Страница 47 из 53
— Слышать-то слышала, но не бывала там, — сказала она, обращаясь к матушке Тиник.
То, что Айпарча ответила не Ибрагимбеку, а ей, понравилось матушке Тиник.
— Не видела она этого кишлака, не видела! — проговорила Тиник, как переводчица. — Что это, кишлак?.. Там и дома есть?
Ибрагимбек улыбнулся.
— Все там есть.
Ибрагимбек встал, думая об их отправке в Кафирун. Но вспомнив, что во главе с начальником контрразведки Гуппанбаем в скором времени туда отправляется группа людей готовить место для штаба, решил: «Поедут позже… еще долог путь до Байсуна».
«Надо вызвать Курбана и поговорить с ним наедине. Кто может лучше знать, чем он, схему обороны красных в Байсуне? — думал Ибрагимбек, направляясь в штаб. — Да, и пусть расскажет подробно, как все было там, в крепости, в Душанбе…»
В это время ишан Судур стоял возле развалин старого глинобитного дувала с другой стороны загона, пытаясь рассмотреть утонувшие в черноте ночи высокие горы.
Он был подавлен. Он устал от военных советов, где люди, облеченные властью, за громкими фразами пытались скрыть растерянность, в общей неразберихе думали только об одном: как выбраться из круговорота событий, сохранив власть. Все говорят о вере — и не верят. Веришь ли ты сам, ишан Судур?.. Ведь еще так недавно ты лелеял в мыслях не мечту — планы создания на священной бухарской земле Исламского государства! Сегодня уже не планы и даже не мечты… Что же остается?..
Ишан Судур устал от тяжких раздумий.
Вот и теперь, на военном совете, определяя его место в общих планах, Энвер-паша повторил слышанное много раз: главное — идеологическая обработка нукеров-новобранцев из ближайших к Байсуну селений. Важно надув губы, Энвер втолковывал ему, ишану Судуру, как это сложно и ответственно! Что он знает?.. Что у ислама есть, кроме Корана?! Достаточно ли только законов шариата, чтобы овладеть мусульманскими массами?.. Большевики в этом сильней — умеют убеждать, находят слова…
В нескольких шагах от хазрата, разговаривая, прошли Курбан с Турсуном-охотником.
— Дети мои! — позвал ишан Судур.
— Таксыр? — удивленно воскликнул охотник. — Такое позднее время — и вы не спите…
— И вы не спите, — как эхо, повторил хазрат. Неловко пошутил: — Строите планы, как, окажись на месте командующего, разбили бы красных?..
— Занятие, простительное глупым мальчишкам. Каждому свое место. И дело. Так ведь, таксыр? О чем наш разговор? Это неинтересно! Слова — как пузыри на воде… Я рассказываю шейху о том, как трудно учить меткой стрельбе, чтобы стреляли — и попадали… в человека. А думаю о том, что у меня есть жена, и там, где она, тепло и тихо. Спросите, о чем думает шейх? Не слушайте его, он не скажет правду. Я знаю, о чем молчит шейх.
— Вы умеете угадывать мысли? — настороженно спросил хазрат.
— Тут не надо быть провидцем! — Охотник засмеялся. — О чем может думать юноша, когда в нескольких шагах от него… За тентом… — Не договорил, и так все ясно.
Нет, не обладал Турсун-охотник редким даром провидца. К сожалению. Так он думал о себе. И, к счастью, нет здесь такого, кто мог бы знать то, о чем думает он.
Всякий раз, когда удавалось поговорить с племянницей с глазу на глаз, он предлагал ей — бежим. Почему Айпарча отказывалась? Боялась за родителей? Да, должно быть, так… Случалось его зорким глазам перехватывать взгляд девушки, как она смотрела на Курбана… Курбан для охотника продолжал оставаться загадкой. Уже решив в одиночку бежать к красным, Турсун-охотник случайно встретился с Каримом Рахманом, Каримом-конокрадом, так его называли. В коротком разговоре всего не успеешь сказать. Сказал главное: бежим вместе. Почему-то сразу решил, что Карим — как взведенный курок, Карим готовится бежать. «Не спеши, — вот все, что тот успел сказать. Им помешали. Да, и еще два слова: — Его береги». При этом он смотрел на шейха. Вот — опять загадка…
— Пир мой, вам не холодно? — заботливо спросил Курбан.
