Страница 1 из 14
Планета Земля, где-то в Южном Казахстане, раннее утро
Глубокое до жути неприятное чувство – как бы непрекращающийся экстаз – сверлит меня вдоль продольной оси тела: оно ввинчивается в позвоночник и устремляется снизу вверх, как жидкость внутри ртутного столба, с огромным затруднением проходит сквозь шейный отдел и вихрем захлёстывается в черепную коробку, превращая содержимое головы во взбитый нейронный коктейль.
За окнами дышит тёмно-синее небо, украшенное на востоке полосой просветления. На фоне всё ещё блеклого рассвета порывы пламени извилисто и грациозно вырываются из высоких труб нефтеперегонного завода, словно пышная масса мороженого из тонкого фризерного сопла. Огненные языки старательными движениями слизывают ночную копоть с неба, желая скорее приблизить утро.
В помещение сквозь шторы проникают утренние лучи. Они с трудом протискиваются сквозь узкую трещину, отделяющую друг от друга две противодействующие силы – Землю и Небо… с таким трудом, что кажется, свет издаёт тоненький свист, прорываясь сквозь крохотную щель у горизонта.
Показывается макушка Солнца: её уже можно ощупать взглядом. Многочисленные лучи его, словно жидкие струи, окрасили нити вельветовых туч… Отдельной порции света удаётся брызгами вырваться на крыши домов, и сейчас она лениво стекает с них, точно густая масляная краска.
Интенсивность потока солнечных лучей постепенно нарастает… А щель, что между Небом и Землёй, раскрывается всё шире и шире. Скоро, уже совсем скоро сквозь распахнутое настежь пространство родится Светило. И утро прозвучит громким новорождённым криком, пробуждая весь этот спящий город.
Из аудиоаппаратуры вырывается творение Яна Тирсена «Ashes»: удары клавиш субконтроктавы сотрясают сумеречный объём моей комнаты, слегка подсвеченной тусклыми фрагментами окон. Я заранее планировала сделать то, что сейчас делаю, на рассвете под эту сильную музыку.
Пять сантиметров напряжённо отделяют ещё тёплые ступни от пола холодной комнаты. Должно быть, телу сейчас до ужаса больно… но не мне. Вероятно, сильно болит шея, сдавливаются её мышцы; позвоночник в верхнем отделе уже довольно расшатался, скрипит и натягивается. Острая нехватка воздуха. Хочется сглотнуть слюну, но она не проходит сквозь сдавленный пищевод. Выплевываю её.
Никаких предсмертных записок… Нет надобности: взамен я оставлю тело… на нём… на нём записано… всё то, что привело меня сюда…
Мои руки хаотично болтаются, а ноги… ноги хотят дотянуться до ступени, над которой они повисли… У меня есть возможность спастись. Мне ничего не стоит шагнуть на ступень выше. Но я иду до конца… Да, это в моём характере. Но тут дело не в нём и даже не в смелости… Подобное у меня впервые: я не переживаю боль и страх собственного тела… Оно будто не моё, и его ощущения не принадлежат мне.
Небо и Земля борются сейчас за меня, вот-вот – и разорвут на части. Кто осилит? Кажется, догадываюсь… уже чую, как отрываюсь от Земли… ускоряюсь, приобретаю скорость… третью космическую…
Чувствую, как моё нижнее белье наполняет горячая вязкая жидкость. А в ней эти хвостатые «лотерейные билеты», которые спешат подарить кому-нибудь жизнь. Миллионы разных судеб, расползающихся в бесчисленных направлениях, миллионы всяческих талантов и человеческих способностей… погибнет в одном миллилитре этой тягучей жидкости. Каждый живущий однажды получил этот выигрышный «купон» с генетической комбинацией кода, который впоследствии стал судьбоносным, предоставив возможность родиться. Это счастье одно на многие-многие миллионы! Но в результате – семь миллиардов счастливчиков! Огромный тираж у этого редкого счастья…
Я уже окончательно не воспринимаю тело, будто эта масса в несколько десятков килограмм и вовсе не моя. Не вижу ничего конкретного, только размазанный утренний свет, очертание моих конечностей. Они замерли в судорогах. Боль в шее, что ощущалась мной недавно как-то опосредованно (словно не моя боль), больше не ощущается. Зато сейчас должно быть очень-очень больно в голове: отёк мозга разрывает череп по венечным швам. Но эта боль не моя…
Единственное, что меня сейчас по-настоящему беспокоит… это назойливое сознание, что до сих пор не хочет отключаться и заставляет меня мыслить. Оно мечется в голове, скользя по серым извилинам: спасается от отёчной жидкости, что почти доверху заполнила полость черепной коробки. Отёк превращается в подобие моря, над которым едва возвышаются пока не потопленные извилины полушарий, в которых, как на последних островах, ещё теплится мысль. Сознание мелькает, словно вспышка молнии сквозь кудрявые, как облака, мозги. Я думала раньше, что во время этого дела мне будет не до размышлений. Но сознание, словно отделённое от организма и его физических страданий, функционирует само по себе. Оно спасает само себя… В нём самом живёт инстинкт самосохранения.
