Страница 11 из 12
«С табашниками и бритоусами не водиться, печать царскую не носить», – гласила старая заповедь кержаков. Но Алексей Поликарпович однажды сделал послабление своей совести, нарушил заповедь отцов и – затянуло.
– Не в обители али скиту живем, – возразил он наставнику брату, когда тот заявил свои претензии. – И бритоусы, и табашники – тоже люди! С ними волей-неволей сведешься. Сам посуди: в хозяйстве – пятак не помеха. Топор да пила, серп с косой-литовкой на улице не валяются, денег стоят. А железо всякое? На сабан18 ли, на борону, на подкову ли. Плаху какую без гвоздя не прибьешь, лошадь не подкуешь, грядку под лук-капусту без лопаты не ковырнешь. А где взять? А ты сам-то…
Брат Михаил как-то пронюхал, что Алексей тайком от него, через шуряка Волкова выправил бумагу казенную с печатью, по которой обязался на пять лет вперед лес рубить, уголь жечь и в завод возить. Поворчал-поворчал, но дело сделано…
После крещенской стужи поспевала работа. Степан с Лаврентием, сосед Генка с братом Касьяном, поденщиками, ехали в Еланский бор, зеленым морем раскинувшийся верстах в пяти от села, близ Мохового болота… Выгружали из саней харчи, топоры, пилы и заносили в просторную землянку. Затем торопливо перекусывали и шагали на делянку19.
Искрился снег, мороз пощипывал щеки. Чистый, прозрачный воздух, настоянный на аромате хвои и смолы, бодрил и пьянил. Где-то одиноко стучал дятел.
– Ого-го-го! – кричал Степан. Разбуженное эхо катилось от сосны к сосне и замирало вдали, у самого болота.
– Охо-хо! – басил Генка. Безудержная веселость охватывала молодых лесорубов, реально чувствующих независимость от старших.
– Эге-е!
Разбуженная белка встрепенулась на вершине и летела от сучка к сучку в глубь леса.
Накричавшись до хрипоты, парни вдруг принялись барахтаться в снегу, теряя шапки и рукавицы. Лица их разгорелись, несмотря на мороз. С хохотом отряхивали друг друга, и шли к высоким соснам, пристально вглядываясь в стволы, на которых белел затес топором, а на затесе – клеймо лесника. Найдя отметину, отаптывали валенками вокруг, подрубали дерево с той стороны, в которую дерево должно валиться, и пилили. Подпилив сосну, оставив как можно ниже пенек, пильщики отскакивали назад, вынув из запила пилу; вершина дерева начинала судорожно вздрагивать и валиться. Прочертив с полнеба косматым перстом, подкошенный тридцатиметровый исполин рушился в снег, высоко вздымая искрящуюся на солнце снежную пыль. То и дело в лесу были слышны крики:
– Берегись!
– Пошла-а!
Свалив десятка по полтора деревьев, братья отрубали у поверженных сосен сучья, отделяли вершины, которые складывали в кучи. Бревна разделывали на саженные поленья и клали в поленницы. Они были предназначены для дома: в баню, в русскую печь и очаг. Другие – отдельно для выжига. Все это будет для будущей зимы: за лето они высохнут. Осенью, после уборки урожая и окончания сенокоса, братья заготовляли дерн, складывали в бурты и укрывали сеном, закидывая сверху землей.
К концу недели прибыл отец – главный «колдун» при обжиге угля. Жадный до работы, в такие дни он был в меру строг и деловит, спокоен и уверен в себе. Сойдя с саней, разминая затекшие ноги, прошел к поленницам, оценив на глаз проделанную парнями работу. Довольно крякнул и, кивнув на прошлогодние поленницы, коротко бросил:
– Снег надо сверху сбросить.
Парни сгрудились вокруг хозяина.
– Там мать лепешек вам припасла. В санях…
После ужина парни, уставшие, с черными от зимнего загара лицами, завалились на лежанке спать. Отец еще долго сидел у печурки, думая о предстоящем дне.
Поднявшись на заре – зимний день короток, – Алексей Поликарпович зычно разбудил молодежь:
– Ребятня, вставайте! Без дела жить – зря небо коптить…
Сыновья Алексея молча и неохотно поднялись, быстро обулись и выскочили на мороз, накинув на плечи полушубки. Острый на язык Генка дернул за ногу брата, проговорил:
– Была бы охота, впереди много работы, а вот в пост почему-то жрать охота…
Алексей Поликарпович зыркнул на него, но ничего не ответил. «С кислянки20 да постной каши дрова рубить несподручно, но выше головы не скакнешь – Великий пост! Ничё, выдержат…» Он помешивал в бадейке вчерашний кулеш.
