Страница 41 из 53
Всадники с опаской смотрели на этого коня. Кто-то заметил:
— У туркмена не конь — зверь!
Тугайсары, смеясь, спросил у Кулмата:
— Что скажешь? Посадим на ишака этого бахвала?
— Он будет сотником.
Тугайсары захохотал.
Курбан вглядывался в туркмена. «Да это же Карим! — неслышно ахнул он. — Карим-конокрад. Он здесь… Отрастил бороду, приоделся — но это он. Почему он здесь?..»
А между тем на поле все пришло в движение. Всадники были возбуждены, воздух полнился храпом коней.
И были скачки! Дрожала земля от топота копыт, раздирали воздух надсадные крики. И вот уже все веером разъезжаются по полю, соскакивают с седел, успокаивают коней.
Туркмен прогарцевал перед Тугайсары, нахально блестя зубами, крикнул:
— Буду десятником!
— Будешь сотником, — тихо сказал Тугайсары. — Вот таких мне надо. Много!.. Шейх, вы не ответили на мой вопрос, — напомнил он.
Курбан несколько раз встречался взглядом с туркменом. Показалось: тому очень надо быть замеченным, узнанным. Боялся потерять его из виду, вообще потерять. Успокоился только, когда увидел, как к туркмену подъехал Турсун-охотник, ускакали вместе.
— Помню ваш вопрос, помню… Простите, увлекся. Скачки — это всегда так… Вы спрашиваете, сильны ли красные конники? У них есть и своя сила, и своя слабость. Теперь уже не время сравнивать и вспоминать, кто кого побил. Окопники при царе воевали плохо. Почему? Причин много, а главная — не знали, за что воюют. Отдавать свою единственную, да, жизнь, за батюшку-царя — это, согласитесь, не всем понравится. Вы очень тонко подметили: сила — когда они чувствуют под ногами землю. Какую же силу они обрели, когда им сказали: теперь это ваша земля!
— Вот! — оживился Тугайсары. — Теперь я вижу, в чем их слабость! Их слабость — а наша сила! Здесь они чужие, а мы на своей земле! Здесь мы побьем их! А если кто и останется в живых — прогоним, будем гнать далеко, чтобы сами забыли и другим не рассказывали — есть такая земля! Наша земля! — Тугайсары в сильном возбуждении рвал на себе воротник.
«Нет, — про себя усмехнулся Курбан. — Не будет по-вашему. В Красной Армии теперь есть и бывшие окопники, и бывшие казаки, можно называть их и так. А в сущности своей это люди, которые получили землю, — не только свое поле, не клин возле родной деревни, — всю землю, и они должны навести на ней порядок, чтобы потом заняться мирным трудом, строить новую жизнь. Они знают, за что идут в бой. И здесь, на этой земле, которую вы считаете своей, только своей, они будут драться за общее. Вот в чем их сила. Вот почему вам их не одолеть».
Еще новость! Ибрагимбек предложил: пусть хазрата сопровождает в Душанбе Курбан. Энвер-паша согласился не раздумывая. Ишан Судур молча покивал. Потом сказал тихо, словно раздумывая:
— Это надо. Приходит время, мальчику надо вникать в серьезные дела. Кто заменит меня?..
А что же сам Курбан? Конечно, он воспринял это как неслыханную удачу. И в то же время насторожился: неспроста именно Ибрагимбек предложил. Значит, ждет от него информации… А может быть, проверяет? Сколько можно!..
Интересный разговор уже накануне отъезда:
— Что вы можете сказать о Пулатходжаеве? — спросил Ибрагимбек.
Курбан растерянно посмотрел на него.
— О нем?.. Что я знаю… Один из руководителей Советской власти в Бухаре. За что назначили? Очень умный, наверное, образованный, — сказал он скороговоркой. Подумал: «Если Газибек выдал, что я читал письмо, конец!»
— Если бы этот человек перешел к нам… вы бы верили ему? — неожиданно в упор спросил Ибрагимбек.
— Ваше величество! — сказал Курбан, легко вздохнув. — Ну, если бы вы перешли к ним, там бы поверили в искренность и чистоту ваших помыслов? Простите за дерзкий вопрос.
— Гм… В самом деле абсурд… — раздраженно проговорил Ибрагимбек, не ответив на вопрос Курбана.
На ишане Судуре белая чалма, белый чекмень. Он величественно восседает на сивой лошади с мелкими коричневыми крапинками. Молчалив, задумчив. Всем существом ощущал он наступление весны, но не вселяла в него весна бодрости, радости обновления, как то бывало — навевала тихую грусть воспоминаний о былом. «Старею…» — понимал хазрат.
