Крио

По субботам к ним гости приходили, усаживались за стол, потом начинались танцы. Боря поднабрался там, за границей: танго, шимми, тустеп и прочее, но коньком у него был медленный фокстрот – все просто заходились от восторга, когда он двигался с какой-нибудь нескладной тетушкой по комнате скользящим длинным шагом.

Утром двадцать второго июня 1941 года Ботик слушал немецкую волну, угрюмо ходил из угла в угол.

– Сейчас вы такое услышите! – он повторял. – Сейчас вы такое услышите…

– Что? Что?!! – спрашивала его Асенька.

Ближе к полудню Молотов объявил о войне.

– И мы почему-то пошли на станцию, – рассказывала потом Ася. – Магазин был закрыт, на двери висел замок, а под замком сидел мужчина и твердил как заклинание: “черняшка” сделает все, “черняшка” спасет всех…

Многие годы радиола прекрасно работала, за исключением пяти военных лет, когда из нее вынули механизм, Гера точно не помнил, что там было, в общем, всё из нее вынули и отвезли в Мытищи, чтобы не слушали разные провокационные сообщения вражеских голосов, снижающих наш боевой советский дух. А через пять лет с грехом пополам отдали.

И снова на волне Вены звучал Штраус, музыка делала неразделимым тебя с темнотой неба и шумом сосен за окном. Но если с ней что-то случалось, то очень трудно было найти мастера, никто не разбирался в ее устройстве. Пока Ботику не порекомендовали одного молодого человека, Всеволод его звали, он жил в маленьком домике на станции Валентиновка, в скромной семье. (“Мы-то были пижоны…” – Гера добавлял.) Сева приходил, чинил их заморскую радиолу и всегда отказывался от денег за ремонт. Он так и сказал им: “Больше чтобы не возникал разговор о деньгах, но всегда меня зовите, если что!” Он просто получал удовольствие от соприкосновения с этим инопланетным аппаратом.

После войны Сева окончил авиационный институт и стал крупнейшим специалистом по космическим двигателям и гидромеханике планетных атмосфер, лауреатом Ленинской и Государственных премий, заместителем главного конструктора ОКБ Королева – академик Авдуевский Всеволод Сергеевич, может, кто-то слышал…

– Вот мы всегда очень удивлялись, – говорит Гера, – как он – придет и все починит…

Отмотав срок в Сольвычегодске, Макар был освобожден от надзора полиции и по “проходному свидетельству” на пароходе отправлен в Вологду в распоряжение вологодского уездного воинского начальника. Поскольку прямого пароходного сообщения между Сольвычегодском и Вологдой не существовало, сперва надо было добраться до Котласа.

Между Сольвычегодском и Котласом два раза в день курсировал пароход, в тетрадке у Макара не сказано, во сколько именно. Зато есть подробности движения парохода “Котлас – Вологда”.

“В 00:00 из Котласа, – записывает Макар простым карандашом, – 6 раз в неделю (кроме ночи со среды на четверг) – рейс на Вологду с заходом в Великий Устюг и Тотьму (имена городов подчеркнуты). Всего до Вологды – 2,5 суток”.

Неясно, какая у него шевельнулась извилина, когда он подчеркивал эти городки. Не вознамерился ли Макар сбежать, причалив к одной из пристаней? Хотя в “проходном свидетельстве” ясно сказано: Стожаров не имеет права отклоняться от указанного ему маршрута и по сему свидетельству не может проживать нигде, кроме г. Вологды, а по приезде в этот город обязан не позднее 24 часов со времени своего приезда лично представить “проходное свидетельство” полиции.

Дальше запись в тетрадке Макара такая: “Ноч. из Вологды в Москву – поезд № 5 в 1 ч.17 мин. В Москве – 19 ч. 55 мин.”.

Следующий по хронологии документ – копия письма Стожарова из Тулы, приложенная к документам жандармского управления:

“Дорогой Володя. Хотя ты и обиделся, что я, уезжая, не зашел к тебе, но беру небеса в свидетели, не имел никакой “сифилитической” возможности, так выражался один присяжный заседатель в своей речи во время суда, желая сказать, по-видимому, “физической”. Не знаю, понравилось бы тебе, если б я привел, сам того не подозревая, к твоей хибарке “хвоста”. Помнишь, когда мы шли и ты говорил про любовь свою около Курского, то обратил внимание на одного человечишка, говоря: прицепился. Ты угадал. Я его видал около своего дома два раза.

