Жена моего мужа

– Никогда больше не смей говорить с чужими людьми. – Перед носом Карлы покачивался палец с заостренным красным ногтем. Карла заметила, что с правого края лак чуть-чуть облупился. – На этот раз тебе попался ангел, но в следующий раз удача может изменить и тебе встретится дьявол. Ты поняла?

Карла предпочла промолчать, не удержавшись, однако, от вертевшегося на языке вопроса:

– А мой папа правда с Сицилии?

Мамино лицо стало густо-красным.

– Я не могу об этом говорить – ты же знаешь, это меня расстраивает… – Она нахмурилась, глядя на блузку Карлы: – Что это ты там прячешь?

Карла неохотно вытащила Чарли.

– Он гусеница, – с трудом проговорила она одеревеневшим от страха ртом.

– Это тот пенал, который ты у меня клянчила?

Карла кивнула.

Глаза матери сузились.

– Ты его взяла у кого-то из класса? Поэтому у тебя синяк?

– Нет! Нет! – Карла перешла на итальянский, заговорив отчаянно и быстро-быстро. – Лили же тебе сказала – в меня попали мячом. А по дороге из больницы она купила Чарли, чтобы мне было легче.

Мамино лицо смягчилось.

– Это очень любезно с ее стороны. Я должна сказать ей спасибо.

– Не надо. – Карла почувствовала, как по ногам у нее текут струйки мочи. Такое иногда случалось, если она сильно нервничала. Из-за этого ее тоже дразнили в школе – однажды она описалась на физкультуре («Вонючка Спаголетти, купи себе памперс!»). – Ей будет неловко, как Ларри. Ты же знаешь этих англичан.

Затаив дыхание, она ждала. Когда дядя с блестящей машиной приносил им разные вещи, мама сама твердила: не надо об этом заговаривать, а то ему неловко.

Наконец мама кивнула:

– Ты права.

Карла медленно, с облегчением выдохнула.

– Иди вымой руки – в больницах столько всякой заразы… – Мама взглянула в зеркало и провела руками по черным локонам. – Скоро Ларри приедет на ужин. – Ее глаза сверкнули. – Ляжешь сегодня спать пораньше.

Глава 7. Лили

Середина октября 2000 года

– Сахар, скотч, колюще-режущие предметы, чипсы? – грозно спросил охранник за стеклянной перегородкой.

Мой шеф был прав: к тюрьме действительно привыкаешь. Уже во второй приезд я спокойно выдержала взгляд офицера охраны. Надо же, как чисто бреется. Гладенький, как младенец.

– Нет, – ответила я с неизвестно откуда взявшейся уверенностью и отступила на шаг для личного досмотра. Интересно, а что будет, если взять с собой что-нибудь запрещенное – наркотики или хотя бы безвредный пакетик сахара из кафе? Эта мысль пробудила во мне острое любопытство.

Я шла через тюремный двор, цокая острыми шпильками новых красных туфель. Покупая их, я убеждала себя, что они придадут мне уверенности. Сегодня в саду во внутреннем дворе не было заключенных в одинаковой одежде. День выдался пасмурный, в воздухе пахло морозцем. Я до конца застегнула темно-синюю куртку и прошла за охранницей через двойные двери.

– Ну, как там, в тюрьме? – спросил Эд за ужином, когда я вернулась после первой поездки в Брейквиль.

Честно говоря, мои дневные впечатления почти улетучились, пока я возила маленькую итальянку в больницу и выслушивала претензии ее матери. Ее реакцию, конечно, можно понять: она переволновалась за дочь. «Благодарю вас от всего сердца за заботу о моей Карле», – написала она на листочке, который я потом нашла подсунутым под дверь.

Я до сих пор не решила, правильно ли поступила, вмешавшись, но что поделать, если у тебя гипертрофированное чувство ответственности.

– Там нет воздуха, – ответила я Эду. – Трудно дышать.

– А мужчины? – Он крепко, ободряюще меня обнял. Лежа на диване, мы смотрели телевизор. Нам было хорошо, хоть и немного тесно. Супружеская пара, почти (но не совсем) компенсирующая другую часть отношений…

Мне вспомнились заключенные в коридоре с их пристальными взглядами и бугрившимися под короткими рукавами футболок мышцами и Джо Томас с его неожиданно умными, хоть и странными замечаниями и задачкой для меня.

