Колонист

— Хорошо, — с усилием переключаясь от ярости к нормальному поведению, согласился я. — Займись им. Эту потом обсудим. И если исчезнет для вас совершенно неожиданно, я всю эту богадельню спалю. Не стоит сомневаться, меня зовут Ричард Эймс, и уже приходилось этим заниматься.

Получив позволение, Арлет без задержки принялась раздавать указания девочкам, которые поспешно затащили раненого в дом, положили его на стол и кинулись греть воду. Бордель-маман молча стояла рядом, освящая своим присутствием распоряжения и не вмешиваясь. Умри раненый — у нее первой будут огромные неприятности. Тут человек очнулся и застонал.

— Пей, — сказала Арлет, подсунув под нос кружку с опиумной настойкой. — Это чтобы не чувствовал боли.

Он нечто просипел отрицательное, и тогда она сунула ему кружку прямо в зубы.

— Выпей, — приказал Эймс, и тот послушно выхлебал, давясь, все содержимое.

Дожидаясь, пока отключится, она принялась извлекать из саквояжа нужные вещи. Перевязочный материал, хирургические иглы для шитья.

— Нет, — сказал мужчина, нависая над ней.

Сильный, высокий и мускулистый, с голой грудью и измазанными кровью руками, он вызывал страх. Тем более что она своими глазами видела, на что тот способен. Не вмешайся — непременно забил бы Бетти до смерти. К насилию она привыкла, видела его неоднократно, но все же трудно не нервничать, когда смотрит не хуже кота за мышью, контролируя каждое движение. И неизвестно, как себя поведет, придись нечто не по вкусу.

А имя это она слышала, как и любой житель колонии. И хотя особой любви к индейцам не питала, да и они частенько вели себя хуже зверей, убивая всех подряд, но уничтожать целые деревни, включая женщин и детей, не считала деянием достойным. Прекрасно понимала, что не каждый дорос до прощения врага, да и нельзя применять к язычникам нормы христианские, однако воспитание в монастыре давало о себе знать. Он был ей заочно неприятен и ничуть не лучше после сомнительного знакомства.

— Весь инструмент промыть в щелочи, потом в проточной воде, положить на металлический лист и прокалить на открытом огне. И руки тоже с мылом у меня на глазах перед шитьем раны помоешь.

Она посмотрела с недоумением. Никто никогда не пытался делать ничего подобного. Вообще-то она мыла руки и скальпель, но после операции. Прижигать раны приходилось. Но не инструменты на огне.

— Прежде использованные хирургические иглы, ножи и пилы загрязнены кровью, гноем и просто жиром с рук или от тела. Элементарно можно заразить гадостью от предыдущего больного или раненого. Проверено на практике, — заявил он, правильно поняв взгляд. — Из моих раненых умерли немногие. Это действует. Воспаления и лихорадка намного легче проходят, а иногда и не бывает. Спиртом протирать тоже неплохо. Или хотя бы крепким алкоголем. Вино не подходит.

Арлет задала напрашивающийся вопрос и, пока послушно выполняла приказ, промывая и инструменты, и руки, а затем шила разрез, выслушала небольшую лекцию, изложенную хорошим франкским языком и одновременно скучным тоном. Вероятно, он не впервые произносил текст и уже не вдумывался в формулировки, повторяя заученные.

Вкратце это звучало так: «Эпидемии распространяются от человека к человеку. Все знают про заражавшихся и карантин. Но никто не задумывается о причине. Мы постоянно прикасаемся к чему-то и невольно уносим с собой на пальцах заразу. В большинстве случаев это не так важно, но когда частички грязи, гноя или выделения больного человека попадают в открытые раны, происходит передача болезни незаметно для нас. Все же обычный человек не часто с этим сталкивается, а вот доктор со своими грязными инструментами и руками буквально нарочно вносит гадость следующему больному. Помыть же нетрудно, правда? Вот и проверь на практике».

— Я училась у бегинок, они лучшие акушерки в колониях, но ничего такого не слышала.

С другой стороны, о книге Парэ, которой уже за три столетия, тоже мало кто подозревает. По-прежнему пользуются прижиганием ран, хотя тот давно доказал отсутствие смысла и даже опасность подобного метода. Вполне могли и другие трактаты существовать, неизвестные большинству.

