Страница 9 из 26
Потом в Австралии она завела ручного кенгуру.
Все-таки надо было учитывать, что в Харбине даже на сугубо российских торжествах для начала исполнялся китайский гимн и лишь потом "Коль славен", а в учебных заведениях на стенах висели портреты Сунь Ятсена, в известный срок замененные изображением императора Пу И. Надо, однако, заметить, что лицо молодого государя почти всегда, за исключением официальных церемоний, было задернуто занавеской.
Иннокентия влекло к поэту Мпольскому, звезде Харбина. Познакомились они у бабушки, под пальмой, Иннокентий смешался, не нашелся сказать ничего умного, кроме двух-трех слов комплиментарного лепета, но знакомство состоялось и развивалось. В опийных притонах, где они бывали поодиночке, они не сталкивались. Чаще всего беседовали у яхт-клуба на набережной мутно-широкой Сунгари. Этот район города назывался Пристань, а на другом берегу реки, в поселке Затон, у Мпольского была дачка. Вернее, он снимал там комнатку на даче кабатчика Зуева.
Именно там в одну кромешно-грозовую ночь Мпольского посетила шаровая молния, присев на острый столб забора. Он смотрел на нее в распахнутое окно, она направилась в его сторону, но пощадила, не тронула, а поутру, сидя с удочкой на каменной дамбе, от примчавшегося на шаланде лотерейного агента он узнал о том, что выиграл в лотерею двенадцать тысяч иен. Впрочем, сумма выигрыша Иннокентию показалась эстетической гиперболой.
- Рука рока, - сказал Мпольский, белоголовый и синеглазый. Они сидели на лавочке перед башенкой яхт-клуба с видом на реку. По воде легко скользили яхты, шаланды и юли-юли. Спортом поэты не увлекались. Здесь было тихо. Поддувал легкий ветерок с Хингана. Пахло пресной водой, неморской рыбой, тростником из "Слова о полку Игореве" и горьким духом гаоляна, черемши и чумизы из-за реки.
- Рука рока, - откликнулся, как эхо, Иннокентий. С Мпольским он испытывал тайное родство натур. Бывший поручик царской армии и колчаковский артиллерист, Мпольский жил в двух мирах. Речь не только о Китае и России. Речь о том, что, самозабвенно всю свою молодость провоевав с красными, белый офицер Мпольский втайне, задним числом, понимал темную нутряную правоту революции. Белая косточка, он презирал последнее, бесплодное дворянство. Он ненавидел генеральш, мясистыми пудами которых на его глазах нагружали огромные транспорты и крейсеры эмиграции во владивостокском двадцать втором году. Он сам был певцом великого русского мятежа, к каковым относил и московское монархическое восстание семнадцатого года: он был среди тех, кто сидел в обстреливаемом большевиками Кремле. Он гордился:
- Сам Ленин был нашим врагом!
Он видел Адмирала на нижнеудинском вокзале, когда чехи увозили его в Иркутск на пытку и расстрел, и отдал ему честь. Адмирал кивнул ему. Мпольский и Колчака считал бунтарем, поднявшим Россию на красного узурпатора. Мпольский старался не путать историческую неправоту личности с ее человеческим содержанием. Свою жизнь Мпольский мог бы сравнить с тем оторванным погоном, который, как голубь, крутясь, обогнал обломки чердачной крыши, поднятой на воздух вражеским снарядом. На чердаке был он, Мпольский.
Погоны отменили. Во Владивостоке, где остатки белой волны вытеснил красный вал, Мпольский оказался под надзором ГПУ. Как бы ни тянуло его к себе волкодавье лицо революции, белый волк Мпольский знал: рано или поздно его поставят к стенке. Это просто. У него был опыт. С обратным расположением фигур.
- Цубо, - сказал Мпольский.
- Что-что?
- Убирайтесь. По-китайски. К вам это, разумеется, не относится. Это слово слышится мне со всех сторон. И тогда, во Владивостоке, и сейчас, здесь. Но тогда я и убраться не мог - ГПУ запрещало. Пришлось дать деру без разрешения.
Их было четверо, беглецов. Сперва по воде Амурского залива, а потом непроходимой тайгой они шли в Китай множество дней и ночей, в основном ночей, потому что на каждом шагу их подстерегал человек с ружьем - хунхуз или пограничник. Они дошли, Харбин принял их, голоштанных. И что теперь? Самоликвидация. Опротивело. Те же рожи, тот же коньяк, тот же горячий чай с ромом, то же пиво. И тот же салат. В Гоби тяжело ворочается нарождающийся тайфун. При ясной погоде и при желании на востоке можно увидеть белоснежную островерхость Фудзи. А на сердце мрак.
