Страница 3 из 14
– Здравствуйте. Вы не подскажете, где здесь находится городской архив? Он должен быть где-то рядом, – спросила я женщину-воспитателя, стоявшую ко мне спиной и чинившую деревянную книжную полку. Ей помогал другой воспитанник.
– Ну да, конечно. Это же наши соседи. Костя вас проводит, – воспитательница явила свой лик – это была женщина лет сорока. Затем она обратилась к малышу, что привёл меня: – Костя, проводи молодого человека к архиву.
– Большое спасибо, – ответила я и спешно вышла из здания, успевая при этом максимально разглядеть, пронюхать – ощутить одним словом – всё пространство этого помещения.
Я и этот с виду 8-летний мальчик пошли к воротам по той же узенькой дорожке, по которой я пришла сюда. Воспитанник шёл к выходу, взяв меня за руку. Он улыбался, взглядом утопая в мечтах из недалёкого будущего.
– Вот он, архив, – сказал мне Костя, указав на ветхое одноэтажное здание, находившееся прямо у ворот детдома.
– Теперь понятно, почему я его не заметил. И не подумал бы, что этот сарайчик – архив, – удивлялась я.
– Это место вообще никто не замечает.
– А сколько тебе лет? – спросила я у Кости, чтобы завязать с ним диалог, в конце которого намеревалась отблагодарить малыша, моего путеводителя. И на удивление услышала ответ:
– Мне 13, скоро будет 14.
– Те… бе тринадцать?!
– Просто не выгляжу на свой возраст… не развиваюсь, как все остальные мои сверстники… из-за больного сердца. Меня мама бросила из-за него. Не нужен ей был такой бракованный человечек. Родила, наверное, себе другого. У него нет сломанных органов. Таких, как я, частенько сдают сюда… Это же пункт… пункт при… ёма ненужной стеклотары.
– Но и стеклотара рано или поздно вновь наполняется содержимым… – мне очень хотелось обнадежить мальчика. Но он, к своему сожалению, слишком пессимистично воспринимал свою ситуацию:
– Я – битая стеклотара: сколько меня ни наполняй, всё равно останусь пустой. Я уже свыкся с этой мыслью…
Мы впали в молчание. Я просто не могла резко оборвать банальным прощанием что-то такое нежное и такое атласное, исходившее от мальчика. В один момент я почувствовала невидимую линию, на которой было записано откровение детской души. Вырвавшись из глубин его сердца на долгожданную свободу, эта незримая лента заплелась вокруг нас двоих, связала по рукам и ногам…
Это линия ЭКГ… Закрыв глаза, я чувствовала ладонями бугристость этой непрерывной полосы, по которой можно было прочесть то, что давно хотело рассказать детское сердце моего путеводителя. В тот момент откровение, будучи доселе упакованным в тесном пространстве, распушилось, наконец, словно серпантин. Оно волновалось, то вздымаясь, то резко опускаясь, вырисовывая линию, языком которой говорило сердце.
Невидимая электрокардиограмма, освободив из своего заточения наши тела, закружила вокруг нас, медленно поднимаясь в небо, устремляясь в одну точку, вырисовывая конус. Я и Костя, находившиеся в его основании, почти одновременно устремили наши взгляды ввысь, к вершине этой фигуры, накрывшей нас сверху, словно прозрачный колпак. Мы, щуря наши глаза, будто видели эту тоненькую невидимую для человеческих очей полосочку… Проходившим мимо могло бы показаться, что мы просто смотрим в небо… но целенаправленно, в одну и ту же точку, зависшую над нами в 3–4 метрах.
Сначала линия ЭКГ выражала фибрилляцию – беспорядочное и хаотичное сокращение сердца. Постепенно оно успокаивалось и, отдышавшись на свободе, заговорило медленным размеренным тоном, преобразуясь в Костин голос:
– Мне было всегда интересно, какие сердца у других людей… Со временем начал их различать… Представьте: я вижу сердце каждого человека. До недавнего времени… совсем недавнего… мне не приходилось завидовать кому-нибудь из числа «здоровых» людей… Ведь не у всех из них оно работает полноценно.
– А ты видишь меня?.. То есть моё сердце? – неожиданно для меня спросил мой четырёхкамерный орган.
