающихся к воеводе священника и бедно одетого человека.
– Да это холоп князя Львова! – сказал один пристав воеводе.
– Где их поймали? – спросил воевода сопровождавших их стрельцов.
– Нас никто не поймал, мы сами пришли к тебе от атамана. Он приказывает тебе сдать город, – отвечал холоп князя Львова.
– Мне приказал? – возвысил голос воевода, однако ответа не дал.
– А ты зачем, поп? – обратился он к священнику.
– Я астраханский поп, меня казаки захватили в полон, – отвечал священник.
– А, и ты посланец Стеньки? – сказал воевода. – Ну, хорошо. Взять их в губной приказ и обоих пытать крепко, – обратился он к приставу.
До полудня воевода пробыл на городской стене. Подъезжая к своим хоромам, он встретил Фрола, возвратившегося с разведки.
– Стенька с своими стругами вошел в Болдинский проток, оттуда в проток Черепаху, а из него в реку Кривушку и теперь стоит там, – доложил Фрол.
– Поскорее проберись к мурзе Ярмурчею, что стоит над Астраханью, и скажи, чтобы он со всеми своими улусными людьми перебрался в город, – приказал воевода. – А то и он, пожалуй, как немецкие мастера, тягу даст, – добавил он, обращаясь к Видеросу.
– Да, боярин, я не чаял того от моих мастеров, что они сделали, – отвечал Видерос.
– Боярин, дай мне какое-нибудь назначение, – сказал Александр.
– За назначением дело не станет. Я тебе поручаю, вместе с Бутлером, защиту Вознесенских ворот, – отвечал воевода.
Александр поехал к воротам и встал там. Перед вечером его пришел сменить Бутлер. Александр поспешил к Анжелике. На дороге, близ воеводских хором, он встретил Фрола.
– Ну, что мурза Ярмурчей? – спросил он.
– Если уж немцы бежали, то ему, бритой башке, чего делать? В степь убежал со всем улусом, – отвечал Фрол.
– Это что? Кого-то ведут, кажется, – Александр присматривался к приближавшейся толпе.
– Э, да это здешний нищий, Тимош безногий, за что его взяли? Другой тоже нищий, – отвечал Фрол.
Несколько человек под предводительством Лукошкина вели к воеводскому двору двух нищих.
– Что, или вновь посланцы Стеньки явились? – спросил Александр Лукошкина.
– Хвалились эти нищие зажечь город, как только начнется приступ, вот я их и захватил, – отвечал Лукошкин.
Нищих провели на воеводский двор. Александр пошел к Анжелике.
– Говорят, казаки под городом? – был первый ее вопрос.
– Да, но ты ничего не бойся, город взять трудно. А если, сверх чаяния, он и будет взят, то тогда мы бежим. Я достал казацкое платье и лошадей.
Прошло три дня, три тревожных дня ожидания приступа. Александр почти все время был на стенах города. Он только заходил на несколько минут к Анжелике успокоить ее да к воеводе. На квартире бывал редко.
Купленных лошадей Иван держал наготове.
В это самое время по Тереку плыла лодка. Четыре гребца с усилием боролись с бурными волнами, подымающимися высоким гребнем.
– Плохо, сотник, – говорили сидевшие в лодке татары своему начальнику, сотнику Тарлыкову.
– Как-нибудь переедем, – отвечал Тарлыков, – греби сильнее, – обратился он к гребцам.
Он почти не видал волн, он видел только себя в полковничьем кафтане с пятьюстами рублями в кармане.
Но лодка накренилась, и неустрашимый сотник вместе с провожатыми упали в воду. Через несколько минут татары – проводники и гребцы, плававшие как рыба, выбились из пенных волн и выскочили на берег.
– А где же наш сотник? – спросил один татарин.
– Она там, видно, – отвечал другой, указывая на бушующую реку.
– Надо бы его тащить: его деньга есть, – сказал третий.
– Какой тащить, моя сам шапка и тюбетейка терял, – отвечал его товарищ.
– Куда же теперь? – спрашивал татарин.
– Куда? Назад в Астрахань пойдем, там теперь, чай, казаки, – отвечал ему его товарищ.
