Страница 17 из 19
Замечательный поэт Михаил Светлов (Шейнкман) вспоминал: «Мой отец был торговцем. Он покупал в селе мешок груш, а на базаре продавал их поштучно, вот с этого мы и жили».
«Ну что же статистика? Может ли она сказать, каково число пустых желудков, пустых зубов? Каково число людей, чьи глаза вылезают из орбит при виде куска хлеба? Каково число людей, умиравших от голода и оттого обратившихся к жульничеству и конокрадству? – так описывал крайнюю степень нужды жителей местечек писатель Ицхок Лейбуш Перец[44]. – Еврею надо продолжать свое дело, надо жить, молиться и надеяться, говорил мой отец. Он молился и надеялся. Он с утра до вечера латал и шил овчинные тулупы; работа была трудная, а заработок – скудный. Частенько в доме не было денег на покупку одежды и обуви, даже дров. И когда ударяли морозы, мы запирали в доме все комнаты, кроме одной, где и теснились все вместе, чтобы было теплее».
Нищета, постоянное недоедание, болезни – все эти спутники местечковой жизни отмечены в воспоминаниях очень многих выходцев из Черты.
Часть семей все же вырывалась из нужды и в той или иной степени преуспевала. В отсутствие возможности заниматься земледелием и другим производительным трудом местечковые евреи занимались куплей-продажей или мелкими ремеслами. В торгово-посредническую деятельность было вовлечено до 40 % жителей местечек, по сути устанавливавших экономические связи между городом и деревней. Эта деятельность по-разному воспринималась в среде еврейского и коренного населения. Если сами жители местечек считали торговую деятельность весьма уважаемой и даже традиционной для своего круга, то окружающее население, наоборот, относилось к «торгашеству» негативно. Контактируя по большей части именно с евреями-торговцами, жители русских и украинских городов и деревень видели в евреях не производителей материальных благ, а лишь посредников, готовых на все ради наживы. Это подпитывало бытовой антисемитизм.
В неменьшей степени на формирование отрицательного образа местечкового еврея в глазах обывателя влиял еще один источник существования штетла. С давних пор, тех самых, когда польская знать начала встраивать еврейское население в систему экономических отношений Речи Посполитой, жители местечек пользовались правом на винокурение и обрели в этом занятии большой опыт. На территории Российской империи подобного «заказа» со стороны дворянства и властей евреи не получали, зато спрос на такого рода продукцию со стороны простого народа был чрезвычайно высок. Складывалась парадоксальная ситуация: торговая активность обитателей местечек злила православных, с удовольствием употреблявших произведенное евреями питье, а власть и аристократия, напротив, поощряли торговлю, в то же время обвиняя иноверцев в спаивании коренного населения и, как следствие, в разорении местного крестьянства, в обнищании деревень.
Гораздо меньше нареканий со стороны как «верхов», так и «низов» общества, вызывали местечковые евреи-ремесленники. Местное население с удовольствием пользовалось результатами их труда, как правило квалифицированного, а государство даже пробовало решать с их помощью некоторые хозяйственные проблемы, причем в масштабах куда более крупных, нежели местечковые. Например, в целом ряде эпизодов российской истории евреи-ремесленники получали право на выход из Черты и переселение в большие города. Конечно, такими льготами пользовались и дипломированные врачи, и адвокаты, но в данном случае мы говорим именно о жителях местечек и их традиционных занятиях. А было таких, как считается, не менее трети населения.
Местом встречи еврейских ремесленников и торговцев с нееврейским населением окружающих деревень была рыночная площадь штетла – один из неотъемлемых элементов устройства еврейского местечка. Социально-культурное и общественное значение этого места выходило далеко за рамки собственно торговли. Здесь обменивались информацией и новостями, здесь заключались сделки не только торговые, но и по разного рода «гражданским» вопросам. На площади выступали заезжие актеры и местные музыканты-клейзмеры[45].
Увы, но здесь же зачастую происходили и конфликты, в том числе с местным населением и крестьянами. Не раз именно на рыночной площади местечка начинались события, приводившие к погромам, перекидывавшимся затем на еврейские жилые улицы и синагогу.
Ежедневная жизнь местечка протекала однообразно, в строго регламентированных границах, охраняемых и кагалом, и общественным мнением. Но в дни праздников облик штетла преображался. Относилось это и к многочисленным религиозным праздникам, входящим в систему годичного цикла жизни религиозной общины, и к праздникам общинно-семейным, главным среди которых всегда была свадьба. Отношение к ней в еврейской общине всегда было особенным и даже – возьмем на себя смелость это утверждать – отличным от культур других народов.