— Кто вам рассказал об этом?

Он издевательски хмыкнул:

— Врач, да? Скажи повитуха — я бы мог и не остановиться. Считай, сам дошел, глядя на выздоравливающих и померших. Не веришь — убедись. Посчитай, сколько выживет на моих условиях вместо обычного.

Арлет устало распрямилась, довольная. Работу она сделала хорошо. Пусть официально из стен монастыря выходили исключительно специалисты по женскому здоровью, им достаточно много давали и во всех прочих отношениях. От хирургии, презираемой большинством врачей, до мужских болезней. Шить раны приходилось достаточно часто. Многие мужья и клиенты были скоры на руку, да и при несчастных случаях к ней бежали за помощью.

Бегинки были очень странной организацией, родившейся во Фландрии. Монастырь только по названию был таковым. Монахини-протестантки не жили по предписанным давшим обет правилам, когда по уставу обязательно шесть служб в день: утреня, час третий, час шестой, час девятый, вечерня, повечерие и святое причастие каждое утро. Все службы составляют в целом несколько часов молитв. В работающем сообществе это практически невозможно.

Неудовлетворенные по каким-то причинам нормальной жизнью женщины жили общиной, обрабатывали землю и не только в огороде, но и возделывали поля, выращивали скотину и категорически отказывались признать правление сильного пола, выбирая из своих аббатису. Кроме того, будучи католичкой, она не испытывала никакого давления или предвзятого отношения. Даже не требовали посещать молитвы. Обеты их были временными, и в любой момент каждая могла вернуться в мир.

При этом с давних пор они практиковали акушерство, врачевание, обменивались опытом между общинами и учили желающих познать. Кроме всего прочего, это был существенный источник дохода. Хороший профессионал, спасающий здоровье, нарасхват и нередко достаточно богат. Большинство врачей брали за помощь при родах не меньше четырех экю. Тем не менее бегинки не отвергали просьб и нищих, считая это христианской добродетелью.

Неумелая повитуха легко загубит и мать, и ребенка. Частенько они и делали это. В семьях бедных смертность среди матерей достигала трети, а младенческая свыше половины. Достаточно мелкого осложнения — и бабка просто махала рукой на несчастную. Воспитанницы бегинок бились до конца, пытаясь спасти мать и младенца.

Одна из девушек подошла и сказала ей на ухо новость.

— В чем дело? — резко спросил Ричард.

— Бетти очнулась. Это ведь Глэн Маккормик?

— Да.

— Ну, я бы его тоже зарезала, сделай он со мной это.

— Что — это?

«Не знает? — подумала Арлет с подозрением. — Так и поверю, как же».

— К глупеньким молоденьким девушкам, — сказала с невольной холодностью и прорвавшимся под конец негодованием, — приехавшим из провинции, подходил обходительный мужчина при средствах. Обещал пристроить на работу, а потом продавал в бордель. Там ее брали в оборот, иногда сами, частенько опаивая опиумной настойкой и приглашая клиентов. Потом объясняли, что она падшая и никто не возьмет в респектабельный дом или на работу. А родители, если таковые где-то поблизости, и вовсе убьют за позор, навлеченный на их головы. Им охотно сообщат. Ей было тогда двенадцать. Сначала публичный дом, затем облава — и пойманных проституток на корабль и в Новый Свет. Теперь отрабатывает контракт здесь.

За последние десять лет такое случалось трижды. Формально по воле королевы власти устраивали облавы в портовых городах, арестовывали молодых девушек непотребного поведения или пристававших к мужчинам на улицах, присоединяли к ним несколько сотен воспитанниц сиротских приютов (прозванных «королевскими дочерьми») и переправляли в колонии, не спрашивая мнения. Лет сто назад им быстро нашлись бы мужья. Теперь с этим сложнее. «Дочери» все же могут рассчитывать если не на выгодную в денежном смысле партию, то хотя бы просто на выбор судьбы. Их положение достаточно легкое. Девицы такого шанса не имеют, разве в далекой Канаде, но куда попадут после путешествия через океан, от них нисколько не зависело. Большинство меняли европейский бордель на местный, да еще и оказывались должны новому хозяину.