Гуппанбай следовал за его преосвященством на рыжей лошади. На душе у него было мрачно, в нервном тике подергивалось веко. Временами он смотрел вдаль, на горы, за которыми находился Байсун и красивая гора Саримаст. Снится ему эта гора! Когда Ибрагимбек ушел на Памир, он остался в отряде Урганжи, парни которого рассказали ему, что при переходе через гору Саримаст был ранен не только командир, но и подстрелена лошадь с ценным грузом. Потом казначей поведал ему по секрету, что на той лошади был хурджун с двумя кожаными мешками. В них — золото…
Уйти, думал Гуппанбай, найти это золото, взять его — и уйти.
С ишаном Судуром ехал Бартинец Мухиддин, которого включил в состав посольства лично Энвер-паша. Большей частью он молчал. Временами напевал негромко какую-то турецкую песню.
Гуппанбай попросил его:
— Эфенди, пойте громче, мы хотим тоже послушать.
— Громче не могу, — сказал Мухиддин.
— Вы турок? Хорошо говорите по-узбекски.
— Турок я, турок… После мировой войны попал в Ташкент. Пригласил меня наш друг Османбек. Учительствовал я. В тюркской школе. Преподавал военное дело: бей! стреляй! коли! вали! Вот такой я учитель. Такой турок…
— Скоро Душанбе. Ваше преосвященство, не пора поднять флаг? У красных должны быть бинокли, — сказал Гуппанбай.
Ишан Судур кивнул рассеянно.
Гуппанбай подал знак одному из своих людей, и тот, вытащив из хурджуна кусок белого полотна, приладил его к палке и поднял над головой.
Душанбинская крепость находилась на окраине кишлака. Старая крепость, во времена завоевания Туркестана царской Россией в ней стояли русские войска. Как только эмир сбежал, они тоже бежали в Керки. Как и любая другая крепость, она имела в стене, окружающей ее, амбразуры, а внутри — специальные помещения для оружия и боеприпасов, казармы для солдат и жилые дома для офицеров с семьями, амбары и склады для продовольствия.
При строительстве крепости были использованы детали восточной архитектуры: по углам кирпичной крепостной стены — четыре высоких минарета, на каждом из них смотровая площадка; по бокам крепостных ворот еще два минарета.
Слева, огибая крепость, протекала глубокая мутная речка, через нее переброшен мост. Короткая дорога, мощенная камнем, упиралась в массивные кованые ворота.
Остановились возле моста. В левой башне показался красноармеец в шинели с красными тесемками на груди и кто-то в черном халате.
— Подними выше флаг! — приказал ишан Судур.
Он не успел поприветствовать поклоном показавшихся в башне: распахнулась одна створка ворот, и четверо бойцов, выйдя, по двое встали по обеим сторонам дороги. К ним присоединились еще двое, в халатах. А вслед за ними появился сухощавый парень в феске, с саблей на боку, остановился впереди этой группы.
— Сойдите с коней и подойдите сюда! — тоном приказа предложил он.
Спешились.
Курбан взял под руку ишана Судура, и они направились через мост. Шли медленно, словно считая шаги. Когда приблизились к воротам, Курбан узнал этого в феске: Али Ризо, начальник Всебухарской милиции. Ему стало не по себе: и этот предатель?..
Бартинец Мухиддин опередил всех и, переговорив с Али Ризо, позвал их.
Ишан Судур поздоровался с Али Ризо.
— Вы посол Ибрагимбека? — спросил тот, ответив на приветствие.
— Да, эфенди, — сказал ишан Судур и бросил на него испытующий взгляд. Энвер-паша, прощаясь с ним, говорил о своих надежных людях в отряде Пулатходжаева и, в частности, об Али Ризо, который, при возможности, встретит их. Похоже, это он.
— Добро пожаловать! — сказал Али Ризо и, первым пройдя в ворота, отошел в сторону, пропуская их. — Прошу прощения, но все должны оставить оружие! — громко объявил он.
Кроме ишана Судура, обыскивали всех. У Курбана оружия не было. Он прошел проверку первым и, дожидаясь остальных, рассматривал территорию крепости, Неожиданно для себя разволновался: так знакомо было ему все. Прошли строем красноармейцы. Вон группа, сидят, синят воздух дымком махорки, греются на весеннем солнце. Тихие разговоры о чем-то своем, скорей всего о доме… А вон еще группа — там смеются. Все как обычно, все чем-то заняты, их нисколько не интересует: что за люди, зачем пришли… Они отдыхают, выглядят расслабленными. Но Курбан знает — достаточно сигнала, и все здесь будет — как граната, когда из нее выдернешь чеку…