Умывшись снегом, парни шумной толпой вбежали в землянку и поочередно утирались рушником.
– Тять, – обратился Степан к отцу, – я бросил сена ко́ням. Хрупают.
– Надо бы к ключу сводить. Напоить.
– Ну! – утвердительно ответил сын.
Прежде чем позавтракать, отец достал из пестеря21 медный складень и, укрепив его на столе, встал на колени. Братья последовали его примеру. Прочитав краткую молитву о ниспослании им удачи, Алексей Поликарпович велел собирать на стол. Завтракали молча. Обглодав налимий хребет, отец оживился:
– Ну, ребятки, начнем, благословясь!
Вооружившись деревянными лопатами, парни сбросили снег с прошлогодних поленниц и с курганов, под которыми был сложен дерн.
– Не промерз? – спросил хозяин.
– Вроде нет. Как вчера уложили!
– Ладно! Теперь готовьте площадку под кучи. До земли!
Отдышавшись, молодежь ждала новых распоряжений, как солдаты сигнала к атаке.
– Давай, с Богом! – велел Алексей Поликарпович, перекрестясь.
На площадку со звоном летели чурки-плахи, легкие и сухие. Их укладывали одну на другую треугольным колодцем. Вокруг колодца торчком, одно к другому плотно ставили высохшие поленья. Внимательно оглядев размеры сооружения, отец приказал ставить другой ряд, третий, образуя неровный круг. Двое по лесенке взобрались наверх, двое подавали дрова, наращивая трубу-колодец.
– Будет, в самый раз! – распорядился Алексей Поликарпович и первым поднес кусок дерна к сложенным дровам. Словно изразцы к нарядной печке выкладывали они впятером пласт к пласту. Затем, закончив первый ряд, начали выкладывать второй слой. Одерновывали до темноты. У парней руки ныли в суставах, болели спины, рубахи взмокли от пота. На случай снегопада прикрыли колодец-трубу куском брезента.
– Юрта башкирска! – восхищенно проговорил Касьян. – Токо без двери.
– Ладно мы управились! – удовлетворенно сказал Алексей Поликарпович. – Дал бы господь завтре другую поставить…
Когда занялся новый день, отец велел поджигать. Вчера при свете костра закончили одерновывать вторую кучу. Утомленные парни утром заметно повеселели и с облегчением и радостью кидали в трубу дымящиеся головешки из костра, смольё, сухие сучья. Дым щекотал в ноздрях, слезил глаза, вызывал надсадный кашель. Пока поджигали, Касьян успел сварить пшенную кашу, сдобрив её льняным маслом. Её аромат не давал покоя Цыгану, и он волчком вертелся возле печурки.
– Ночью лису гонял. К жилью подходила, – рассказывал отец, бросив собаке остаток пирога с картошкой. – Ломики и лопаты припасены? – обратился он к Лаврентию. Спрашивал больше для порядка, хотя знал: все припасено и на месте.
– Другой раз, тятя, спрашиваешь, – недовольно ответил сын. – Вон, в углу стоят.
– Другой ли третий, а побегать сёдни придется… – сообщил отец таким тоном, словно парни всю неделю бездельничали.
Степан с Генкой переглянулись, а Генка пробурчал:
– Шесть дён дрыхли в землянке, пора и робить…
– Холера ты, Геннадий, добродушно проворчал Алексей Поликарпович, – ведь я к тому: самая-самая теперь важная кутерьма настанет. А ты: дрыхли…
Он сел на порог переобуваться, толкнув дверь. Снял валенки и торжественно-медленно надевал новые лапти с дощечками на подошвах. Через дощечки, ступнями ног он безошибочно станет определять колебания температуры внутри кучи.
– В прошлом годе, – продолжал он разговор о «самой важной кутерьме», – Федор Рябой две кучи проспал! Ну хуть бы баба рядом была, – хохотнул Алексей Поликарпович, покосившись на пятнадцатилетнего Касьяна.
18
Сабан – однолемешный плуг.
19
Делянка – место, выделенное для порубки леса.
20
Кислянка – постные капустные щи.
21
Пестерь – плетеный из лыка ящик с крышкой.