Страница 43 из 46
В этом контексте имевшие место объяснения «искренности» и обилия уличающих показаний, полученных в ходе процесса («хрупкость дворянской революционности», стремление «объяснить» свои намерения и т. д.), традиционные для предшествующего этапа изучения, в настоящее время, конечно, нельзя считать удовлетворительными. Думается, главной причиной появления обильного обвинительного материала, полученного следствием, стало, прежде всего, наличие значительного числа явных улик в начале процесса (участие в открытом военном выступлении, доносы на тайные общества и т. д.), а также два основных приема, применявшихся следователями на первых допросах: угроза тяжких наказаний, которые соответствовали обнаруженной «виновности» и, в особенности, могли последовать за «запирательство» и сокрытие «истины», и обещание полного помилования либо значительного смягчения наказания в обмен на «чистосердечные» показания.
Мемуарные источники и следственные материалы содержат множество свидетельств о компромиссах, на которые были вынуждены пойти многие подследственные, о «тюремном разврате» (формулировка И. Д. Якушкина), который стал реальностью для многих из них. Это касается не только признаний, обнаружения фактов и новых имен, но и участия в формировании обвиняющей модели следствия. Нужно признать, что результат для следователей был вполне успешным в применении к значительной части привлеченных к процессу[345].
А. В. Поджио писал о «слепом доверии» со стороны арестованных, которое обусловило то «чистосердечие», с которым они «пустились… в русскую откровенную болтовню», предоставив тем самым возможность для «зверских наказаний». Мемуарист приводит главный элемент «обработки» обвиняемых следствием: «Сущность их увещания состояла всегда на том же милосердии царя, на желании его знать одну лишь истину и пр.» [346]. Один из самых «несдержанных» в открытии самых «криминальных» эпизодов в истории тайных обществ, А. Поджио упоминает и собственные побудительные мотивы к откровенности: не называя прямо надежду на помилование, он характеризует свою линию поведения как «откровенность, не допускающую коварной, вероломной цели в допросителях»: «Мы ожидали не… наград, а должного, соразмерного наказания… Сначала, когда стали на нас злобно напирать, и мы пошли было в отпор и держались, насколько было сил; но когда борьба стала невозможной против истины доносов и самих действий… мы как-то стали свыкаться с своими следователями: взведенные ужасы (угроза расстрела, других тяжких наказаний. – П. И.) теряли свое значение, и мы мало-помалу пришли к тому заключению, что дело должно будет принять оборот более разумный! Казалось, что дело… должно было утратить свое прежнее значение и подвергнуться не преследованию, а исследованию…»[347].
Таким образом, многие из подследственных, и в первую очередь те, против которых был значительный уличающий материал (участники мятежей, руководители тайных обществ), поверили в то, что за подробные и «положительные» показания по запрашиваемым вопросам они получат если не помилование, то по крайней мере значительное смягчение своей участи.
Все сказанное, однако, не означает, что арестованные (в том числе наиболее «откровенные» в своих показаниях) признавались «во всем», что их показания есть адекватное отражение реальной ситуации. Наблюдение о большой степени откровенности касается безнадежно скомпрометированных и державшихся линии «полного раскаяния»; оно напрямую относится к тем вопросам, которыми особенно остро интересовалось следствие. Однако это не значит, что подследственные не могли утаить информации, опасной для них самих или для лиц, принадлежавших к родственному либо дружескому окружению. Другие подследственные, прежде всего менее замешанные, находившиеся на периферии деятельности тайных обществ, принадлежавшие к низшим разрядам членов, или просто рядовые участники декабристской конспирации имели больше возможностей укрыть от следствия обличающие факты (степень участия в тайном обществе, сделанные приемы новых членов, осведомленность о целях тайного общества и т. д.). Более того, учитывая условия следствия, нет ни одного аргумента, позволяющего утверждать, что хотя бы один из подследственных говорил полную правду и ничего не скрывал. Даже наиболее раскаявшиеся подследственные, демонстрирующие свою искренность, открывающие новую информацию, обвиняющую других, одновременно могли скрывать некоторое количество уличающей лично их информации.
