Страница 30 из 59
Но бог не ответил, как и принцесса.
Ярость в груди закипает внезапно, почти что прожигает дыру в груди. Бессилие не даёт нормально дышать.
— Ты знаешь, я ведь никогда никого не любил, — прошептал он, поражённый этой внезапной мыслью. — Никого. Отца и мать не видел почти. Были друзья, даже лучший друг был, но ничего не осталось. Никого. Он… уже мёртв. Родители — тоже.
Не любил. Это правда. Отца поначалу вообще ненавидел за то, что тот постоянно отправлял его в военные походы. Мать не видел годами и не скучал совершенно. Женщины… они были, конечно, но ни одна не задела в его душе хоть одной струны. Пыталось множество, к каким только хитростям и способам они не прибегали, чего только не делали. А ты, господи, Осториан, просто появилась из ниоткуда, и…
— Откуда у тебя такая власть над моим несуществующим сердцем? — тихо произносит он, не задумываясь над этой фразой.
Плевать.
Думать он будет потом.
Он протянул руку и взял гитару, уже второй день валяющуюся в углу. Она не будет слушать, так почему бы не спеть?
— Ничего на свете лучше нету, — тихонько тянет он, и обычно жизнерадостная и веселая песня звучит так, что хочется орать от боли. И он скоро заорёт, наверное, если ещё хоть раз взглянет на прямую, как игла, спину девушки.
— Наше счастье жить такой судьбою, наше счастье жить такой судьбою… — песня заканчивается, и он умолкает. Нужно что-то сказать, попробовать её расшевелить, но все слова давно закончились.
— Мир ужасен, Ариана Лейтс, Вы не находите? — усмехнулся он. — Ты как-то сказала, что он прекрасен, в нём полно добра, радости и любви, но оглянись вокруг, и ты увидишь его таким, каким вижу я. Полным жестокости и насилия. Боли. Бесконечной, не отпускающей никогда. И воспоминаний. Теперь они будут преследовать и тебя.
Вдруг худенькое тельце дёрнулось и, о боги, повернулось к нему. Медленно, по сантиметру. Сердце готово было выпрыгнуть из груди. Огромные, сухие, пустые-пустые глаза девчонки уставились на него.
— Я дышу, моё сердце бьётся, но я не жива. Я так хочу почувствовать что-нибудь, — тихо, слабо, так, что грудь рвётся на куски, и снова прямая спина и полнейшее отсутствие реакции.
Сидеть рядом с вытянутой в струнку безмолвной Осториан не представлялось более возможным. Он, чёрт возьми, должен сделать хоть что-нибудь. Себастьян вскочил, отбрасывая гитару, которая упала на каменные плиты с жалобным визгом, и выскочил за дверь, бросив на девчонку ещё один пристальный взгляд и заставляя себя не разбить её башку об камень, лишь бы она сказала хоть слово.
Лейнд тоже волновался за девчонку, которую он так удачно в первый день знакомства огрел между лопаток: это видно по бледному цвету его лица и такому непривычному для великана задумчивому состоянию.
— Вы куда? — как-то нервно спросил он, теребя рукав одежды.
— Попробую узнать что-нибудь об обстоятельствах гибели её родных. Черт возьми, хоть что-нибудь узнать. Побудешь с ней? — произнёс Себастьян, рвано выдыхая.
***
За окном ревело. Ариане казалось, что сама природа плачет и кричит по её погибшей семье. Вместо неё кричит.
Она не могла ни плакать, ни кричать. Даже дышать, кажется, не могла. Ариане всё казалось, что она спит: вот ещё чуть-чуть, и проснётся, и встанет, и увидит Нору, которая бормочет о том, что пора вставать. Оденется, пойдёт гулять, встретив маму, братьев и сестер. Но сон не кончался.
Пробуждения не было. Осознание реальности приходило медленно, но уверенно.
— Вас это… Питер видеть желает, — услышала девушка далёкий-далёкий голос Лейнда, кажется, но она могла и ошибаться.
Ариана не знает, как сумела встать и пойти куда-то. Смутно знакомые очертания возникли перед ней, и через секунд тридцать до девушки дошло, что она в зале. Кажется, перед ней Питер. Он ехидно говорил что-то; Ариана слышала, но не понимала значения слов.
