Страница 34 из 46
Таким образом, участники Союза благоденствия, не состоявшие по данным следствия в последующих конспиративных организациях, были почти полностью выведены за пределы расследования и фактически «прощены». Для их привлечения требовалось дополнительные обстоятельства: связь с тайными обществами, возникшими после 1821 г., известность о заговоре 1825 г., осведомленность о замыслах покушения на членов императорской фамилии и планах преобразования политического устройства. В целом, участники ранних тайных обществ, которым, по версии следствия, была известна лишь «внешняя» цель: просвещение, благотворительность, нравственное совершенствование, а не «сокровенная» политическая цель, освобождались от ответственности. Решение о «прощении» принадлежности к Союзу благоденствия не могло, конечно, состояться без участия высшей власти.
Можно констатировать, что в ходе процесса победила концепция двух обществ – «первого» (до 1821 г.) и «второго», имевшего обязательную политическую цель. Из этого вытекало, что большинство участников Союза благоденствия и других тайных обществ до 1821 г. не знали о политическом характере конспиративного объединения, не были осведомлены о «сокровенной» его цели. Исключением служили те, кто составлял ядро руководителей Союза и разрабатывал содержание политической «сокровенной» цели, значительная их часть при этом вошла в состав последующих организаций и поэтому в любом случае заслуживала наказания[297]. Исходя из этой ситуации, получалось, что рядовые члены последующих обществ были осведомлены о политических планах и все без исключения должны были понести наказание[298]. В итоге члены Союза благоденствия и других тайных обществ до 1821 г. составили основную часть избежавших наказания участников движения[299].
Между тем, при широте заявленных принципов привлечения к ответственности (основанием для наказания могло служить одно лишь недонесение о существовании тайного общества), всех признавшихся в принадлежности к тайным обществам следовало предать суду или подвергнуть административному наказанию. Не случайным видится и то, что в качестве обоснования наказания в отношении ряда бывших членов Союза благоденствия император прибег к формуле «за необъявление при подписке» принадлежности к тайному обществу. Действительно, поскольку при проведении в 1822 г. подписки никто из членов Союза не объявил о своем участии в нем, все они подлежали наказанию. Это и последовало в отношении ряда членов, содержащихся под арестом[300]. Однако по такому основанию все члены Союза благоденствия должны были привлекаться к ответственности, в том числе многие из оставленных без внимания следствием по распоряжению императора.
Другую часть ненаказанных декабристов образовали лица, прощенные императором, – главным образом, участники тайных обществ после 1821 г. и заговора 1825 г. Акт помилования в ряде случаев оказал сдерживающее влияние на расследование, не позволив установить в полной мере «состав преступления» помилованных. Особенно наглядно это видно в случаях, когда следствием были проигнорированы показания о тех, кто разделял политические намерения заговорщиков (А. А. Суворов, Л. П. Витгенштейн, А. Ф. Моллер).
Определяющую роль в этих случаях играла избранная подследственным линия защиты[301]. Одна из основных причин прощения и освобождения от наказания – умелая и последовательная защита подследственных при допросах. Если для членов Союза благоденствия, привлеченных к следствию, как говорилось выше, самым главным было доказать свою непричастность к тайному обществу, образованному после 1821 г., а также свою неосведомленность о политических намерениях конспирации, то для участников тайных обществ после 1821 г. важнейшим звеном тактики защиты являлось доказательство отсутствия всякой реальной связи с тайным обществом, своей организационной непричастности к нему. Действительно, над членами тайных обществ после 1821 г. нависла угроза ответственности за «знание» планов переворота и цели «перемены правления», поэтому практически единственным способом оправдания представлялось доказательство случайности связи с участниками конспирации, отрицание какой-либо деятельности в рамках общества и особенно – в заговоре декабря 1825 г. Именно такой позиции придерживались А. А. Суворов, С. Н. Жеребцов, А. Н. Тулубьев и другие прощенные и освобожденные участники Северного и Южного обществ.
Для участников военных выступлений декабристов главным элементом защиты служило доказательство неосведомленности о существовании тайного общества и политических планов заговорщиков. Так поступили офицеры-конноартиллеристы, гвардейские моряки. В том случае если следствие выявляло «легитимные» мотивы участия в мятеже (стремление не нарушить первую присягу Константину Павловичу), не отягощенного какими-либо «преступными действиями», следовало освобождение от наказания.
Продуманная, последовательно проведенная тактика защиты на следствии сыграла не последнюю роль в освобождении от наказания ряда участников движения, в том числе весьма активных. Результаты сокрытия подлинных обстоятельств конспиративных отношений, несомненно, отразились в формулировках степени причастности к «делу», зафиксированных в документах следствия: записках о «силе вины», справках «Алфавита» Боровкова о членах Союза благоденствия, а также о В. Д. Вольховском, А. В. Семенове, А. А. Суворове, С. Н. Жеребцове, А. Н. Тулубьеве, офицерах-конноартиллеристах.
Отрицание причастности к планам «перемены правления» (и, тем более, к обсуждению темы цареубийства и введения республиканского правления, планов мятежа и покушений) убеждало следователей в «слабой» виновности подозреваемого, особенно если не было других уличающих показаний. Тактика отрицания нередко приносила свои плоды и при наличии серьезных показаний уличающего характера, и при проведении очных ставок. В ряде случаев подследственные, первоначально обвинявшие тех или иных лиц, после проведения очных ставок или перед угрозой их проведения отказывались от своих показаний[302]. Упорное отрицание приводило в таких ситуациях к благоприятному исходу для подследственного: оно сыграло свою роль в случаях А. В. Семенова, Н. И. Кутузова, М. Н. Муравьева и др. Вместе с тем, нужно указать и на противоположные случаи. Так, Ф. Н. Глинка, П. Х. Граббе, А. Н. Фролов, несмотря на полное отрицание компрометирующих показаний, все же понесли административное наказание.
