Страница 18 из 34
– Так кто выразит свое недоверие товарищу Бляшкину? – еще раз спросил Лукашов.
Зал молчал и не шевелился.
– Вот вы, товарищ Задонов, – ткнул пальцем в середину зала Лукашов. – Вот вы, как мне известно, не раз спорили с товарищем Бляшкиным, не раз критиковали его консерватизм, волокиту и зажим всего нового. Вам что, товарищ Задонов, нечего сказать против своего начальника? Доверяете вы ему или не доверяете?
Лев Петрович встал, растерянно огляделся по сторонам. Он был оглушен таким оборотом дела, не ожидал, что судьба Бляшкина окажется связанной с ним, он не умел и не любил выступать на подобных собраниях, когда людьми властвуют не логика, не инженерные расчеты, а не поймешь что. Он действительно не раз спорил с Бляшкиным, начальником отдела, в котором сам Лев Петрович был руководителем проектной группы, ругался с ним и даже однажды жаловался на Бляшкина на научной конференции института. Он не любил Бляшкина, он презирал его, бывшего часовщика, случайно затесавшегося в среду котлостроителей, но чтобы выступать на таком мероприятии, когда от твоего выступления зависит судьба человека, пусть и неприятного, пусть там еще какого-то, пусть даже жида, – на такое Лев Петрович никогда бы не отважился, хотя ни раз клял Бляшкина последними словами. Да и не он один.
– Я… если иметь в виду техническую сторону… – мямлил Лев Петрович, почти физически ощущая сотни устремленных на него глаз, и не только с боков и сзади, но и спереди, потому что все сидящие впереди повернулись к нему лицом, все чего-то от него ждали, требовали, молили. – Я, признаться, не слишком разбираюсь…
– Нас интересует одно, – пришел ему на помощь Лукашов: – доверяете вы Бляшкину или не доверяете? Да или нет? – вот что нас интересует. Ибо политическое лицо Бляшкина выявлено вполне и видно невооруженным глазом.
Льву Петровичу почудилась в голосе Лукашова угроза, он проглотил слюну, хрипло выдавил:
– Н-нет.
– Громче, товарищ Задонов!
– Я говорю: нет! Я не доверяю товарищу Бляшкину, – в отчаянии выкрикнул Лев Петрович, чувствуя, как лицо его и шею охватывает жаром. И тут же стал оправдываться: – Но я не доверяю ему исключительно как специалисту совершенно другого профиля! Товарищ Бляшкин по профессии часовщик, на должность попал, как мне представляется, совершенно случайно, и, следовательно, его вина вытекает из его невежества в деле, которое ему поручили. Что касается всего остального, то мне об этом ничего не известно.
– Правильно! – поддержал Задонова кто-то сзади. – Мы все не доверяем Бляшкину. Он в прошлом месяце зарезал новую модель парораспределителя высокого давления! А потом эта модель всплыла в Германии. Вот истинное лицо Бляшкина, товарищи! А это и есть троцкизм в чистом виде. И товарищ Задонов не может об этом не знать.
Лев Петрович обернулся. Хотя он по голосу узнал заместителя Бляшкина по внедрению и одновременно секретаря партячейки отдела Давида Леонидовича Темкина, тоже не самую светлую личность в их отделе, но он до такой степени не мог поверить, что именно Темкин станет так рьяно выступать против своего начальника, которого поддерживал всегда и во всем и на дочери которого был женат, что даже не обратил внимания, что часть стрел против Бляшкина направлена и против него, Льва Задонова, поэтому-то и смотрел на Темкина во все глаза, как на какое-то чудище, а в голове молоточком стучала глупая, еще даже и не оформившаяся мыслишка, и мыслишка эта складывалась в незамысловатый стишок: Темкин Бляшкина любил, Темкин Бляшкина убил.
– Очень принципиально правильное пояснение товарища… – одобрил Лукашов, склонил голову к новому директору института и добавил: –… товарища Темкина. Правильное и вполне исчерпывающее. Кто еще добавит к характеристике товарища Бляшкина? Никто не добавит? Ставлю на голосование: кто за то, чтобы выразить полное недоверие товарищу Бляшкину?
Лес рук был ему ответом.
