Страница 140 из 149
Так вот, в самый разгар служебного расследования, пришла срочная телеграмма от моей тётки. Галя пропала. Муж к начальству, так, мол, и так, нужно ехать. Начальник ему, ты что обалдел, пусть жена едет, а ты здесь нужен. Гриша заявление «по собственному» на стол и мы помчались. К моменту, как мы добрались до станицы, нашей девочки двое суток не было дома.
― Не искали?
― От чего же… искали. Только участковый там один на несколько станиц. Пока приехал, пока начал опрашивать. Сначала почему-то все решили, что девочка просто заблудилась в округе. Ходили, кричали ― никого не нашли. Тётка слегла. Мы приехали и всё по-новому завертелось. И вдруг кто-то вспомнил, что в день Галиного исчезновения возле станицы на пару часов останавливались цыгане. Дали представление и тут же свернулись.
― Почему о них сразу не вспомнили?
― Да кто ж его знает. Загадка. Может, потому что они были очень недолго. Никто не мог точно сказать, когда конкретно исчезла наша девочка. Детишек по станице носится много и приезжих среди них хватает. Кто на них внимание обращает. Бегают и ладно, лишь бы не шалили. Табор вскоре нашли. Цыгане отъехали от станицы всего на несколько километров. Мужчины, разгорячённые погоней, чуть было не затеяли драку. Гриша схватил барона за грудки. Старая цыганка вмешалась. Увидела меня и как заорёт: «Ты виновата. Твоя дурная кровь всех нас губит».
А я стою, глазами хлопаю. Понять не могу, о чём это она токует. Немного успокоившись, поговорили. Я очень мало знаю о своих предках. Мама рассказывать об этом не любила. А бабушка после того, как мои родители погибли, она немного была не в себе, но иногда кое-что вспоминала. Например, о том, что все в нашем роду умирали слишком рано. Моей маме и отцу не было тридцати. Дед умер до моего рождения, а бабушка через год после аварии, ей едва исполнилось пятьдесят. Из всех родных, только тётка по отцу и осталась.
Старуха сказала, что Галю к ним привела судьба. Девочку потрясли песни и танцы одной молодой цыганки. Она пошла с ними добровольно, потому что хотела этому научиться. Для них это стало отличным шансом вернуть долг. А дальше бормотала сущий бред. Что-то вроде того, что Зара, когда проклинала своих родичей, за компанию прокляла не только их, но и своих потомков. Кровь-то одна. И если не снять проклятья… Я такого страха тогда натерпелась.
― Обряд такой страшный?
― Причём тут обряд. Боялась, что эти ироды, нам дочь не отдадут.
― Вы же нашли их.
― Просто цыгане не скрывались, а если б хотели, … ищи ветра в поле. Мы сразу смекнули, Барон не хотел конфликта, но и старухе, видно, тоже побаивался прекословить. Чем-то она его крепко держала. Вот они между собой и сцепились. Барон выиграл, велел привести девочку. Молодая цыганка, нырнула в палатку и вышла оттуда, ведя нашу малышку за руку.
Мы сперва даже её не узнали. Хрупкие плечики обтягивала ярко-красная блуза с облегающими рукавами, расклешёнными от локтя, вместо пояса, повязан чёрный платок. Многоярусная цветастая юбка, с кучей воланов и рюш доходила до щиколоток, на которых при каждом шаге позвякивали золотые браслеты. Она шла босиком совершенно свободно, будто ходить ей так не в новинку. Её волосы были распущены и рассыпались по плечам и спине густым, тёмным водопадом до самых колен. Девочка подняла голову, и мы оторопели. У неё было лицо взрослой женщины, ― Мария Васильевна поёжилась, будто от холода и понизила голос. ― А взгляд холодный, не добрый такой. Она смотрела, никого не узнавая. Мы невольно попятились, на нас всех разом напал какой-то необъяснимый, почти суеверный страх. Заметив нашу реакцию, хищно усмехнулась и на губах так и застыла ироничная, злая насмешка. Я беззвучно заплакала. Если бы не Гриша, то я вцепилась бы в глотку проклятой старухи с воплем: «Что вы, сволочи, с моей дочерью сделали?!»
Старуха сказала ей что-то. Её голос звучал мягко, тягуче. Девочка-женщина повела плечами, плавным движением откинула волосы со лба, слегка прикусила пухлую губку и капризно стукнула изящной ножкой. В повисшей тишине, нежным перезвоном зазвенели браслеты. Я была в шоке. Это были жесты не девочки, а опытной обольстительницы. В её мимике, движениях, даже чертах лица, почти ничего не осталось от нашей дочери. Старуха протянула ей чашу с каким-то питьём и снова стала о чём-то просить, с явной мольбой в голосе.
Девочка, передёрнула плечами, тяжело вздохнула, мол, как же вы мне все надоели и, схватив чашу, одним махом всё опрокинула в рот. Потом на мгновенье застыла, вытянувшись будто тростинка, и, злобно рассмеявшись, швырнула чашу прямо в старуху. Та с трудом увернулась и крикнула что-то, громко хлопнув в ладоши. Где-то за табором нежно запела скрипка, и тихо заплакали струны гитары. Девочка замерла, полуприкрыв глаза, напряжённо прислушиваясь к музыке, на её лице появилась счастливая улыбка. Звук приближался. Она, не мигая уставилась на музыкантов, а потом, приподнявшись на носочки, заскользила, на ходу, плавно поводя плечами и запела. Голос низкий с легкой хрипотцой, вторил гитаре и сливался с переливами скрипки…
Я не помню, сколько это продолжалась. По-моему, мы все впали в состояние чем-то напоминающее транс. Не знаю, как других, а меня заставил вынырнуть из этого странного омута яростный крик Гриши: «Галочка, очнись, радость моя. Я твой папа. Я пришёл за тобой. Не оставляй меня, доченька!»