Свадьба в местечке была не личным делом конкретных семей, а важнейшим эпизодом общинной жизни, сформированным и фундаментальными религиозными заповедями, и выработанными на протяжении веков традициями. Свадьбу готовили с величайшей скрупулезностью. Регламент охватывал все стадии процесса: от строгих ограничений при знакомстве молодоженов и тщательного выяснения соответствия их семей по статусу и положению до детального регулирования элементов самой праздничной церемонии.
Может быть, потому и проходили свадебные церемонии так шумно, потому и вызывали неподдельную радость и безудержное веселье жителей местечка отправляющиеся под хупу[46] молодожены, что повседневная жизнь штетла была нелегка.
Еврейская свадьба была не только шумным праздником, нарушавшим размеренную жизнь патриархального местечка. Религиозная традиция, на которой был построен быт жителей Черты, уделяла особое внимание гармоничности и преемственности этапов жизненного цикла, и отправной точкой его считалась именно свадьба – создание семьи. Тщательно продуманные процедуры и регламент всех эпизодов, разработка и подписание брачного договора (ктубы), носившего в еврейской общине обязательный характер и гарантировавшего интересы женщины – все это служило одной цели: обеспечить крепость, целостность семьи. Ее создание рассматривалось буквально как акт творения, следствием которого было рождение детей, а по сути – продолжение еврейского народа.
Внимание к детям, к воспитанию многочисленных сыновей и дочерей пользовалось в культуре патриархальных местечек столь же высоким вниманием. Безусловно, мы вряд ли найдем на земле народ, который не считал бы детей главной ценностью. Но у евреев эта ценность была особой, действительно определявшей облик, повседневную жизнь и конечную цель существования семьи. Не случайно именно удар по детям, предпринятый правительством Николая I в рамках кампании набора кантонистов, воспринимался в еврейских местечках самым страшным проявлением царского гнета за все годы существования Черты.
Традиционная многодетность была, конечно, одним из факторов, обусловливавших бедность семей, живших в тесных, скученных поселениях. Но у жителей местечек, судя по всему, даже в мыслях не было поступиться этой высшей ценностью ради улучшения материального положения.
Но детей мало было родить и накормить – согласно традиции их нужно было с малолетства готовить к предстоящей жизни. При воспитании детей особое внимание уделяли их образованию. Вне зависимости от достатка семьи (а точнее, от его отсутствия), от профессии и культурного уровня родителей, ни один ребенок, родившийся в местечке, не мог остаться без обучения. В соответствии с тысячелетними традициями обязательства семьи в первую очередь касались планомерного обучения мальчиков. Основной формой их раннего обучения в местечках был хедер – еврейская начальная школа.
Абрам Паперна, писатель и педагог, родившийся в маленьком местечке Минской губернии в 1840 году, записал в своих воспоминаниях: «Когда мне исполнилось четыре года, стали поговаривать об отдаче меня в хедер. Я очень обрадовался. Что тянуло туда мое сердце – ореол ли ученых, благоговение ли к книге (к книге относились не только как к предмету полезному, но и как к предмету дорогому: если книга нечаянно падала на пол, ее бросались поднимать и целовали, как бы прося извинения за небрежность)… Я стал проситься в хедер, и просьба моя была охотно исполнена… Окутанного в талес, мать понесла меня на руках в хедер, где я был любезно встречен учителем (меламедом), который, погладив меня по головке, посадил за стол и тут же приступил не то к занятиям, не то к проверке моих способностей. Он показал мне в молитвеннике первую букву алфавита – алеф, обращая мое внимание на ее отличительные признаки. Потом предложил мне самому отыскать ее на других страницах среди других букв. И когда мне это удалось, меня осыпали поцелуями, а сверху на стол посыпались конфеты и монеты, причем меня уверяли, что это ангелы… бросают мне дары, и что эти дары будут постоянно сыпаться на меня, если я буду послушен и прилежен».
44
Перец Ицхок Лейбуш (1852–1915) – писатель, один из основоположников литературы на языке идиш.
45
Клейзмеры – еврейские народные музыканты. Играли в бродячих ансамблях («капеллах») из нескольких исполнителей на свадьбах, бар-мицвах, ярмарках. Основным инструментом была скрипка, иногда дополнявшаяся трубами, флейтами.
46
Хупа – балдахин, под которым еврейская пара стоит во время церемонии бракосочетания, а также сама эта церемония.