— Ну раз тебя тоже вскоре пустим в расход, то, думаю, самое время попользоваться тобой. Не пропадать же. Помойся, бога ради, и расчешись. Себя в зеркале видела? — тянет он насмешливо. — И приходи снова. Наконец-то я смогу поразвлечься с тобой. И так уже слишком долго жду. Обещаю, эту ночь ты не забудешь, уж я-то постараюсь.
От зала Ариана шла одна.
За окном гремело так, что казалось, будто старый замок разлетится на куски. Что ж, это было бы неплохо. Тогда она просто умрёт — тихо и незаметно.
Безумно хотелось рыдать, но слёз не было. Глаза сухие и, кажется, красные. Хорошо, что зеркал нигде нет. Она не видела своего отражения давно. И не дай бог увидеть.
Боль. Боль. Боль. Больбольболь. Она хочет, чтобы её ощущали.
Внезапно в голову пришла мысль, что стражи нет. Можно и сбежать. Замок почти не охраняется. Можно попробовать, рискнуть, но сил хватило только на пару шагов, и она остановилась, чтобы не упасть.
Ну, что же ты, Осториан? Где твоя любовь к приключениям и жажда нового? Где любознательность и необычность, которой ты так гордилась?
Хотелось просто уснуть. Вот так, опираясь на ледяной камень. Закрыть глаза и больше не открывать. Тихо, безболезненно, навсегда. Раствориться.
И холод. Боже, он шёл отовсюду: от стены, от пола, от воздуха. От самого её существования. Он пронизывал насквозь. Он сжирал изнутри, заползая в самую душу и замораживая всё лучшее, что есть там. Доброту. Сострадание.
Нет, не это.
Веру.
«Безнадёжность — самое страшное», — говорила мама. Вот она. Все её родные лежат сейчас где-то метра на полтора ниже земли, если их вообще удосужились похоронить.
Скоро к ним присоединится и она. И Себастьян, наверное, тоже. Все.
Скорее бы.
До камеры она не дойдёт.
Ледяной ветер дул отовсюду, но особенно — справа. Она не знала, зачем делает это, но почему-то ей показалось жизненно важным, — девушка встала и пошла туда, в темноту, где не было даже факелов. На ощупь нашла дверь. Замка не было.
Толкнула.
Она думала, что упадёт от такого сильного порыва ветра, но всё же осталась стоять, держась обеими руками за стену.
Снег бил в лицо.
Перед ней было поистине легендарное место Колоколов — мост в никуда. Мост, соединявший раньше две части замка, пока одна из них вместе со скалой не ушла под воду.
А часть моста осталась. И теперь она так и висела над пропастью, обрываясь где-то на середине.
Сплошным потоком лился дождь вперемешку со снегом. Изредка небо озарялось всполохами молний.
Вдалеке — горы. Невыразимо прекрасные.
А под мостом — море. Бушующее.
Даже отсюда было слышно, как разбиваются огромные волны о скалы.
У Арианы захватило дух, когда она взглянула вниз. Ничего более прекрасного и одновременно ужасного она не видела никогда.
Порыв ветра отбросил волосы со лба. Уже насквозь мокрое платье прилипало к груди, трепыхаясь на спине.
Она пыталась дышать, хватая воздух приоткрытым ртом, как рыба, выброшенная на берег.
Не получалось.
Она больше не могла. Терпеть Питера. Терпеть унижения. Тысячи раз сходить с ума, думая о том, как люди Гарднеров насилуют и убивают её семью.
Ариана живёт не в своем мире, полном света, добра и сказок. В мире Себастьяна. Он, наверное, думал, что она не слышит. Она и вправду не слышала, не осознавала, что он рядом, но отчего-то сознание её немного прояснилось именно в тот момент, когда он говорил о мире. Жестоком. Беспощадном. Полном боли и насилия.
С нее хватит.
Она не может терпеть. И не будет.
«Но что ты сделаешь?» — усмехается подсознание, издеваясь.
О, ты увидишь.
Осторианы всегда были сильными.
Не бойся, мама, я не опозорю нас.
Она сделала медленный, несмелый шаг к концу. К тому месту, где камень обрывается и начинается темнота.
Еще шаг. И ещё.
Бездна всего в полуметре от неё, и здесь, словно насмехаясь, появились остатки перил, которые как будто кричат: “Подумай ещё раз!”.
Поздно думать.
Хватаясь рукой за эти перила, она сделала шаг к краю. Под ней — огромная, необъятная пустота, бушующая.