В мою голову вихрем всё ещё забрасывается то самое неприятное чувство, что ускоряет содержимое мозга по концентрической траектории. Кажется, что мысль, разогнавшись как пуля, вот-вот вылетит из моей головы, преодолевая её притяжение, покидая шарообразное своё вместилище, в котором ей приходилось томиться 28 лет.
Я уже не чувствую тепла той клейкой жидкости, пропитавшей нижнее бельё. Но знаю наверняка, она ещё тёплая. Скоро тело, возможно, застынет. Но те «головастики», плавающие там, ещё будут пытаться продолжить меня. Хотя это невозможно. Но даже невозможность используется, чтобы земная жизнь продолжалась. Всё в этом мире направлено на сохранение выигрыша – уж слишком он ценен. И даже эта, казалось бы, неуместная эякуляция, которая обычно происходит во время повешения, выступает за жизнь.
Но почему я не вижу тоннель и свет в конце него? Что-то здесь не так… Почему сознание ещё не выключилось? И я продолжаю мучительно мыслить…
Наконец, наконец! Сознание начинает ослабевать. И до него добралась отёчная жидкость, что уже до отказа заполнила черепную коробку. Последние «островки» извилин скрываются под гладью «моря». Сознание тонет – то, что оставалось во мне функционирующим до сих пор! Удивительную вещь я осознала сейчас… всё время, что росло и увеличивалось тело, поистине полезным и ценным «грузом» в нём была моя мысль. Это, наверное, и есть моё нетто без «упаковки». Невесомая по своей природе, она стремилась прочь от гравитации, что противоречила её внутренней сути, что пыталась утяжелить и придать ей вес. Мысль хотела быть тем, чем она является на самом деле.
Всё. Я уже не могу думать: сознание ослабло на нет. Всё, на что способна мысль, – хаотично воспроизводить самые разные воспоминания из жизни, но собственно мыслить она уже не может. Сознание компенсаторно, как бы замещая свою умственную деятельность, тупо извлекает из различных глубин мозга какие-то воспоминания. Сейчас начнётся… Вспышки воспоминаний… Слышу детский голос. Да, узнаю. Это мой голос. Мне тогда было три-четыре года. И голос мамы… Кажется, мы возвращаемся из детского садика, держась за руки. Наши голоса будто вырываются из глубины колодца… Они словно размножены и звучат одновременно.
* * *
– Мама-мама, мама! А что это за серые занозы в Небе?
– Это не занозы! Это самолёты.
– Самолёты не могут быть такими маленькими! И всё-таки это занозы! Посмотри, они ведь оставляют белые шрамы в небе!!!
– Самолёты очень далеко от нас, поэтому кажутся маленькими. А эти «шрамы», как ты их называешь, пар от сгоревшего топлива.
– Мама, мама! А откуда столько ваты в Небе? Это потому что в нём много ран, да? Ведь столько заноз в нём! Небо пытается залатать свои шрамы…
– Это не вата, это облака…
– Столько заноз в небе! Они его ранят, небо рассыпается на части. Один осколок попал в меня. Во мне осколок Неба… Почему во мне болит то, что невозможно потрогать руками?