Страница 3 из 10
– Я должен осмотреть другую часть дома. Может быть, непрошеный гость прячется там.
– Нет, нет! – в ужасе возразила она. – Я не могу оставаться здесь одна ни на секунду.
– Тогда, может быть, посмотрим на это зрелище вдвоем, – предложил он, придавая словам шутливый тон. – Пожалуйста, не будьте ребенком, вы – такая взрослая и красивая барышня.
– Ну что ж. Я согласна.
И, выйдя в сени, она сильно уцепилась за его руку.
– Теперь мне не так боязно.
Он осветил входные и задние, ведущие в сад, двери лучом электрического света.
– Завертки на своих местах, – заметил он. – А значит, птичка еще не выпорхнула. Мы наверняка его найдем в одной из комнат с другой стороны дома.
– У вас при себе есть оружие? Может нам пригодится.
Кшепневский бросил взгляд на свою двустволку, стоящую в углу сеней.
– Заряжена?
– Конечно. Но я предпочел бы ею не пользоваться. У меня здесь есть кое-что получше.
Он показал на рукоять револьвера, торчащую из кобуры на его левом боку.
– Пожалуйста, держите его на всякий случай наизготове.
– Как изволите, – согласился он и взял оружие в руки. – А теперь – вперед!
Он открыл двери, ведущие в первую комнату с левой стороны и вошел в нее, за ним неуверенно вошла женщина.
– Кто здесь? – повторил он вопрос.
Ответом был адский шум в соседней комнате. Луч фонарика, пущенный по стенам и по полу, осветил пустое пространство. С готовым к выстрелу браунингом Кшепневский прошел во вторую комнату. Но и там он никого не обнаружил. Через двери в глубине дома они выбрались обратно в сени. Входные двери с обеих сторон были, как и прежде, закрыты на завертки. Тогда женщина, дрожащая и бледная, прижалась к мужчине.
– Здесь приведения. Это какой-то проклятый дом. Бежим отсюда!
Раздался протяжный стон осеннего ветра и шум ливня.
– Куда? В эту бурю? Нам нужно переждать здесь до утра.
Она с ним молча согласилась. Они вернулись в «свою» комнату. Кшепневский подбросил в печь сухих ветвей, и огонь, вспыхнув ярким пламенем, снова осветил темное помещение.
– Может быть, вы немного отдохнете.
Он расстелил на полу свою куртку.
– Вы выглядите уставшей от событий этого странного для нас обоих дня.
– Попробую, хотя я сомневаюсь, что мне удастся заснуть в таких условиях.
Она сложила вдвое свою пелерину, накинула ее вместо подушки на охапку хвороста и легла на его куртку, повернувшись лицом к огню.
– Пожалуйста, сядьте здесь, рядом со мной, – попросила она. – Я буду чувствовать себя безопаснее и, может быть, быстрее засну.
Он исполнил ее желание и, подкатив колоду к постели, сел, взяв ее руку в свою ладонь.
– Так хорошо, – сказала она и закрыла глаза отяжелевшими ото сна веками. – Ужасно, какой еще из меня ребенок и трус, не так ли?
– Какая вы милая, прелестная женщина, – ответил он, лаская ее обессилившую руку.
– Что? Комплименты? Не забывайтесь, пожалуйста, – сопротивлялась она остатками ослабленной усталостью и эмоциями воли. Она отстранила руку и, положив голову на локоть, посмотрела в сторону двери.
– Я хотел всего лишь вас успокоить, – оправдывался он. – Могу я закурить?
– Ну, конечно, курите.
Когда он вынул портсигар и чиркал спичкой, то почувствовал, как она нервно схватила его за руку.
– Посмотрите на дверь, на ключ.
Кшепневский посмотрел и заметил, как большой, торчащий из замка с внутренней стороны ключ медленно повернулся в левую сторону.
– Ветер, сквозняк, что ли, какого черта? – пробормотал он и, встав, пробовал воспрепятствовать дальнейшему вращению ключа.
Но ему это не удалось. Какая-то сила, с которой он не мог совладать, повернула ключ на полный оборот и с треском закрыла замок.
– Мы в ловушке, – прошептала Ванда. – Ну почему мы не убежали из этого проклятого места?!
– Успокойтесь, пожалуйста. Ведь ключ торчит в дверях с нашей стороны. Я могу в любой момент открыть дверь.