Какое сердце не разомлеет от таких слов? Тем более сердце одинокого старика…
«Лучший из лучших учеников моих, — растроганно думал ишан Судур, — сын мой! А ведь я не всегда был добр к тебе, не всегда справедлив. Было — я сомневался в тебе и даже больше! — не верил!»
И явилась ишану Судуру мысль, которая вызревала долго. Мысль, которую он отгонял, но не прогонял. Держал в некотором отдалении. Как будто знал, что от нее никуда не деться…
— Курбан, сын мой! — позвал хазрат. И холодно бросил охотнику: — Турсунбай, оставьте нас одних.
Охотник будто растворился в темноте.
— Я слушаю вас, пир.
— Пройдемся… Какая темная ночь… — Прошло немало времени, прежде чем хазрат заговорил. — Я взял тебя из жалкой лачуги, во всех углах которой зеленела плесень бедности и где ты был один. Я взял тебя мальчиком, который ничего не знал, ничего не умел, ничего не мог! Я дал тебе все. Люди знают, как ты умен и образован, но они не знают, что ты еще и богат, ты очень богат! Ведь не только для себя я копил… все эти годы… Много ли надо старику?.. Люди знают, что ты мой ученик. Но они не знают, что ты мой наследник! Теперь я говорю не о том золоте, что надежно укрыто, и только мы двое знаем где. Я говорю о том главном, чему нет цены… Ты стал взрослым, сын мой, а я слабею, с каждым днем я ощущаю все более явно, как убывают мои силы. И теперь я могу сказать: пришел день, когда ты должен стать со мной рядом…
Курбан пытался что-то возразить, не боясь быть подслушанным, заговорил громко, возбужденно, он так пылко уверял учителя, что недостоин находиться и поблизости, когда с людьми беседует великий ишан, чтобы не отвлечь на себя чье-то внимание… Хазрат прервал его. Он коротко рассказал обо всем, что слышал на недавнем совете. С удивительной для священнослужителя точностью обрисовал военную обстановку. И высказал свое мнение: «Кому теперь это интересно? Мы проиграли, мы теряем последнее. Но надо сделать что-то такое, чтобы не потерять все…»
— Не возгордись, сын мой, — тихо говорил хазрат. — Бывало ли такое, чтобы ученик слышал признания учителя в собственной слабости? Молчи… Слушай. Нет, это не усталость, это не старость. Это еще не старость! С годами мы обретаем мудрость, опыт — и все это можно вложить в те слова, с которыми обращаемся к слушающим нас. Теперь, как никогда, нужна сила слова! Великая сила убеждения!.. Слушай. Слушай и запоминай те слова, которые я скажу теперь… Ты выскажешь их, стоя высоко, на площади, заполненной народом! Будешь говорить ты — лучший из лучших учеников ишана Судура, будешь говорить его словами. Будешь говорить ты — юноша, побывавший в стане красных! Ты расскажешь нашим людям, как спал в вонючей казарме, ел кашу из общего котла, — они варят то, что мы сыплем в торбу своим лошадям, правда? — расскажешь. Как там учат убивать простых людей, которые выросли здесь, живут на этой земле!.. Ты расскажешь…
Курбан плохо помнил, как закончился их разговор. Будто свинцовая тяжесть навалилась на него. Заметил, что наконец-то один.
Подумал: хорошо, что наконец-то один.
Тогда он еще не знал, что Саида выследили, когда он возвращался в Кукташ. Пожалел коня, прогнал от себя, пытался уйти по скалам — сорвался…
Не знал Курбан и того, что посланный для связи с ним Карим Рахман не выполнил задания. Как ни пытался он показаться туркменом, нашлись люди — узнали Карима-конокрада. Кариму удалось уйти. Угнал с собой хороших коней, сивку самого хазрата — о чем теперь говорили даже больше, чем о том, что с Каримом ушло к красным до полусотни нукеров.
На следующий день, после завтрака, караван матушки Тиник покинул свою стоянку на берегу Кафирнигана. Тушум, приземистый, похожий на суслика, повел караван на юго-запад, на Кафирун.
Буйно зеленела вокруг молодая трава. Далекие холмы, казалось, покрыты зеленью гуще, чем ближние. Возле своих пор с холмиками влажной земли застыли суслики.
Степь… Суслики… И этот — как суслик…
Курбан смотрел вдаль. Там, за этими холмами, была его родина. Байсун!