Характерным примером трансформации такого рода оправдательной позиции в ретроспективный рассказ служат воспоминания С. П. Шилова, известного следствию в качестве участника тайных обществ до 1821 г., но не привлекавшегося к допросам. Эти воспоминания, написанные в 1850-е гг., отразили «сценарий» отношений мемуариста и декабристского общества, который сложился на протяжении десятилетий в индивидуальном сознании автора. Вспоминая о своих отношениях с осужденными декабристами, Шипов рисует образ друга будущих заговорщиков, предостерегающего их об опасностях «ложного пути». Он сообщает о тесной дружбе с Пестелем, о длительных занятиях политическими науками вместе с группой близких товарищей, в которых угадывается ядро инициаторов Союза спасения и Союза благоденствия, о регулярных беседах политического содержания. Он не скрывает даже своего принципиального разговора с Пестелем, длившегося «во всю ночь», в ходе которого Шипов «не только отказался от вступления в общество, но убеждал и Пестеля стараться разрушить оное…». Шипов вместе с тем категорически отрицает собственную формальную принадлежность к тайному обществу, утверждая, что в декабристском союзе состоял его брат, И. Шипов. Образ «друга» конспираторов, безусловно, сформировался в контексте следственного процесса, со временем прошел через тщательную шлифовку и свой окончательный вид приобрел к моменту создания мемуаристом своей «истории жизни». То, что этот образ ложен, а обрисованный мемуаристом «сценарий» отношений с лидерами декабристского общества далек от действительности, обнаруживается при внимательном анализе источников. И дело даже не в свидетельствах его осужденных товарищей: сам текст противоречивых воспоминаний С. Шилова свидетельствует о несколько ином характере отношений, которые связывали его с тайным обществом. Заявляя о своем полном неведении о «неблагонадежной» цели тайного общества, Шипов одновременно повествует о предпринятых попытках «отклонить» главных конспираторов (Пестеля) от «ложного пути», на который они вступали. Осуждая деятельность тайных обществ, он вместе с тем пишет, что среди участников первого из них были «люди совершенно благонамеренные», которые имели одно желание: «содействовать правительству в усовершенствовании правления и устроении блага народного». Тут же следует характерная ссылка на речь Александра I при открытии польского сейма (1818 г.), в которой выражалось намерение учредить в России конституционное правление. Шипов далее сообщает читателю, что сторонники этих планов не могли «действовать открыто», поэтому избрали для своих занятий форму тайных обществ, которые тогда были «терпимы» правительством. Следует заметить, что подобное «оправдание» близко обоснованию правомерности учреждения тайных обществ в следственных показаниях и мемуарных сочинениях осужденных товарищей Шилова (Лунин, Трубецкой, Фонвизин). В «сценарии» Шилова «второе общество», основанное Пестелем и его друзьями, отошло от этих «благонамеренных» планов и приступило к подготовке политического переворота. Автор воспоминаний утверждает, что некоторые из «благонамеренных» участников, видя это, предприняли меры к уничтожению «первого» общества[303]. Взятая на вооружение концепция Донесения Следственной комиссии предстает здесь в обрамлении отрицаний автора, якобы ничего не знавшего о политической цели общества и одновременно сопротивлявшегося планам Пестеля.
297
Интересным отражением этой ситуации служит письмо Николая I Константину Павловичу с сообщением о поездке А. А… Кавелина в Варшаву: «Он сумеет сообщить вам подробности… так как он сам был членом первого общества, он сможет вам рассказать, под каким прикрытием все началось…» (Междуцарствие. С. 191).
298
Видимо, в этом смысле следует трактовать слова Николая I из письма к брату Константину: «…очень трудно разделить виновных одного общества от виновных другого…» (Там же. С. 188).
299
Отметим в этой связи, что противопоставление Союза благоденствия и поздних тайных обществ в реальной практике следствия иногда выражалось вполне определенно: так, в «записке» о Кальме утверждалось, что он вступил в Союз благоденствия, «к тайному же обществу не принадлежал»; в справках «Алфавита» о Петре Колошине и Юмине таким же образом противопоставлялись Союз благоденствия и «тайное общество» (Алфавит. С. 342. Ср.: ВД. Т. XX. С. 357). Это обстоятельство свидетельствует о том, что в некоторых случаях Союз благоденствия не причислялся следствием к числу «тайных обществ», подлежащих преследованию.
300
Речь идет о группе членов Союза благоденствия, наказанных без суда.
301
Подробнее об этом см. в главе 2.
302
Наиболее яркий случай такого рода представляют показания И. И. Пущина о собраниях членов Московской управы Северного общества, проходивших в 1825 г. в Москве с участием А. В. Семенова. После ряда очных ставок с противоречившими ему лицами Пущин отказался от своих прежних показаний, ссылаясь на ошибку памяти. Показания Е. П. Оболенского относительно известности Семенова о целях и намерениях на 14 декабря тоже были фактически дезавуированы их автором после настойчивого отрицания Семенова, со ссылкой на тяжелое состояние во время дачи этих показаний. Но в других случаях подследственные продолжали настаивать на обвинительных показаниях против новых лиц (Пестель, Свистунов, Перетц).
303
См.: Шипов С. П. Воспоминания // Русский архив. 1878. Кн. 2. С. 153–154, 164, 171, 183–184.