Страница 32 из 34
Прочитал еще и еще раз: понятнее не становилось. Мысли заметались. Что за несчастье? Попал под автомобиль? Взорвался котел? Левка рассказывал, как на испытаниях нового котла высокого давления разорвало паропровод и раскаленным паром до смерти ошпарило несколько человек. А может, арестовали? Левка, помнится, что-то говорил по поводу выступления Хрущева и намека в этом выступлении на то, что кто-то из сотрудников института не то и не так сказал. А Левка полагает, что именно он и есть один из таких бестолковых сотрудников.
Но за бестолковость не должны арестовывать.
Впрочем, могло быть все, что угодно: и несчастный случай, и даже арест. Не понятно было лишь одно: чем же он, Алешка, может помочь брату своим быстрым возвращением в Москву? Конечно, если несчастный случай, тогда… А если нет?
Алексей Петрович пошарил вокруг себя, нашарил два конверта: может быть, письма что-то разъяснят?
Одно письмо было от Ляли. Написанное знакомым детским почерком, оно скупо сообщало о том, что у нее все в порядке, что известный ему конфликт улажен, что дома все живы-здоровы и посылают ему привет.
Второе письмо было от классной руководительницы Татьяны Валентиновны. Почти такое же скупое и, на удивление, писанное почти теми же словами, будто учительница и ее ученица заранее обговорили, что им писать. За этой скупостью Алексею Петровичу почудилось бог знает что: и страх, и нежелание говорить правду, и забота о его самочувствии, и неверие в его возможности как-то повлиять на события.
Судя по штемпелям, письма были отправлены через пять дней после его отъезда, а телеграмма послана три дня назад, то есть тогда, когда он лазал по горам, чтобы увидеть горных баранов, которые чуть ли ни символ Армении. Баранов он так и не увидел.
Отцовские серебряные часы от Павла Буре, подаренные Дзержинским за восстановление железнодорожного моста через Волгу, показывали семь часов утра. Железнодорожная касса откроется в девять, но идти в кассу самому нет смысла: здесь билеты на поезд можно достать, но не купить. Следовательно, надо ждать утра, потом звонить Ашоту Геворкяну, Геворкян позвонит еще кому-то, тот еще кому-то, тот… наконец кто-то позвонит непосредственно начальнику вокзала, и билет по цепочке проделает свой замысловатый путь и окажется в руках у товарища Задонова, которого здесь все любят, знают и очень уважают.
Действительно, в книжных киосках и магазинах Алексей Петрович видел свои книги, но ни разу не видел, чтобы их покупали или читали. Впрочем, это не столь уж и важно, читают его или нет в Армении.
Алексей Петрович побрился, принял душ, спустился в ресторан. Там его уже ждал Ашот Геворкян, сидя за пустым столиком и потягивая из длинного стакана минеральную воду.
Едва Алексей Петрович уселся напротив, как расторопный официант принес бутылку минеральной воды, лаваш, зелень, мацони и сыр.
Ашот прочитал телеграмму, кивнул головой и ушел. Отсутствовал он не более десяти минут. Вернувшись сказал, что все в порядке – билет скоро будет.
Действительно, билет на завтрашний утренний поезд «Москва-Ереван» принесли в номер через два часа. Весь оставшийся день Алексей Петрович под руководством Ашота делал визиты, обрастал новыми людьми, новые люди вели его к другим новым людям, с которыми он тоже должен увидеться перед отъездом и проститься. В каждом доме пили и ели, потом большой и шумной компанией в каком-то строении, похожем на огромный сарай, посредине которого горел костер, сели не то обедать, не то ужинать и просидели до утра.
Алексею Петровичу было неловко, что столько занятых людей отвлекается на его персону, хотя и понимал, что дело не в его персоне, а в том, что он дал повод для праздника, что эти люди рады неожиданной возможности попраздновать, и как только он уедет, для них наступят будни, унылые и бесконечные.
