Над пропастью(Роман)

Ишан Судур позвал к себе влиятельных байсунцев, составил сам и продиктовал им жалобу на Газибека эмиру Саиду Алимхану. Вернувшись из Бухары через сорок дней, отцы города сообщили народу: «Поймали Газибека в Карши, он привезен в Бухару и брошен в зиндан. Там он и сгниет!» «Слава и хвала эмиру!» — вскричал народ. Ишан Судур позднее, приехав после долгих странствий по свету снова на отдых в Байсун, говорил с удовлетворением: «Так-то, дети мои, прислушался эмир к гласу народному. Восторжествовала справедливость!» Понимал ли его преосвященство тогда, что дело не в жалобе, — что эмиру эта чернь, что ему эта грязная бумага, испятнанная сотнями грязных пальцев! Но с письмом этим пришли люди уважаемые… Сам ишан Судур… И эмир над зинданом, куда по его приказу был брошен блудливый бек, сказал: «Пусть и сгниет здесь…»

Он бы так и сгнил в зиндане. Если бы не великие события…

Газибека освободили как жертву эмира и, когда выводили, кто-то, сняв с себя, набросил на него свой халат, кто-то сунул ему в руку половину лепешки…

Куда было идти жертве произвола эмира? Газибек пришел к самому большому начальнику этих, советских.

Еще в Байсуне Карим Рахман сообщил о том, что в отряде Пулатходжаева проводником работает Газибек.

Люди помнили Газибека. Конечно, разговоры о нем не миновали и ушей Пулатходжаева. «Если все это правда, я отдам его на суд народа!» — заявил он, едва услышав о любовных похождениях бывшего бека-ловеласа. Но тот вел себя смирно. И Пулатходжаев потух. Ему нравились раскаявшиеся. Они верно служат.

Газибек при ходьбе сутулился, часто покашливал. Идя по его следу, Карим Рахман застал Газибека сидящим на пеньке под талом. «Не подходи! — надрывно кашляя, закричал тот, — не прикасайся — я источаю гибель! Больной я, очень больной».

Что это: остерегал? Угрожал?

Карим Рахман знал: это опасно — близко подходить к пораженному чахоткой.

Отступился.

Красноармейцы вброд, на конях, переправлялись через речку. Их бил озноб.

К Усманходже Пулатходжаеву — рядом с ним командир полка Морозенко и генеральный консул РСФСР в Термезе Нагорный, — подскакал на вороном карабаире Газибек и, что-то сказав, поскакал вперед.

Карим Рахман, непроизвольно вырвавшись из строя, погнал своего коня вслед за ним.

— Это что такое! — раздался строгий окрик Пулатходжаева. — Стоять!

Карим Рахман делает вид, что пытается усмирить коня, оправдывается: вот — не удержал… Однако мало-помалу приблизился и, чтобы было понятно и русским командирам, проговорил по-русски:

— Товарищ председатель, темный человек — этот борода! Ведь вы знаете, что о нем говорят люди…

Председатель посмотрел на него со смешком.

— Излишняя подозрительность ссорит даже друзей, — сказал он. — Я много слышал про этого человека. Великий грешник! А в чем его грех? Что любил женщин? А кто не любил женщин? Кто не был молодым! И еще скажите: кого еще за такой невинный грех постигала такая страшная кара? Зиндан по указанию самого эмира… Зиндан не для нищего, для бека! О чем вы говорите?.. — И, отвернувшись, хлестнул коня.

Энвер-паша распахнул тулуп на волчьем меху, устало вздохнул. Взял бинокль, посмотрел вниз. У подножия горы был виден кишлак, люди, всадники. Заныло сердце: неужели Ибрагимбек не получил специального послания и указа эмира? Он знаком подозвал к себе Мухитдина.

— В чем дело? Почему нас не встречают? Не знают о нас? Не ждут?

В тот же день, когда срочно был вызван в Кабул из Германии, он узнал от Хаджи-эфенди, в чем дело: Саид Алимхан оказался в тяжелейшем положении. На тайном совещании в Кабуле с участием Эссертона, Тодуэлла, Кастанье (первый — посол Англии в Кашгарии, второй — посол Америки в Ташкенте, третий — французский коммерсант), в присутствии эмира Алимхана он сам, Энвер-паша, убедился, что, кроме него, нет другого человека, который мог бы теперь возглавить исламскую армию. Правда, эмир долго колебался… Но они настояли!..

