Страница 24 из 46
Лица, обнаруженные показаниями главных арестованных, казались особенно опасными, ибо были связаны с назвавшими их ведущими деятелями заговора, – к тому же они занимали нередко высокие должностные посты. Не исключено, что этому способствовали поступавшие сведения, прежде всего, данные об их служебном положении. В первые дни расследования Комитет старался привлечь всех участников тайных обществ, в том числе «отставших» от них, особенно тех, кто имел высокие чины. В этом факте нашли отражение опасения власти, страх перед угрозой того, что заговорщики используют значительную военную силу, находившуюся под их командованием, – своеобразное последствие политической борьбы конца 1825 г. Даже если показания ведущих деятелей заговора говорили об отходе названных лиц от тайного общества и свидетельствовали, что «никакой на них не полагали надежды», все же предпринимались меры по установлению за ними «бдительного надзора», с тем чтобы при первом подозрении арестовать их. Некоторых лиц, не названных на следствии, но подозревавшихся в участии в декабристской конспирации, также брали под надзор – в Кавказском корпусе это был командир 7-го карабинерного полка Н. Н. Муравьев (в будущем Муравьев-Карский) – очевидно, из-за родственных связей с многочисленными Муравьевыми, фигурировавшими в «деле» заговора[216].
Перелом в этой тенденции отчетливо наблюдается во второй половине января 1826 г., и связан он с переменой решения об аресте и привлечении к допросам А. Н. Юрьева. В показаниях А. Н. Муравьева впервые прозвучала фамилия принятого им в тайное общество Юрьева[217]. В «журнале» Комитета от 16 января появилась запись: «вытребовать отставного квартирмейстерской части подполковника Юрьева, который по показанию Александра Муравьева принадлежал к их обществу». Показания Муравьева всецело относились к Союзу благоденствия, однако это не помешало Комитету вынести решение об аресте отставного офицера. Император согласился: «…Его величество соизволяет также на вытребование в С.– Петербург отставного подполковника Юрьева». Но решение об аресте Юрьева не было исполнено, в чем удостоверяет поздняя помета В. Ф. Адлерберга; она свидетельствует о том, что, несмотря на фиксацию резолюции императора об аресте в «журнале» следующего заседания, она осталась на бумаге[218].
Отмена решения об аресте Юрьева, вопреки первоначальному распоряжению, подтвержденному резолюцией императора, представляет собой ясно различимый водораздел в принятии решений об арестах участников «первоначального общества», т. е. Союза благоденствия и связанных с ним конспиративных организаций. После этого определяющее влияние на ход расследования и его направленность начала оказывать главная тенденция, диктуемая политической стороной дела и, следовательно, императором. Задача состояла в том, чтобы ограничить количество привлеченных к расследованию для того, чтобы избежать широких волн недовольства в обществе и представить раскрытое тайное общество малозначащим, незначительным образованием, малочисленной организацией, а заговор и мятеж – делом немногих злоумышленников. Эта тенденция нашла свое выражение в решении не привлекать к следствию менее «виновных», не участвовавших в политическом заговоре 1825 г. и в тайных обществах после 1822 г., года официального запрета конспиративных организаций.
В дальнейшем, по распоряжению императора участники ранних тайных обществ, о которых не было других показаний, помимо свидетельства об участии в Союзе благоденствия, к следствию не требовались. Это не означало, что каждое вновь выявленное имя члена Союза благоденствия оставалось полностью без внимания следователей. Главным следственным действием в их отношении обыкновенно являлось собирание справок, отбор показаний у арестованных членов тайного общества. Цель вполне понятна: выяснение степени причастности вновь «открытого» лица к декабристской конспирации, а главное – подтверждение факта отхода от тайного общества и отсутствия связей с ним вплоть до последнего времени его существования. Следствие стремилось выяснить, участвовало ли вновь обнаруженное лицо в последних по времени «злоумышленных» тайных обществах, знало ли о политических намерениях и планах военных выступлений.
Новая тенденция отчетливо отразилась на изучении сведений из обширного списка членов тайных обществ, представленного Е. П. Оболенским 21 января. В той его части, что касалась Союза благоденствия, имелось значительное количество новых имен. Однако никаких распоряжений о немедленном аресте или учреждении надзора за многочисленными вновь обнаруженными участниками конспиративных организаций уже не последовало[219].
Итак, первоначальным источником данных о составе ранних тайных обществ стали подробные показания видных деятелей декабристского союза Трубецкого, Оболенского, Пестеля, Бурцова, А. Н. Муравьева, Якушкина и некоторых других, нередко сопровождаемые обширными перечнями членов. Важнейшими с точки зрения выявления состава Союза благоденствия и других ранних тайных обществ нужно признать показания Трубецкого, Бурцова и Оболенского.
Бывшие члены Союза благоденствия, по распоряжению императора не вызывавшиеся в Комитет, образовали в ходе расследования особую категорию. Они фигурируют в документах следствия в составе двух списков: сводного списка, в основу которого легли главным образом показания И. Г. Бурцова («список 22-х»), и общего списка «отставших» членов Союза благоденствия (т. н. «список 42-х членов»; в действительности к концу следствия он насчитывал 60 имен[220]).
