Дороги и перекрестки

КосовоМеланхоличный серый дождьснимает боль и лечит раны.Но тем лечение и странно,что этой муки снова ждешь.Она живее всех живых —звучат так явственно аккорды,так ощутимо царство мертвых,и мир предательский так тих.…С годами выветрится страх.Kогда-то станет он счастливым.Но привкус выгоревшей сливызастынет на его губах.…И вот теперь совсем один,И храм его врагом разрушен,И сам он здесь уже не нужен, —И не любим, и нелюдим:Из близких нету никого,Мир в ощущениях расколот,А он, как есть – и серб и молод,и плачет Родина его.Осколок витражаСтоль интересен, вязок разговор,но на тебя, боюсь, меня не хватит.Прости. Я ощущаю, как некстатисвернувшийся в клубок извечный споро драме наших жизней и сует,о тщетности попыток и усилий.Но кажется, мы как-то упустилимомент, где правда проливает светна логику развития событий.И мы порой немыслемо слепы́,уходим с предначертанной тропы,не совершив назначенных открытий.Заманчиво-запутавшийся миршельмует, как наперсточник на рынке.Мы платим за наивность по старинке,тускнея в пустоте своих квартир.Так радужный осколок витража,отталкивая солнечные блики,себя считает искренне великим,слегка в руках Создателя дрожа.СекретВ голове моей тысячи вальсовПрозвучали с мальчишеских лет,Я играл их на кончиках пальцев,И неслись они ветру вослед.Звуки мира в меня проникали,Растворялись, сливаясь во мне,Становясь каждый день родниками,Изнутри выплывали вовне.Я прослушивал сотни симфонийПроходя по аллеям весной,И пейзаж городских какофонийПодпевал мне фальшивой струной.И о том, что душа моя пела,Знал лишь ветер да старый сосед,Но какое ему было делоДо мальчишки двенадцати лет.Мой друг играет на валторне…

Олегу Никитину

Мой друг играет на валторнеВ далекой суетной Москве.Что может быть смешней и вздорнейИндифферентней и тлетворней,И вместе с тем, увы, грустней…Засунув руку в тусклый ра́струб,Он тянет партию свою —Судьбу несбывшихся пиастров,И фатализм экклезиастов,И многодетную семью…Спектакль в Театре опереттыСам по себе отчасти фарс,Где все немного Риголетты, —Нарядно-терпко разодеты —Смешны и в профиль и в анфас…Концерт окончен. Ночь просторна —Плесни-по-сто и пей-до-дна —На дне стакана спит Луна.В футляр уложена валторна, —Она хозяину покорна,Она по гроб ему верна.Клоун

Юрию Никулину

Коснувшись носа «на удачу»И фото сделав на бегу,Я, камеру обратно пряча,Не улыбнуться не могу.Ты здесь стоишь, золотоносый,Напротив цирка, на Цветном,И в бронзе не заметна проседь,Которая придет потом.А нос недаром золотится:Его гайдаевский БалбесВ золотоносные страницыШутейно навсегда залез.Идут года. И мы – потомки,Коль так вот свидеться пришлось,Рукой, свободной от котомки,«На счастье» трогаем твой нос.На спелой синеве

Саше Селезневу

Заносит снегом мерзлый грунтна родине, привыкшей к сновиденьям.И ощущается в ноябрьские бденьякристаллизация секунд.Седая ночь в степи вьюжит,а память ищет солнечное детство,где старый дом с друзьями по соседству,и ветер гладит поле ржи.Какой-то праздник у родни, —мелькает лиц нечаянное счастье.Но мимолетны голоса и страсти,и одиночествуют дни.…А тут совсем другая жизнь:другая музыка, другая кантри.Не пьют ни доктора, ни музыканты,и безразличны падежи.Слова теряют смысл и веси отживают пустоцветом всуе.Но кто-то вечно радугу рисуетна спелой синеве чужих небес.А там, вдали опять снега,и дым из труб вновь подпирает небо.И снится ночью вкус ржаного хлеба,и жаркий пар по чистым четвергам.Теплеет. Замри – отомри…Теплеет. Замри – отомри,Ненужное, вздорное выкинь.Смотри, как весной фонариЕе освещают улики.Едва пробудившись от сна,Запутав, как водится, сроки,Линяет под снегом весна,Его превращая в потоки.И этих ручьев перелив —Тонюсенький, первый, чуть слышный,Становится так говорлив,Что глохнут березы и вишни,И тонут…И ты вместе с нейТеряешь рассудок и ясность.А солнце – король фонарей —Твою освящает причастность.Иди же, дыши и живиИ в пятнах проталин парящихПочувствуй дыханье любвиВесенней —                 такой настоящей.