— Я вижу, сколько у меня единомышленников здесь. Люди, которые все понимают… А кого я встречу там? — засомневался новоявленный. Он прекрасно знал, что в это смутное время даже большим войском не выиграешь того, на что ставишь карту. И тут ему выложили его козыри. Сказали:

— Ишан Судур.

Ишан Судур…

Саид Алихмхан успокоился, услышав это имя. Ишан Судур — это человек, который может все… Всю чернь — повернуть, куда надо…

— Где он?

— Близко.

— И все же я не верю ему.

— Я тоже. Время такое: никому… Ни-ко-му…

Не станет ишан Судур другом Энверу-паше. Да и как он им может стать, когда его заветная мечта увидеть Бухару суверенной, независимой, а речь идет о присоединении Бухарского ханства к Турции? Никогда!..

Энвер-паша поднял бинокль, всматривался в горизонт, словно там он собирался увидеть запоздавший караван. Караван должен доставить документы, подтверждающие его полномочия.

Ишан Судур был в хорошем расположении духа. Проснулся он рано, как никогда бодрым. Ощущение прилива новых сил, твердой уверенности в правильности всех своих действий выпрямило его.

Его преосвященство за преданность, за сыновнюю верность вознаградил Курбана откровенностью за откровенность: рассказал о том, как тогда, в начале марта, оказался на афганской границе.

Тогда он, ишан Судур от медресе Кукелдаш, энергично шагая, направился прямо во дворец, где хотел встретиться со своим близким приятелем, первым министром двора и казначеем Урганжи, Урганжи был в курсе всех государственных тайн и секретов, значит, он, по мнению ишана Судура, широко осведомлен о происходящих политических событиях в столице. Было о чем поговорить.

Урганжи сидел на пышной пирушке, устроенной на пятачке напротив гарема, среди вельмож и послов России господ Шульке и Иванова. Бывая на этом пятачке, ишан Судур всегда страдал, считая безнравственным находиться здесь, потому что рядом находился зиндан, куда были брошены самые опасные политические заключенные. Яму закрывала железная решетка. Эмир намеренно велел организовать пирушку именно на этом пятачке, желая видеть в оковах на дне зиндана своих противников. Это была изуверская, изощренная пытка тех, кто был обречен на пожизненное гниение в яме.

Ишан Судур и на сей раз не захотел участвовать в пирушке, через слугу вызвал Урганжи. Первый министр, словно увидев пророка, широко раскрыл объятия. «О, родной мой!» — воскликнул он и, спустившись вниз вместе с ишаном Судуром, повел его в отдельную комнату. Его преосвященство предостерег: «Вас могут хватиться!» — на что Урганжи ответил со смешком: «Где там. Им сейчас не до меня, весь мир вдребезги пьян!»

Ишан Судур заметил и брезгливо передернулся: казначей тоже — как «весь мир», от него разило перегаром, глаза мутные.

В комнате Урганжи сразу же заговорил о главном: по заключенному мирному договору с Фрунзе (Кызылтепинский договор 1918 года) эмир согласился, что количество нукеров на границе не превысит двенадцати тысяч. Однако, по его тайному указу, было немедленно мобилизовано и сосредоточено в Бухаре около тридцати тысяч человек. Теперь их надо вооружить. На двух военных заводах работают пленные австрийцы, но что они могут? Надо покупать оружие. Надо ввозить. Как?..

Что в городе?

Эмир много наобещал «младобухарцам»: и реорганизовать государственные учреждения, и провести социально-экономическую реформу, молодые люди уж так понравились ему своим стремлением вести родину к благоденствию; понравился и эмир этим молодым людям, встретив его понимание и поддержку, они заколебались-засомневались и уже готовы были покаяться в том, что выступали против эмира, но… После сладостной беседы во дворце «младобухарцы» оказались в зиндане. Поистине — с неба на землю, из рая в ад. И по сей день кого-то вылавливают, волокут к зиндану…

Разгорячившись, Урганжи и слова не давал сказать ишану Судуру. Теперь — самое больное для него — торговля. Какая теперь торговля?! Раньше, при царе, в России каракулевую шкурку продавали по двенадцать рублей за штуку, пуд хлопка — за девять, теперь шкурка стоит один рубль семьдесят копеек, хлопок — рубль. Его величество наложил запрет на торговлю с РСФСР — и что? Пустеет казна, нищает страна…