Лукашов глянул в сторону Хрущева, как бы проверяя на нем правильность ведения собрания. Взгляд Лукашова перехватил секретарь райкома и одобрительно кивнул головой.
– Единогласно! – радостно возвестил Лукашов. Но тут же, спохватившись, спросил на всякий случай: – Может, все-таки найдется кто против общего мнения?
Никого против общего мнения не нашлось.
– Переходим к следующей кандидатуре! – торжественно провозгласил Лукашов, уже вполне освоившись со своей ролью. – Следующим у нас по списку идет товарищ Вагонников… Встаньте, товарищ Вагонников. А вы, това… гражданин Бляшкин, можете сесть… Пока. Теперь, я думаю, вами займутся наши славные чекисты. Уж они-то наверняка выяснят, кто вы есть на самом деле.
В зале раздалось несколько хлопков.
Бляшкин, между тем, продолжал стоять, шевеля губами. Наконец в зале стихло, и стало слышно, что говорит Бляшкин:
– Я ни в чем не виноват, – шепелявил он, потому что так совпало: ему вчера удалили сразу четыре верхних зуба, а вставить новые обещали лишь через две недели. – Вот честное слово! Я сразу же сказал товарищу главному инженеру, что ничего в котлах не смыслю, а мне он таки уже сказал, что раз я член партии, то, значит, должен уже соответствовать…
– Ваши оправдания гроша ломаного не стоят, – перебил его Лукашов. – Тем более что бывший главный инженер сейчас дает показания в соответствующем месте. Садитесь, гражданин Бляшкин. Не мешайте нам вести собрание.
Лев Петрович плохо следил за дальнейшим ходом разбирательства. Одна мысль не давала ему покоя: правильно или нет он поступил, выразив недоверие Бляшкину, поддавшись нажиму Лукашова? С одной стороны, вроде бы правильно: Бляшкин этот… ну и так далее. С другой стороны, получается, что он, Лев Задонов, вынес осудительный приговор человеку, который, собственно, и не виноват в том, что он такой, какой он есть, что лишь роковая случайность привела его в институт, подняла на такую ответственную должность, на которую он не имел никакого права. Быть может, ему где-то действительно сказали, что он обязан стать начальником отдела, потому что… и привели какие-то аргументы в защиту своей точки зрения. Может, тот, кто назначал Бляшкина, пристраивал своего человека. Ну и… Опять же, повышенная зарплата, а у этого Бляшкина трое детей, правда, взрослых, правда, дочь работает в этом же институте, и муж этой дочери, то есть Темкин. И еще один зять. Семейственность, так сказать, налицо. Так не один Бляшкин грешен этим семейственным грехом, многие грешны тоже. Ну, сняли бы Бляшкина с должности, послали бы на часовой завод или в часовую же мастерскую. Или еще куда. Так ведь нет: унизили человека, растоптали его человеческое достоинство, а завтра, вполне возможно, отправят на Лубянку, а оттуда…
Но что еще мог сказать в его защиту Лев Петрович Задонов? И надо ли было говорить даже то, что он сказал? Имел ли он на это право? Не подверг ли он и самого себя подобной же опасности, имея в виду свое дворянское происхождение? А более всего своих детей. Алексей, помнится, как-то говорил, что у государства рабочих и крестьян возникла необходимость в очищении своего организма от приобретенных за годы становления новой власти пороков, что такие очищения известны в истории всех народов, даже описаны в Библии, что бывают они всегда болезненны, что препятствовать этим процессам бесполезно и опасно, ибо эти процессы продиктованы ходом истории и политической целесообразностью и зиждятся на каких-то подспудных течениях…
Все это так, кто ж спорит, но за каждым таким процессом стоят живые люди. Хорошо рассуждать таким образом, когда ты стоишь в стороне. А если сам окажешься в первом ряду и в списках на рассмотрение? Вот то-то и оно.
Сосед Льва Петровича, Дмитрий Сергеевич Сувардов, ведущий инженер проекта, над которым работает бригада Задонова, больно толкнул Льва Петровича локтем в бок, схватил за руку, прижал ее к подлокотнику, прошептал в самое ухо:
– Вы что, Лев Петрович, с ума сошли?
– А? Что? – испугался Лев Петрович, догадавшись, что задумался и не понял, за что просил Лукашов голосовать.
– Вы что, не слышали, что ли?