Страница 69 из 91
— Кажется, начинаешь трезветь, — заметила Ника, помогая не попадающей руками в прорези Ольге надеть сарафан и курточку, — а сама над нами прикалывалась, аликами обзывала!
— Я больше не буду, — притворно захныкала пьяница, — пока не буду. Я сегодня Лерке посвятила вечер. Пусть ей там, стерве, икается… Забирай меня скорей, увози за сто морей, и целуй меня везде, я ведь взрослая уже! Ла-ла-ла-ла-ла! Я уже танцевать устала, эта песня сто раз звучала! Ла-ла-ла-ла! Я сегодня взрослее стала! Ла-ла-ла-ла!
— У тебя еще много таких песен?
— Целых два альбома! — с гордостью кивнула Ольга, зевнула и положила голову на колени, — а что я вообще сегодня делала? Ничерта не помню… Бросили меня все, собаки… Я тебя отвоюю у всех земель, у всех небес, от того, что лес — моя колыбель и могила — лес, от того, что я на земле стою лишь одной ногой…
Всю оставшуюся дорогу Ольга так заразно пела грустные песни, что Ника не выдержала и затянула тоже.
82
Желтый лист клена…
До чего красиво
Осеннее забытье.
— Доброе утро, соня! — Ника зашла в комнату, где спала Ольга, поставила перед ней на стуле разнос с кофе и бутербродом, — наши все уже позавтракали, а ты все спишь. Как себя чувствуешь?
На самом деле Ольга давно проснулась, по старой привычке, но нарочно не выходила, хотя сегодня было ее дежурство по кухне, в новой паре с Олесей. Подводить рыженькую добрую подругу не хотелось, но нужно было доиграть до конца: получить минус еще и за пренебрежение обязанностями. Однако, Ника (с хорошим настроением!) встала «к станку» вместо проспавшей пьяницы… «Отлично, хоть одно доброе дело сделала — помирилась с Никой», — подумала Ольга, благодаря подругу за заботу и принимая в постель бокал с кофе.
— Да-а, погуляла ты, подруга, вчера на славу: лицо у тебя отекшее — просто жуть! — Ника с любопытством наблюдала за «больной», — сегодня все утро разговоры про твое выступление в клубе. И даже не знаю, кого больше, сочувствующих или завистников.
— А что я вчера натворила? Я думала, что опять сознание потеряла: помню, как мы приехали, потом я разговаривала с Артуром, пошла к бару, попросила еще коктейль — и очнулась утром здесь, — девушка говорила, словно не в силах была поднять покрасневшие, отекшие веки, — и все тело болит, словно после тренажерного зала.
— Совсем ничего не помнишь? — Ника бы и рассмеялась, но тихий голос и убитый вид Ольги заслуживал больше жалости.
— Ничего, абсолютно.
— И даже как сняла с себя сарафан?
На лице Ольги отразилось слабое удивление:
— Где? В клубе? Я стриптиз, что ли, танцевала?
— Нет, слава Богу, как я поняла, в танцевальном костюме: иначе Вере пришлось бы скорую вызывать. Зачем ты так оделась?
— Просто примеряла, хотела посмотреть, растолстела или нет. Неужели я напилась? Не может быть! Я как выпью — меня сразу клонит в сон.
— Ну да, ну да… Ты давай приходи в себя быстрее. Мы через час все вместе едем выбирать вечернее платье для театра и ресторана. Так что будь, как стеклышко!
— Я никуда не поеду, спасибо, — Ольга поставила пустой бокал на разнос, не притронувшись к бутерброду, — ни за платьем, ни в театр.
— Ну вот, захандрила… Боишься, что тебя выгонят за вчерашнее?
— А меня точно выгонят?
Ника подумала, стоит ли говорить правду:
— Нас сегодня утром уже собирали для профилактики алкоголизма. Собак была злая, как черт. Константин Андреевич тоже пришел, правда, ничего не сказал, но так посмотрел на нас, что — бр-р! В ресторане, сказали, теперь ничего крепче томатного сока наливать не будут. Даже шампанское. И все благодаря тебе. Так, ты пришла в себя?
— Я никуда не поеду. Я хочу спать.
— Хорошо, зайду через час, — Ника вышла, всерьез задумавшись: состояние «алкоголички» и вправду было неважным. Лгала Ольга, когда говорила, что ничего не помнит, или нет — трудно было понять, но лицо, посеревшее за ночь, и дрожащие руки были не в пользу самой непредсказуемой золушки.