Было около пяти часов вечера. На площади, перед домом воеводы, стояла рать, готовая к бою. Красулин верхом разъезжал по рядам стрельцов. Стрельцы, конные и пешие, построены были сотнями. Боярские дети, дворяне, дьяки и подьячие, составляющие свиту воеводы, стояли на самом воеводском дворе. Они также были вооружены и стояли кучками, но в их рядах не было такого строгого порядка, как в рядах регулярных стрелецких войск. На крыльце воеводского дома стояли два офицера – Виовский, занявший у воеводы место Ружинского, и пятидесятник Горнов. Неподалеку от крыльца расположился отряд конных стрельцов, человек в сорок, под началом Фрола Дуры.
Сам воевода, князь Прозоровский, одетый в боевые доспехи, сидел в своей большой избе. Рядом с ним помещался брат его, Михаил Семенович, и митрополит Иосиф, а по другую сторону жена, княгиня Прасковья Федоровна. Тут же стояли оба сына воеводы.
Грустным был вид всех присутствующих. Посторонним лицом в комнате был только старый холоп князя, Васька – седой старик. Он стоял молча, прислонившись к косяку двери. Княгиня и дети плакали. Митрополит утешал их.
– Поборемся ноне за государя и, если Бог поможет, отобьем разбойников, – говорил митрополит. – А если побьют нас, то мы заслужим венец мученический. Не плачьте, дети, и ты, княгиня, не за злое дело, а за веру и государя будем биться с ворами.
– Да, грустно подумать, может быть, мы в последний раз сидим здесь, – сказал воевода.
– Не падай духом, боярин: благость Божия велика, не унывай, отчаяние грех великий.
– Посмотри, отец, сколько рати стоит на площади! С такой ратью можно побить воров, – сказал старший сын Борис.
– Нам не страшны воры, – сказал князь Михаил Семенович, – с такой ратью как не справиться с ворами! Нам страшны свои изменники.
– Неужели государь не знает о нашей невзгоде или он забыл о нас? – воскликнул воевода.
– Он не забыл, но весть о нашей беде не дошла до него, – отвечал митрополит.
На дворе раздался топот копыт лошади, и через минуту в комнату вошел Виовский.
– Казаки идут на приступ к Вознесенским воротам, – доложил он.
– За дело! – бодро отвечал воевода. – Вели подать сигнал к бою. – Он совсем преобразился. Это был уже не тот человек, что грустно сидел в кругу своего семейства и жаловался на невзгоды, а воин и борец за царя и отечество. Он вырос в несколько секунд. Глаза его метали искры. Ввиду собственной опасности этот далеко не храбрый человек сделался героем. Он встал, перекрестился на икону и вместе с братом склонил голову под благословение митрополита.
– Благослови, отец святой, на защиту земли Русской, – просил он.
Митрополит троекратно осенил их крестом и напутствовал:
– Дерзайте, братья боляры, на защиту Церкви и земли Русской. Да хранит вас Бог, а я буду молиться за вас.
– Прощай, жена, прощайте дети, – говорил воевода, обнимая княгиню и детей. – Тебе, владыко, поручаю свою семью, а мне нужно пещись о граде, – добавил он, обращаясь к митрополиту с глазами, полными слез.
– Отец, я поеду с тобой, – решил старший сын воеводы.
– Пусть едет, все равно от смерти не убежим, – сказал князь Михаил Семенович.
– Едем, Боря, – согласился воевода. – Княгиня, благослови сына, – обратился он к жене.
Княгиня, заливаясь слезами, благословила сына.
Рыдающую княгиню и меньшего сына увели в другую горницу.
– Улетел, мой соколик, не прилетит больше, – причитывала княгиня, упав на подушки в своей опочивальне, окруженная приживалками и сенными девушками.
Перед рядами войск затрубили в трубы и ударили в тулумбасы. Колокола на городских башнях и церквах били тревогу. Астраханцы-мужчины, почти все, исключая стариков и малолеток, стояли уже на стенах города: дома оставались одни женщины, и они одни смотрели из окон на парадный выезд воеводы.
Он ехал на своем боевом, великолепном вороном коне, одетый в блестящий панцирь.