Очухался Алексей Петрович уже в поезде, в купе. На откидном столике огромный букет цветов в глиняной вазе, сработанной под старину, под столиком десятилитровая оплетенная лозой бутыль со старым вином, там же бочонок с коньяком, бутыли с минеральной водой, сушеные дыни, инжир, изюм, лаваш, сыр, еще какие-то свертки и кульки – все источает такие ароматы, что Алексей Петрович поспешил открыть окно и выскочить в коридор.
Обедать его пригласили в ресторан два армянина из соседнего купе, едущие в Москву. Алексей Петрович не помнил, чтобы он их где-то видел раньше, хотя вели они себя с ним как старые знакомые. В ресторане, как оказалось, оплачено было все до самой Москвы. Алексею Петровичу мерещилось, что едущие с ним в поезде незнакомые люди поглядывают на писателя Задонова и укоризненно покачивают головой, и как только он окажется в Москве, там спросят, на каком основании он, член ВКП(б), пользовался такими льготами и привилегиями и как раз в то самое время, когда партия ведет с этим беспощадную борьбу?
Но этим армянское гостеприимство и радушие не ограничилось. Все четыре дня пути Алексея Петровича передавали из рук в руки, не оставляя одного ни на минуту, он кочевал из одного купе в другое, играл в преферанс, ел, пил – и так до самой Москвы, так что некогда было ему задуматься ни над телеграммой, ни над письмами, и он, махнув рукой: «Где наш брат ни пропадал!» – предался загулу с тем отчаянием, с каким придаются этому обреченные на смерть.
Глава 20
Поезд медленно катил вдоль мокрого перрона Казанского вокзала. На мокрых крышах пакгаузов сидели мокрые, нахохлившиеся вороны. Встречающие кутались в плащи и укрывались зонтиками. Небо было серым и косматым.
Из окна вагона Алексей Петрович увидел своего племянника Андрея, выделяющегося в толпе своим высоким ростом, черными цыганскими глазами и цыганской шевелюрой. Тот стоял, засунув руки в карманы плаща и хмуро смотрел на проплывающие мимо окна вагонов. Заметив дядю, как-то жалко покривился лицом и помахал рукой, и Алексей Петрович по одной этой гримасе, так похожей на гримасу брата Левы, когда тот бывает особенно чем-то удручен, понял, что с братом действительно случилось несчастье, и несчастье это не какая-то там банальная производственная или бытовая травма, а нечто значительно страшнее, что называть своим настоящим именем боязно, а потому и не хочется.
Спутники-армяне помогли Алексею Петровичу вынести из вагона его многочисленные подарки и сувениры, все это погрузили на тележку татарина-носильщика, к ним добавились еще чьи-то чемоданы, и гурьбой, галдя и размахивая руками, направились к стоянке такси. На стоянке в ожидании такси шумно прощались, трясли друг другу руки, похлопывали по плечам, обменивались адресами, что-то желали, – разумеется, хорошее, – и едва подошла очередь на такси, как спутники, погрузив в него вещи Алексея Петровича, тут же растворились в толпе, и сразу стало тихо и тревожно. Только теперь Алексей Петрович почувствовал, что командировка его кончилась, и он из мира беспечности и легкомысленности вот-вот шагнет в мир неизвестности и страданий, тяжелых раздумий и решений. Даже странно: он так рвался домой и вот приехал, а лучше бы не приезжать.
Во все это время Андрей топтался в стороне, и хотя Алексей Петрович представил его своим новым знакомым, а те приняли Андрея с шумной радостью, как своего сына или брата, сам Андрей никак не мог выйти из границ своего разрушенного мира и перешагнуть в мир чужой радости и беспечности, он лишь все так же кривил смуглое лицо, пытаясь скрыть свое горе и не умея этого делать.
В такси молчали, и уже по одному этому Алексей Петрович убедился, что его догадка верна.
– Как там, на юге, жарко? – спросил пожилой шофер, когда выехали на Садовое кольцо.
– Жарко, – ответил Алексей Петрович.
– У нас тоже было жарко, два дня как похолодало. По радио говорят: антициклон. Это теперь надолго, – солидно заключил шофер и тоже замолчал, видя, что пассажиры не расположены к разговору.
– Давайте вот здесь остановимся, – предложил Андрей, указывая на небольшой скверик, едва такси вывернуло с Трубной площади на Неглинную.