Ольга осталась одна и вновь легла, закуталась в одеяло, как в мягкий кокон, достала из-под подушки фотографию Макса. Чем красивее ухаживания, тем больше неловкости при расставании, чем клятвеннее заверения, тем больше стыда за них. Но Она сдержала свое слово, данное когда-то на улице ночной Москвы: не стала проклинать бросившего Ее Макса, не думала о нем ни плохо, ни хорошо. Сосредоточилась только на своих чувствах и, как когда-то, в первую ночь, размышляя о нем, влюбилась, так и в эту ночь накрутила себя, опустошив мыслями.
Если бы Ей предложили дать имя этому состоянию, то Ольга сказала бы просто, без патетики: «Я умираю». Ей не нужно было целый день притворяться перед подругами, начавшими было подшучивать над ней, спустившейся вниз, чтобы помочь приготовить ужин. К этому времени девушки вернулись из модного бутика, и Ника, находящаяся в возбуждении счастливого человека, принесла Ольге платье в чехле со словами: «Самое лучшее для тебя выбрала. Нинель чуть от зависти не умерла, тоже хотела его взять, но я сказала, что оно будет ей коротковато, потому что она выше тебя… Туфли померяй сейчас на всякий случай, я сравнила наши размеры: почти одинаковые, у тебя чуть-чуть меньше. Если что, Вера поменяет. И хватить хандрить, ты только на платье взгляни! К нему я такое колье подобрала — у самой слюнки текут!» — и убежала, добавив, что ей некогда возиться с Ольгиной хандрой, а нужно готовить ужин. Вместо того, чтобы выполнить полуприказ-полусовет Ники, «больная» так и не подошла к платью — решила присоединиться к подругам, исполнить частично свой долг дежурной.
Олеся выгнала с кухни Ольгу после того, как та разбила тарелку и долго сидела над ней, рассматривая осколки и пытаясь на полу, словно фаянсовые пазлы, сложить заново посуду. Кроме того, болели во всем теле мышцы, получившие свою порцию нагрузки после «пьяного» стип-дэнса. Ольга выпила аспирин, и ее тут же бросило в пот; навалилась слабость, как от гриппа.
— Иди, иди, отлеживайся. Мы как-нибудь с Никусей сами разберемся, — Олеся, упершись ладонями в спину Ольги, вытолкала пьяницу в фойе, — ляг, полежи, я тебе чай крепкий с бутербродами сейчас принесу. Тебе тут, кстати, Маслова, представляешь(?), передала таблетки, специальные, о-пох-ме-ли-ру-ю-щие, скажи Никусь, как они называются?..
Ольга не стала сопротивляться и охотно вернулась в свою комнату: не все мысли были передуманы. Оставалось главное и самое трудное. Раз первый шаг к свободе был сделан, то теперь нужно было заставить себя, как бы больно не было, — разобраться, объективно, цинично и жестко, проанализировать свои действия и найти выход, чтобы жить дальше.
83
Надпись на камне —
Буквы не разобрать.
Вернусь-ка я домой…
«Это мне за мои грехи, за самонадеянность. Поучаю всех, а сама…» — думала Ольга, привычно укрывшись покрывалом и вытирая упрямо-бесконечные слезы. Вспомнилась баба Нюра, бабушка Васи и почти родная Ольге, до конца своих дней находившаяся в здравом уме и обладавшая потрясающим чувством юмора.
В тринадцать неполных лет Оля по-настоящему влюбилась в мальчика, учившегося двумя классами старше. Ситуация была скверная: близкая подруга тоже была влюблена в него, звезду школы, выступавшего с песнями под гитару на каждом празднике, отрастившего небольшую черную бородку и тонкие усики, благодаря чему Артем выглядел старше всех. Оля не стала говорить про свои чувства подруге, чтобы не стеснять ее, думала о возлюбленном дни и ночи, завалила не одну контрольную и бесконечно страдала, в результате заработав из-за плохого аппетита и постоянных переживаний немыслимый букет — низкий гемоглобин, гастрит и аритмию. Мать, наверняка, все понимала, но не могла разговорить дочь, вызвать ту на откровенный разговор, чтобы как-то помочь советом. Да и не до того было Инне Ивановне, страдающей от последних раковых метастазов. Когда, наконец, бедная женщина отмучилась, отошла в мир иной, ее дочь находилась на той грани безумства и отчаяния, которая либо ломает людей, опуская на дно, либо делают стальными, несгибаемыми.