- Да и как быть иначе, если само имя Харбин по-маньчжурски означает что-то вроде брода или переправы, этого никто точно не знает, и теряется этот брод в мутно-желтой бурде, неясно, что с чем связывая. Немудрено, ведь город ведет свое начало от ханшинных заводов, составлявших селеньице Хао-Бин. Здесь была глинобитная крепостца с зубчатой стеной и бойницами отражать набеги хунхузов. Лихое местечко. Все это дело куплено у маньчжуров за 8000 лян серебра, за бесценок, по сути. К слову, Сунгари - это река Желтого лотоса, который расцветает раз в пятьдесят лет, когда умирает Великий Ван, царь тигров, и цветет три дня. Красиво, не так ли? Говорят, это событие было недавно, и нам увидеть это чудо не светит. Впрочем, его и на сей раз никто не видал. Что мы имеем в итоге? Харбин - русский остров, отрезанный от всей вселенной. Без всякого брода и переправы. Все равно меня унесут за Чурина. В лучшем, разумеется, случае.
Неподалеку, за магазином Чурина, располагалось русское кладбище. Оно было маленькое, старое - так и называлось: Старое, или Покровское, а большое кладбище, Новое, находилось несколько далее, но их оба в свой час смели с лица земли хунвейбины, получив в руки Харбин безраздельно, и на месте большого, Успенского, насадили парк. Разумеется, парк - не самое худшее и уж, во всяком случае, лучше, чем цирк под церковными сводами, как это произошло со Свято-Иверской церковью на улице Офицерской, однако и парк, стоящий на костях, звучит довольно гулко.
Иннокентий не впервые столкнулся с практикой подобного озеленения. Несколько по другому поводу он писал в позднейших записках: "Владивосток боксерский город. Тут были звезды первой величины. Володя Григорьев, по кличке Григорчик, был гением ринга. Одновременно Григорчик втыкал (лазил по карманам) и мотал свои срока. Пару лет назад старый и толстый Григорчик по пьянке замерз в телефонной будке.
В 60-м, когда город праздновал свое 100-летие, вечером на набережной в Спортивной гавани у Семеновского ковша ко мне, окаченному волной массового гуляния, пристала шпана, и мне пришлось их главаря посадить на задницу правым апперкотом по челюсти, - мне удалось исчезнуть в толпе, после чего меня месяц искали по городу, отлавливая моих двойников. Я свернул свои прогулки по вечернему городу, засел дома, но однажды после заката меня потянуло на улицу и занесло в городской парк. На танцы я никогда не ходил, а тут попал на танцплощадку, которая, как мне стало известно значительно позже, занимала место снесенного кладбищенского храма. Чуть ли не сразу же меня окружили мои поисковики и подняли на ножах, приставленных к животу. Мой оппонент предложил разобраться по-честному в кустах за танцплощадкой: мол, верну тебе ударчик, и будем квиты. Вышли. Было темно. Только мы встали друг против друга, как из кустов полезли все остальные, и ждать я не стал угостил противника плюхой и дал стрекача. Я бежал, слыша топот догоняющих, свист и выкрики суровых угроз. Завернув в какой-то двор, вдруг понял: здесь дом Григорчика. Мне открыла дверь его усталая мама, и, пока я пил ее чай, во дворе долго шумела шпана. Григорчик пришел часа через два и без каких-либо моих просьб пошел провожать меня по темным улицам до моего дома. Так меня никто и не порезал.
Танцплощадки нынче нет. Там новодельный храм. Но кладбище, захваченное парком, исчезло навсегда. На нем лежали многие, тот же Яков Лазаревич Семенов, первый гражданин. Помнится, в центре бывшего кладбища возвышался типовой каменный вождь в долгополой шинели, в спину ему смотрела городская тюрьма, еще дореволюционной постройки. Вождя давно нет - тюрьма на месте".
Войны Иннокентия отличались от войн Мпольского.
IV
В городском парке мне делать было нечего, но я там оказался. Немного поглазев на стрельбу в тире и поковыряв пальцем в носу голубой гипсовой собаки, прижавшейся к ноге голубого гипсового пограничника с трехлинейкой в руке, я прошел мимо такого же Клима Ворошилова вверх по аллее и вышел на Партизанский проспект.