– Конечно, его невозможно не увидеть. Ваше сердце функционирует полноценно, – Костя задумался и тихим тоном произнёс: – Поэтому я сразу вызвался помочь вам… Как бы мне хотелось иметь такое же, как у вас… Почему Бог не дал мне такое? – Костя прищурился, потом внезапно широко раскрыл глаза, словно ощутил нечто неожиданно приятное. Это ощущение пришло к нему как озарение. – Каждый день в 17:17 ко мне прилетают мои друзья. Они невидимые, но очень, очень добрые… Именно в это время я начинаю чувствовать их вокруг себя. Они прилетают ко мне прямо на эту скамейку, – Костя медленно присел на старую скамью, что была у ворот детдома. Я невольно взглянула на дисплей мобильного телефона – электронное табло отобразило время 17:17. Меня покачнуло. Костя же продолжил:
– Именно это время я чувствую безошибочно, мне не нужны часы, чтобы понять, что сейчас 17:17. В это самое время друзья стучат в моё дряхлеющее сердце… Вчера они предупреждали меня, что сегодня придут в человеческом обличии… Я ещё им не поверил тогда… Каждый день, когда ещё яркое Солнце склоняется ближе к западу, сижу на этой вот скамейке и прошу их о здоровом сердце. Это ведь такой дар! Потом мы прогуливаемся вглубь нашего двора и сидим там на лавочке, что под самым большим кленовым деревом. Они улетают в 17:34… побыв со мной 17 минут… И так каждый день, – Костя ярко жестикулировал своими коротенькими ручками. Каждый раз при особо эмоциональном потоке слов он вздымал свои крохотные максимально растопыренные пальцы вверх.
Мне очень захотелось помочь… Но чем? В кармане были кое-какие деньги. Я бы отдала ему все, оставив себе лишь на обратный путь. Мне было, правда, не жалко: руки даже потянулись в карман. Но взгляд Кости меня остановил… в нём было нечто такое, что меня останавливало. Костя смотрел сквозь мою одежду и с каким-то довольством разглядывал меня настоящую, спрятанную между позвоночником и грудиной. В отражении его карего взгляда виднелась вся правда обо мне. Стало очевидным, что мальчик всё знает. Взглядом он просил меня о чём-то важном. Вдруг в воздухе послышался хруст – так прозвучал момент нашего с ним «до свидания». Мы одинаково поняли сигнал. Костя, улыбаясь, повернулся в сторону детского дома и начал удаляться от меня. Я вслед горячо поблагодарила мальчика…
Костя уходил по узкой тропинке обратно туда, откуда пришёл, оставляя за собой тоненькую линию ЭКГ. По этой полосочке до меня всё ещё доносились вибрации из его сердца… точно лёгкая паутина, повторявшая невидимые линии ветра. Её бугристость всё так же волновала мои ладони. Я ухватилась за неё правой рукой, как аудиоголовка магнитофона, считывающая мелодию с магнитной плёнки. В один момент крепко сжала эту нить между пальцами – малыш тут же резко обернулся ко мне: он будто почувствовал. Неужели эта невидимая линия действительно существует и не является плодом нашего с ним общего воображения? Она не ощущается сетчаткой глаза, чувствует её нечто иное… Костя, обернувшись, посмотрел на меня. Я же, намотав тоненькую линию электрокардиограммы на указательный палец, оторвала себе на память небольшой её кусочек. Этим жестом я обещала Косте вернуться… Затем заглянула в мобильный телефон, чтобы узнать, не опаздываю ли на транспорт, который отправляется из Арыси в Шымкент… Экран телефона показал время 17:34…
Расположилась в маршрутке… Я была в городе детства, в маленьком, словно игрушечном, пока это передвижное средство не наполнилось до предела. Сидела и размышляла о том мальчишке из детдома. В архиве мне так и не удалось найти искомый документ. Зато нашла… вернее, осознала нечто иное, не менее важное. Просто завораживает символизм соседствующих зданий… В архиве хранятся документы, а рядом детский дом. Там как бы хранятся дети… так же, как и документы: как бы до востребования. Стало печально.
Газель наконец-то покинула этот забытый, некогда мною обитаемый и навсегда родной для меня городок. Долго разглядывала ту невидимую для человеческого глаза белую ниточку, что была намотана на указательный палец моей правой руки. Отрезок этой линии представляет собой не что иное, как эмоции, плотно сплетённые в полоску, не имеющую визуальных характеристик, но безошибочно воспринимаемую как эмоциональный концентрат. Один вопрос! Что же во мне воспринимает подобного рода информацию? Что за орган? Не знаю, но я безошибочно воспроизвожу с неровной поверхности этой линии все те переживания, что изливались из одинокого детского сердца. Снова и снова… как из аудиокассеты. Эти переживания звучат во мне, я вижу Костю перед собой, даже чувствую его запах… Сохраню эту линию… Она будет служить мне напоминанием того, что я обещала мальчику вернуться.