– Я ожидала другого. – Я прижалась к мужу и зарылась лицом – и носом – ему в шею. – На вид мой клиент совершенно обычный человек. Правда, очень умный.

– Вот как? – заинтересовался Эд. – А внешне он какой?

– Хорошо сложен, носит бородку. Примерно твоего роста. Очень темные карие глаза. Длинные тонкие пальцы плохо вяжутся с остальным обликом.

Муж кивнул. Я чувствовала, что он мысленно рисует моего клиента.

– Говорил о поэте военной поры Руперте Бруке, – добавила я. – Намекал, что Брук как-то связан с его делом.

– Он служил в армии?

С незапамятных времен все мужчины в семье Эда оканчивали Королевскую военную академию в Сандхерсте и делали выдающуюся военную карьеру. На первом свидании он рассказал, как разочарованы были родители, когда он отказался следовать традиции. Художественный колледж? Он с ума сошел? Нормальная работа, вот что ему нужно! Графический дизайн в рекламной компании стал компромиссом, на который все пошли скрепя сердце. В их семье не бунтуют, а соблюдают приличия. Смешно, но в тот момент мне это даже понравилось. От этого веяло порядком и надежностью. Но старая обида так и не прошла, и на редких семейных мероприятиях, куда я его сопровождала, Эд чувствовал себя не в своей тарелке. Он не озвучивал это, но я и так все понимала.

– В армии? – переспросила я. – Вряд ли.

Эд сел, и между нами словно повеяло холодом. Не из-за того, что он лишил меня тепла своего тела, а из-за дистанции, возникающей, когда Эд находится на своей волне. До свадьбы я не понимала, как легко художник уходит из реальности в воображаемый мир. Родители отказались оплачивать художественный колледж, но оторвать Эда от любимого занятия в свободное время невозможно. Вот и сейчас в его руках уже появился альбом, и на листе проступают черты лица человека с фотографий, глядящих на нас с каминной полки. На снимках его отец еще совсем молодой. Отец…

И вот сейчас я снова иду по тюремному двору и несу в портфеле ответ на загадку моего клиента, отбывающего пожизненный срок.

– Ваш отец служил в армии, – сказала я в комнате для свиданий, подвинув к нему папку.

Лицо Джо Томаса стало бесстрастным.

– И что?

– А то, что из армии его уволили и отправили отнюдь не в почетную отставку.

Я нарочно говорила резко. Мне хотелось расшевелить этого человека, выманить из панциря. Интуитивно я чувствовала: это единственный способ ему помочь. Если, конечно, я вообще хотела ему помогать.

– Согласно его заявлению, он защищался, когда на него напали с ножом в пабе. – Я посмотрела в досье, которое мы не один день собирали с одним смышленым стажером нашей фирмы. – Ваш отец оттолкнул нападавшего, тот разбил спиной стекло, порезался и едва не умер от потери крови. Это и есть связь между вашим случаем и делом вашего отца?

Глаза Джо Томаса, смотревшие на меня в упор, стали совсем черными. Я невольно огляделась.

– Здесь нет тревожной кнопки, – негромко сказал он.

Меня прошиб холодный пот. Он что, мне угрожает?

Джо Томас откинулся на стуле и разглядывал меня, словно это не он, а я находилась в сложном положении.

– Мой отец понес наказание за то, что защищался. Его опозорили, над нашей семьей глумились. Отцу пришлось уволиться из армии. Меня травили в школе. Но я усвоил важный урок: самооборона – не оправдание, потому что в нее никто не верит.

Я некоторое время смотрела на сидящего передо мной человека, а потом вынула из папки фотографию тощей рыжей девицы – погибшей Сары Эванс, девушки Джо Томаса.

– Вы хотите сказать, что защищались от женщины, у которой, судя по ее виду, не хватало сил поднять кирпич?

– Не совсем. – Джо повернул голову к окну.

Мимо прошли два офицера, о чем-то увлеченно беседуя. Услышат ли они меня, если дело примет дурной оборот? Пожалуй, нет. Тогда почему я больше не боюсь?

Джо Томас тоже смотрел на офицеров охраны, и на его губах играла довольная улыбка. Я начала терять терпение.