Особое значение для установления состава участников Союза благоденствия приобрели показания И. Г. Бурцова от 16 января – все вновь открытые им лица оказались членами Союза. В число 20 человек, названных Бурцовым, на которых обратило свое внимание следствие, вошли: П. П. Трубецкой, А. А. Скалон, А. А. Оленин, Римский-Корсаков (Бурцов не привел данные, какой именно), Голицын (офицер Преображенского полка), А. П. Полторацкий, Ф. И. Корф, А.Ф. Воейков, В. М. Бакунин, один из офицеров Егерского полка (А.И. Шляхтинский[221]), И. М. Юмин, В. Л. Лукашевич, Сурнин, Чумпалов, Алимской, А.Г. Великошапков, П. П. Каверин, Д. А. Давыдов, С.Е. Раич, П. Я. Чаадаев. К ним чиновники следствия добавили еще 2 человек: П. А Катенина и А. Н. Юрьева, которых впервые упомянул А.Н. Муравьев на первом допросе, записанном Левашевым не позднее 15 января, и в своих первых показаниях от 17 января[222]. Поэтому формулировка, встречающаяся в документах следствия (Бурцовым впервые названы 22 человека), не точна: в действительности на основе его показаний следствие получило только 14 вновь открытых участников Союза благоденствия: А. А. Скалон, А.А. Оленин, Римский-Корсаков, А. П. Полторацкий, Ф. И. Корф, А.Ф. Воейков, В. М. Бакунин, Сурнин, Чумпалов, Алимской, А. Г. Великошапков, П. П. Каверин, С. Е. Раич, П. Я. Чаадаев[223]. Составляя список впервые названных Бурцовым лиц, чиновники следствия, по-видимому, не заметили, что Юмин был назван еще 27 декабря Комаровым, и решение об его аресте уже состоялось, а Лукашевич – 12 января Пестелем, и «дело» о нем уже производилось отдельно[224]. Кроме того, следователи не учли, что Д. А. Давыдов был впервые назван в показаниях С. П. Трубецкого от 26 декабря, а П. П. Трубецкой – на допросе П. П. Лопухина 28 декабря[225].
Чиновники следствия пронумеровали вновь указанных лиц на оригинале показаний Бурцова, а затем составили отдельный их список для отбора показаний у подследственных. 17 января 1826 г. на заседании Комитета был оглашен список вновь обнаруженных 22 участников тайных обществ, составленный на основе показаний Бурцова. Тогда же было решено: «…как Бурцов принадлежал к обществу до 1821-го года, и о лицах, в сем списке означенных, никто другой не показывает, то спросить об них главнейших членов, оставшихся в обществе до последнего времени»[226]. Запросы Комитета с приложенными к ним списками 22 лиц, «еще никем не названных», были направлены Рылееву, Пестелю, И. Пущину, Трубецкому, Н. М. Муравьеву, Оболенскому, Краснокутскому, Корниловичу и А. Юшневскому. Ответы Муравьева и Юшневского датированы 19 января, что позволяет сделать вывод: ответные показания большинства подследственных были написаны в этот день[227]. После этого чиновниками следствия была составлена сводная таблица, в которой отразились в кратком виде ответы подследственных[228].
216
ВД. Т. XVI. С. 50, 56; Ср.: Вейденбаум Е. Г. Декабристы на Кавказе // Русская старина. 1903. Т. 114. № 6. С. 495 (предписание А. П. Ермолова И. А. Вельяминову от 4 марта 1826 г.).
217
ВД. Т. III. С. 8, 10.
218
ВД. Т. XVI. С. 62, 243. На докладной записке о заседании 16 января Николай I поставил резолюцию: «Согласен». Стоит отметить, что в этой записке Юрьев был назван членом «злоумышленного» общества – характеристика, которая применялась прежде всего к Северному и Южному обществам.
219
ВД. Т. I. С. 237–242.
220
ГАРФ. Ф. 48. Оп. 1. Д. 243. Л. 39–40; Д. 28. Л. 16–18 об. (ВД. Т. XX. С. 487–488).
221
Бурцов не знал фамилии офицера, указав, что он перешел из Егерского полка в Орловский пехотный полк. Эти данные указывают на А. И. Шляхтинского, впервые названного Оболенским в обширном списке от 21 января (Декабристы. С. 202; ВД. Т. I. С. 239). В дальнейшем Комитет, по всей видимости, не стал устанавливать биографические данные названного Бурцовым неизвестного офицера Егерского полка. Независимо от этого фамилия Шляхтинского перекочевала в итоговый список членов, отставших от тайных обществ (ВД. Т. XX. С. 487).
222
Впервые имя П. А. Катенина упомянул П. И. Пестель в показаниях, данных в ответ на вопросные пункты от 13 января (ВД. Т. IV. С. 101).
223
См.: ВД. Т. XX. С. 195–199; Ср.: ВД. Т. XVI. С. 257–260.
224
ВД. Т. XIX. С. 484; Т. XX. С. 541.
225
ВД. Т. I. С. 30; Т. XX. С. 438. Почти одновременно с показаниями Бурцова П. П. Трубецкой был назван в показаниях А. Н. Муравьева от 17 января (ВД. Т. III. С. 10).
226
ВД. Т. XVI. С. 63.
227
ГАРФ. Ф. 48. Оп. 1. Д. 243 («Справки о членах тайного общества, собранные по показанию полковника Бурцова»). Л. 26, 27 об.
228
Копия свода: ВД. Т. XVI. С. 257–260. Оригинал свода: ГАРФ. Ф. 48. Оп. 1. Д. 243. Л. 39–40. Оригиналы отобранных показаний: Там же. Л. 1-39.