Бездельничаю, читать нечего, “Правды” не вижу. Выходит тут “Тульская молва”, но пустая газета.

Привет всем знакомым, крепко жму руку. Макар Стожаров”.

Копия заверена:

“С подлинным верно.

Отдельного корпуса жандармов

ротмистр Колоколов.

17 июля 1914 г.”.

Письмо было перехвачено на почте. Макара арестовали, возвратили в Вологду, забрили макушку, в скотовозе отправили в Рыбинск, в Гороховский полк, куда его сдали поднадзорным солдатом в дисциплинарную пятую роту, и, поминай как звали, в Восточную Пруссию на передовые начавшейся Мировой войны.

Прибыв на место дислокации, Макар немедленно двинул в наступление в составе Второй русской армии Северо-Западного фронта: от Ковно шла Неманская армия под командованием генерала Ренненкампфа, а из междуречья Нарева и Вислы – Наревская армия, в том числе пехотный полк с политссыльным запевалой из пятой дисциплинарной роты Стожаровым под командованием генерала Самсонова.

Самого генерала Макар не видел, поговаривали, что старикан еще гусаром в Турецкую шашкой махал. У рядового Стожарова был свой командир – штабс-капитан Семечкин, злой как пес, гнал солдат вперед, пугая тараканьими усами.

По плану, о котором Стожарову, разумеется, никто не докладывал, Наревская армия должна была с юга зайти в тыл врага, отступавшего под натиском Ренненкампфа Пал Карлыча, отрезать германцев от Вислы и, взяв в клещи, молотом по наковальне прихлопнуть у Мазурских озер.

Собственно, все к тому и шло, если бы командующий фронтом не дал маху – сразу после провала операции его сместили как патологически непригодного воеводу, сбрендившего в разгар кампании. Им овладела навязчивая идея, что немцы без боя оставят Пруссию, а русские не успеют всыпать им в хвост и в гриву. Поэтому недолго думая он притормозил Ренненкампфа, зато Самсонова погнал на север во весь опор. Тот в свою очередь подстегивал командиров корпусов, а уж комкоры понукали солдат, которые сутками тащились по жаре, выбиваясь из сил, без привалов, без хлеба, без снарядов, все дальше отрываясь от тыла, пока эта связь не оборвалась. Ладно, хотя бы перед наступлением их накормили гороховой похлебкой и напоили черным чаем с сахаром.

Впереди Второй армии тоже ничего не светило: Германия подготовилась к вторжению. Съестные припасы вывезены до последней крошки, в городке Нейденбурге, который вообще-то приглянулся Макару, немцы, отступая, пустили “красного петуха”. Вместе с другими “штрафниками” Стожаров сутки тушил горевшие магазины и продовольственные склады, за что Семечкин пообещал, если кто-то из них останется в живых, представить героев к награде.

К тому же в день, когда наш Макар пересек южную границу Восточной Пруссии – двадцать первого августа 1914 года, – произошло солнечное затмение, о чем рядовых и унтер-офицеров заблаговременно предупреждали, детально разъясняя суть этого космического явления. (Что интересно, лунная тень прошла по местам всех грядущих боев Первой мировой войны!) Но солдаты посчитали это дурным предзнаменованием.

Макара не пугали суеверия, в Лиге самообразования ему особенно были по душе доклады о космосе, о вечности, о возможности достижения других планет и о бессмертии. В “личном деле” под номером 641 в графе “Если имеете желание учиться, то чему именно: (грамоте, наукам, искусствам, ремеслам)?” Стожаров ответил: “Математике”.

Жажда знаний его была неутолима.

В массе своей пролетарии мигом начинали клевать носом, когда темой бесед становились воскрешение и другие тайны бытия и небытия. А Макар – нет, его мучительно волновал вопрос: неужели Вселенная умрет, и всё, что останется, – это холодное пространство? И когда это будет? Еще не скоро? Или в любой момент? Так что он поднял с земли закопченное стекло, их много валялось вокруг после пожарищ, и с интересом наблюдал за лунным диском, наплывающим на солнце, пока не заполыхало огненное кольцо короны и на всю Наревскую армию, как коршун, пала тень.