Страница 16 из 35
Спутанные волосы, красные глаза, зрачки на всю радужку. И лилия.
― Всё нормально.
― И всё же у вас с ними проблемы, ― сказала она всепонимающим тоном.
― Вы решили это по вашим картинкам и точечкам? ― съязвил он.
― Нет. Догадалась, ― она улыбнулась. ― Ваше неприятие к девушкам чувствуется. Что на тех же самых картинках и точечках, что в личном общении. Но вы, должно быть, пережили какую-нибудь личную трагедию.
― Должно быть, ― Антон поставил последнюю точку. ― Я могу идти?
― Послушайте, можно не любить конкретную женщину, но ведь женщины вообще ― разве это не прекрасно? ― мозгоправ улыбнулась. Господи, сюда бы Макса — обсуждать проблемы женской красоты. ― Они приносят в мир тепло и жизнь. Вот послушайте, все самые прекрасные слова в нашем языке ведь женского рода: любовь…
Его последняя любовь умерла в Лондоне семь лет назад.
― …семья…
Мама. Лёха. Даже отец.
― … вера…
… в снаряды. Больше на этой земле уже верить не во что.
― Война. Кровь. Боль. Пытка. Ненависть, пустота, смерть, темнота, бездна, пропасть, пуля… Мне продолжить? ― Антон встал и взял со стола фуражку. Мозгоправ смотрела на него чуть укоряюще.
― Вам нужно какое-то спокойное занятие. Я очень настоятельно рекомендую вам слушать классическую музыку. Конечно, никто не просит вас ходить каждый день в консерваторию…
В этот момент у двери раздался какой-то шум, плеск, и в кабинет ввалилась Соловьёва с испуганным лицом. Что-то пробормотав, она принялась вытирать лужу, которую расплескала. Неуклюжая уродина. Наклонилась. Кресло скрывало её ноги, но спину Антон увидел отчётливо: маленькие позвонки, проступавшие сквозь форму. Совсем игрушечные. И растрёпанные волосы ― не по уставу.
― Я мыла пол в лаборантской, вот хотела здесь помыть, но я разлила, я нечаянно, я сейчас вытру…
― Зат.. молчи, Соловьёва. Вытирай и проваливай, ― раздражённо сказал он, покосившись на мозгоправа.
Она пришла и увидела его здесь. У этого кресла. Как будто у него что-то не в порядке с психикой.
― Татьяна, ты же играешь на фортепиано? ― вдруг поинтересовалась психолог.
Антон посмотрел на Соловьёву со всей злостью, с которой мог. Сжал кулак. Замораживая. Чтобы она не двигалась. Чтобы не смела сказать…
― Да, ― выпалила она, вздёргивая свой подбородок и победоносно глядя на Антона. Маленькая сволочь. ― Играю.
― Прекрасно. Ты ведь как раз на втором? Будешь играть Антону Александровичу три раза в неделю что-нибудь спокойное, предположим, договорились?
Её лицо вытянулось и побледнело. Боится. Конечно. Разумеется, она никогда не станет играть ― упаси боже ― ему. Он не допустит. Но даже от одной мысли об этом Антона коробило.
― Я... вряд ли достаточно хорошо играю.
― Просто отвратительно, ― подтвердил Антон, отворачиваясь, и почувствовал, как там, за спиной, губы Соловьёвой сжимаются в тонкую полоску.
― Я слышала, как играет Татьяна, ― терпеливо улыбнулась мозгоправ. ― И её игра вполне подойдёт для наших целей.
― Для ваших.
― Нет, Антон Александрович, для наших. Идите, Татьяна, домоете потом.
Она юркнула за дверь, громыхая ведром, слишком большим для неё. Так ей и надо. Мозгоправ взглянула на него серьёзно (слишком) и начала слишком спокойным голосом:
― Татьяна будет вам играть, как я и сказала, и я буду лично следить за этим. Или у вас есть какие-то возражения против неё?
― Только одно: она фальшивит.
― Вы пришли с войны, Антон Александрович, ― вздохнула она. ― Тому, кто вернулся оттуда, необходима помощь психолога.
― Тому, кто вернулся оттуда, не поможет уже никто, ― ответил он. И вышел.
Соловьёва стояла в очереди в столовой, улыбаясь Алексееву во весь рот. «Дэн», ― так она его называла, позволяя ему трогать себя за локоть. Подавать тарелки. Господи, как можно вообще обращать внимание на такую уродину?
Нахрен это. Антону, стоящему сзади всех, было пофигу. Совершенно. Просто отвлекись. Ты решил ещё давно: просто не обращаешь на Соловьёву внимания. Она ― пустое место.
И он, кажется, тоже.