И он пытался привести свои слова в действие. Но все его усилия оказались тщетными. Ключ не шевельнулся. Тогда он схватил за дверную ручку и хотел открыть дверь силой. Ничего не вышло.
– Какая-то до смешного глупая история, – обескураженно сказал он и вернулся к пани Ванде. – В конце концов, мы можем вылезти и через окно. Но что за мальчишеские шутки!
– Не говорите так, не говорите так! – просила она. – Зачем провоцировать?
В то же мгновение двери медленно открылись наполовину. Кшепневский в ярости толкнул их, распахнул настежь, и вслепую выстрелил в глубь сеней три раза. В ответ он услышал где-то вверху, над собой, громкий смех, а потом крик Ванды. Он бросился с фонариком в другой конец сеней. Там он заметил лестницу на чердак. Не долго думая, он стал карабкаться вверх, откуда все еще доносились взрывы смеха. Когда он добрался до конца и выбил ногой дверь на чердак, все вдруг погрузилось в тишину. В свете фонарика он разглядел маленькую, затянутую паутиной, заваленную обломками домашней утвари, обручами от бочек и древесными стружками комнатку. В ней не было никого. Проклиная все на свете, нервно пощипывая усы, он поспешно спустился вниз и вернулся в комнату. Тут он заметил, что Ванда в обмороке. Разжав ее зубы охотничьим ножом, он налил ей в рот немного вина. Она вздохнула, открыла глаза и, обняв его судорожно за шею, прижалась к нему со всей силой. Грудь ее затряслась от тихого рыдания, истосковавшиеся губы искали его губ.
И так на границе страха перед неизвестностью и страстью, между красотой жизни и сумраком «того берега» она ему отдалась. Пелена безумства заслонила их глаза и отделила пурпурной завесой от злых сил дома. Отдались друг другу в сладком забвении, слепые и глухие ко всему, что вокруг них происходило. Насыщали желания своих молодых и здоровых тел, равнодушные ко всему вокруг, к тому месту, где они соединились, к целому миру. Мужчина и женщина! Он и она!
В наивном, детском неведении они подчинились воле темного предназначения, приведшего их обоих в эту странную комнату на час любовного соития. В опьяняющем экстазе они не замечали призрачных лиц, которые склонились над ними и с загадочными улыбками наблюдали за их любовными играми. Они не слышали вокруг себя таинственных голосов и шепота. Сплетенные в любовном объятии, они не знали о том, что сбываются чаяния «того берега», что творение их разогретых наслаждением тел – это то, что ожидалось годами, а, может быть, столетиями…
* * *
Так был зачат ребенок, который уже в колыбели был отмечен печатью потусторонней силы.
* * *
На рассвете, после ночного ужаса и любовного экстаза, мужчина и женщина, на мгновение соединенные химерой судьбы, разошлись каждый в свою сторону, чтобы уже никогда больше не встретиться.
У кузнеца
Годом позднее пани Гневош, жена кузнеца из Крулювки, выйдя ранней порой из дому, чтобы накормить бродивших по двору голодных кур, нашла у своего дверного порога подброшенного младенца. Ребенок, которому на вид было месяца три, какой-то тихий и безропотный, смотрел на нее широко раскрытыми темно-синими глазами и, казалось, сильно удивлялся миру и людям.
Пани Паулине от жалости сердце защемило. Она взяла подкидыша и отнесла в комнату.
– Бедняжка ты мой, – обращалась она ко все еще удивленному маленькому гостю. – Ты, наверное, проголодался. Да? Чем же мне тебя накормить? Сиську не дам, не могу. Может быть, из бутылки молока немного выпьешь?
Она поднесла к его розовым губкам бутылочное горлышко. Ребенок, почувствовав на губах сладкую жидкость, стал жадно пить.
– Маленький ты мой, как же тебя заморила твоя блудная мать, – возмущалась пани Гневош, медленно разворачивая пеленки. – Ай, ай! Что за белье! Батист, кружева? Не иначе как плод греховной любви какой-нибудь городской дамочки. Родить – немудрено, а вот вырастить!… Все они одинаковы, одна в одну… мальчик!
Это последнее восклицание, ставшее результатом тщательного осмотра, прозвучало одновременно с сердитой руганью пана мастера, который как раз перешагнул через порог светлицы.