Наиболее распространенная тактика, которой придерживалось большинство подследственных под давлением обильных уличающих показаний и прямых улик, находившихся в распоряжении следствия в самом его начале (обстоятельства мятежей, доносы, взятые документы, первые показания скомпрометированных), как верно подметили исследователи вопроса, вовсе не была тактикой полного и «чистосердечного» признания. Исследователи определяют эту линию защиты как «тактику полупризнаний предъявленных… конкретных обвинений с одновременным „снижением“ оценки фактов, о которых шла речь…»[348].
«Полупризнания» – это признание части фактов с отрицанием других предъявляемых улик, которые могли бы значительно увеличить обвинительный материал прежде всего против автора показания. Эту тактику по возможности использовали и многие из наиболее «виновных» подследственных. Содержание ее и основные слагаемые выявлены при анализе линии поведения на следствии таких лиц, как С. П. Трубецкой, Н. М. Муравьев, и ряда других лидеров тайных обществ. Н. М. Дружинин характеризовал существо дела так: «По содержанию поставленных вопросов Н. Муравьев быстро улавливает, о чем можно открыто высказываться и о чем следует безнаказанно умолчать… За редкими исключениями его показания сотканы из действительных фактов, которые подтверждаются перекрестными данными… но благодаря систематическим умолчаниям освещение деятельности общества оказывается совершенно неверным и определенным образом воздействующим на следователя: Н. Муравьев старался представить эту деятельность и более „невинной“, и значительно менее сложной»[349]. Эти выводы и наблюдения вполне объяснимы: раскрывать все обстоятельства дела, особенно те, что усиливали вину, было бы неоправданным риском.
Не следует при этом забывать, что в условиях следствия, когда отрицание факта или другого свидетельства могло быть квалифицировано как «запирательство» и повлечь за собой обвинение в укрывательстве фактов и ужесточение наказаний, обвиняемый не может полностью отрицать предъявляемые свидетельства, при имеющихся против него конкретных уличающих показаниях.
Приемы полного отрицания, свойственные менее замешанным лицам, применялись и представителями основной группы обвиняемых. Они прибегали также к «смягчению» обвиняющих показаний, «снижению» значения упоминаемых в них фактов. В силу этого имеющиеся показания открывают перед исследователем ту противоречивую картину, которая долгое время смущала историков: полное противоречий описание деятельности тайного общества, которое содержит разные, порой – диаметрально противоположные оценки одного и того же события, факта или лица. В целом образующаяся картина достаточно неправдоподобна: действовала одна небольшая группа руководителей, другие участники не действовали и в большинстве своем даже не сочувствовали цели тайного общества. Эта картина – результат влияния линии защиты подследственных в условиях процесса и, вместе с тем, результат давления на лидеров тайного общества со стороны следствия.
Следственные показания – это в своей основной массе ответы на «опросники», которые содержали прежде всего ту информацию, которая интересовала расследование. При анализе содержания показаний необходимо иметь в виду, что в ответах на вопросы страдает полнота освещения: даже формулировки «вины» в итоговых документах следствия зачастую далеки от выявленного значения того или иного члена в тайном обществе. Еще один важный момент: подлинный характер связей наполняется радикальным с точки зрения обвинения содержанием, в силу особого внимания следствия к «государственным преступлениям».
345
См.: Эдельман О. В. Воспоминания декабристов о следствии как исторический источник // Отечественная история. 1995. № 6. С. 40–41.
346
Поджио А. В. Записки. Письма. С. 98, 99.
347
Там же. С. 98, 117 (выделено автором мемуаров).
348
Нечкина М. В. Предисловие // ВД. Т. XIV. С. 24.
349
Дружинин Н. М. Декабрист Никита Муравьев // Дружинин Н. М. Избранные труды. Революционное движение в России в XIX в. М., 1985. С. 201, 202; Павлова В. П. Сергей Петрович Трубецкой. С. 59, 64. Анализ позиции подследственных (в том числе главных обвиняемых), которые при всей откровенности придерживались тактики «полупризнаний», дан в книге В. А. Федорова (Федоров В. А. «Своей судьбой гордимся мы…». С. 177–195).