Когда вечером Антон повернул ключ в двери и вошёл внутрь квартиры, то сразу понял: он не один. И сразу почувствовал ― вот она, его война. Никуда он от неё не уехал, никуда не спрятался. Потому что тело сжалось и подобралось, как перед атакой, включились инстинкты, действующие куда быстрее, чем он сам, а сердце глухо застучало, гоняя кровь по телу. Рука совершенно неосознанно вытащила нож из заднего кармана брюк.
― Тон! ― вдруг весело воскликнул женский голос. Он не узнал, обернулся: на пороге кухни, сияя, стояла Мия. Антон быстро спрятал нож обратно в карман.
― Ну, родную сестру не узнаёшь? Боже, Тон, сколько же мы не виделись!.. ― засмеялась она слишком громко и обняла его.
Дёрнулся, когда её грудь прижалась к его груди. Просто по привычке. Кладя руки на серую ткань платья Мии, он закрыл глаза и прислушался: тихо тикали часы, тихо вздымалась грудная клетка младшей сестры. В голове тоже стало тихо. Мия, Макс. Больше у него никого нет. А теперь они оба здесь. Но зачем она приехала так неожиданно? Что, если… отец?
― Сколько раз я просил не называть меня так? Что-то случилось? ― тревожно спросил он, отстраняясь. ― Почему ты приехала и не предупредила?
― Всё хорошо, братец, не волнуйся, ― Мия снова засмеялась, поправляя погоны на его плечах. ― Уже старший лейтенант, Господи, как же время идёт. Ну что, накормишь меня? Я голодная, как зверь, целый день ничего не ела.
Вода закипела быстро, и, несмотря на то, что в магазине он в последний раз был недели две назад, Антон всё-таки нашёл какие-то макароны и поставил их вариться.
― Ты цел, здоров? ― щебетала Мия, не переставая метаться по кухне. ― Мы ведь получили письмо два месяца назад о том, что ты в госпитале, и так испугались… То есть я испугалась, ― смущённо поправила она.
Мы. Она и отец.
― Как он? ― спокойно спросил Антон.
― Нормально. Всё хорошо, ― кивнула сестра, чуть пожав плечами, и не продолжила. Потому что знала, чем всё это кончится. ― Ну, что с тобой было? Я пыталась связаться с твоим командованием, но ничего не получалось, и вот только сейчас узнала, что ты здесь. Как ты себя сейчас чувствуешь? Что случилось? Я хочу знать подробности! Перед тобой будущий медик!
― Так, по мелочи. Ничего серьёзного, медик, ― ухмыльнулся Антон, касаясь её носа. ― Ты-то здесь что делаешь, а? Как нашла меня, как внутрь попала? Ну чего тебе в Калининграде не сиделось...
― Уж и не рад, ― насупилась она и тут же оживилась: ― Я ведь перевелась сюда. С гражданского на военного врача. Посмотрели все документы, успеваемость, сказали, что через полтора года уже на фронт можно.
В кухне повисло тягучее молчание. Почему всё в его жизни связано с войной? Друзья, враги, даже эти тупицы из училища… Семья (стереотипы, конечно, он и не верил в них, но всё же) ― оплот, что-то надёжное, но и здесь выходило то же самое.
― Зачем? ― тихо спросил он.
― Не смогу сидеть в стороне.
Антон усмехнулся. Все они, Калужные, такие ― Лёха, он, теперь и Мия. С головой да в омут.
― Я не стану тебя отговаривать, упрямая ты моя, ― он потрепал её по волосам и помешал макароны. ― Это даже и не патриотично, хоть я и боюсь за тебя. Только знай: там всё не так, как ты думаешь. Как все здесь думают.
― А как? ― спросила Мия, вдруг притихнув. Комната снова погрузилась в тишину. На этот раз ― в мягкую. И он постарался подобрать такие же слова ― мягкие. Он никогда не умел.
― Там уже ничего не понятно. День, ночь, снаряды, земля и небо ― всё в какой-то каше. Ты думаешь, что сражаешься с врагами, ― Антон улыбнулся, ― но сражаешься только со смертью.
Вокруг тысячи людей, но ты всегда один. Потому что человек всегда одинок перед собственной смертью.
Антон поставил на стол кастрюлю и дал Мии ложку: тарелок всё равно не было. Но она вдруг вышла в коридор и вернулась обратно с сумкой. Порывшись, она достала какие-то тетрадки.
― Недавно побывала в нашем интернате, ― улыбнулась Мия. ― Встретилась с преподавателями, поболтала. Петра Денисовича убили, представляешь? Как я расстроилась! Вот, смотри, забрала кое-какие наши старые вещи.