Возвращение троянцев

– В лагерь прибежал египтянин и сказал, что в битву вмешались воины-чужеземцы и что их вожак очень похож на меня, – тем же, негромким голосом проговорил Ахилл. – Я понял, кто это может быть, и пришел. А вернее сказать, Пентесилея притащила меня на себе. Ну, здравствуй, Неоптолем!

На этот раз фараон, все это время напряженно следивший за разговором Гектора с юным ахейцем, и его воины, плотно их обступившие, поняли все сказанное, хотя и не знали языка. У многих вырвались восторженные крики, а Рамзес поднял руки к небу, вознося благодарность богам.

Что до Неоптолема, то он сделал несколько неверных шагов к Ахиллу, еще не до конца веря, что этот раненый богатырь, такой прекрасный и такой невероятно молодой, и вправду его великий отец. Потом юноша понял, что не бредит и не видит сон.

– Отец! – он протянул руки, но понял, что они задрожат, и тут же их опустил. – Отец, прости меня!

– Это ты меня прости, – ответил Ахилл. – Во всем, что с тобой случилось, виноват только я один. На мне куда больше крови и зла. Давай постараемся все это искупить. Если сможем. Ну, подойди, обнимемся наконец, а? Только учти: справа у меня сломана ключица, а слева мою грудь проткнули копьем. Так что не слишком дави. Ты ведь страшно сильный, раз таскаешь мои доспехи…

Общий шум вокруг нарастал, египтяне и чужеземцы толпой обступали героев, кричали, приветствуя их. Громче всех вопили мирмидонцы, иные из которых видели Ахилла прежде и помнили его. Им было совершенно неважно, каким таким образом он умудрился воскреснуть, они были счастливы, что он жив. Герой махнул им левой рукой, которой тоже двигал с трудом, подавляя боль, улыбнулся, затем, не совладав с собою, что есть силы прижал к груди сына и понял, что земля уходит у него из-под ног.

– Держи меня! – шепнул он Пентесилее и улыбнулся брату, который, заметив, как он пошатнулся, рванулся к нему: – А тебе, Гектор, надо думать, как самому не упасть – ты выглядишь чуть лучше моего… Но все же мы оба выглядим много лучше лестригонов.

– Итак, – торжественно проговорил Александр Георгиевич, совершив ритуальный круг с заварным чайником и поровну влив янтарную заварку в три чашки своих бывших студентов, – итак, я вчера полностью закончил переводить и, надеюсь, вы все, прочитав роман до конца, поможете мне своими советами. Кое-что нужно исправить, кое-что дополнить.

– Что тут еще дополнять?! – изумилась Аня. – Тут и так столько событий, что голова идет кругом!

– По мне, так это – не обижайтесь, Александр Георгиевич, даже интереснее самих греческих мифов, – признался Виктор. – Даже как-то и не вспоминаются прежние сюжеты. А то я вначале думал, что во второй книге будет что-то из «Одиссеи»…

Каверин посмотрел на Сандлера и улыбнулся:

– Ты был очень хорошим студентом, Витя. И главное, с чем у тебя всегда было хорошо, так это с интуицией. Помню, этим отличались твои ответы. И прочитать не прочитаешь, но сам поймешь, почувствуешь, чем там должно кончиться, и как должны дальше развиваться события.

– Но тут-то я не угадал!

Профессор долил в чашки кипятку и уселся в свое кресло.

– Сегодня я хочу по старой памяти почитать вам вслух. И мы вместе посмотрим, что там угадалось, что нет… Одна из самых, на мой взгляд интересных частей романа еще впереди. А коль скоро вы приехали с утра, то я, может, успею прочитать вам и две части…

Часть. Последний остров

Глава 1

Шторм усиливался. Ветер, будто исполнившись ненависти к волнам, налетал на них уже не порывами, но давил стеною, при бешеной скорости и силе обретшей почти ощутимую плотность. У волн теперь не оставалось времени, чтобы откатываться назад и затем вздыматься снова – они неслись, спасаясь от лавины ветра, также обратившись в лавину – в единое, гигантское, мчащееся все вперед и вперед тело. Масса воды обрела железно-серый цвет, и белые вспышки пены, то и дело возникающие на высоченных гребнях, делали этот цвет еще гуще, еще мрачнее.

Казалось, ничто не сдержит эту массу в ее движении. Но вечные соперники волн, скалы с обычным своим равнодушием ожидали их ударов. Каждый набег ревущей клокочущей оравы волн невидимо разрушал камень, вырывая его частицы, вытачивая в нем впадины и провалы, однако сотни и сотни лет нужны были морю, чтобы отнять у скал хотя бы пол-локтя пространства, и мириады волн рождались и умирали за это время, видя скалы прежними, все такими же несокрушимыми, неподвижными, твердо и неколебимо встречающими их безумный и бесполезный натиск.

Берег был высок, и даже самые громадные морские валы, расшибаясь о красновато-желтую массу утесов, не доставали жадными брызгами их вершины. А потому среди ребристых уступов этих вершин безбоязненно росли низкие кудрявые сосенки и цепкий шиповник, а во впадинах и щелях гнездились ласточки и голуби, уступая иные утесы чайкам, которых здесь тоже было великое множество, и которые лишь при наступлении настоящей бури попрятались, чувствуя, что ветер вот-вот расшибет их с лета о камни. До этого они носились над вздыбленными волнами, ловя на лету подхваченных пеной рыбок, и кричали, нарушая своими резкими криками монолитный рев шторма. Когда они исчезли, к грохоту расшибающихся о скалы валов не добавлялось более никаких звуков, лишь изредка вопль морского орла[13] прорывался сквозь него, точно крик утопающего, и снова море и скалы вели свой грозный спор вдвоем.

Среди верхних уступов одного из утесов, в небольшой впадине, прислонившись спиной к покрытому тонкой пеленой мха камню, сидел человек. Крохотный костерок, разожженный им на рассвете в небольшой ямке, давно догорел, и сейчас он аккуратно засыпал мелкими камешками и клочками мха темное пятно золы, в которую зарыл скорлупки голубиных яиц – он испек в горячей золе около десятка этих яиц и уже съел их, лишь отчасти утолив голод. Вот уже третий день, кроме яиц, ему ничего не доставалось – буря бушевала давно и не было возможности спуститься к морю и наловить рыбы или хотя бы набрать ракушек.

Человек не боялся рева моря – он хорошо знал, что туда, где он укрылся, волны не достанут. Не достанут здесь и люди, и это устраивало его еще больше…

Если бы кто-то мог увидеть этого человека среди желтоватых скал и вцепившихся в их ребра тощих сосен, то счел бы его здешним, родившимся в этих диких местах – так дик был его вид.

То был мужчина лет сорока, высокий и поджарый – его природная гибкость стала еще виднее благодаря сильной худобе и густому загару, покрывавшему тело сплошь, потому что он был почти нагим. Единственной его одеждой было подобие плаща, сделанного из двух козьих шкур и в жаркие дни спасавшего спину от ожогов. Сейчас этот плащ, превратившийся за пару лет в клочковатые лохмотья, висел на левом плече, подхваченный в талии сыромятным ремнем. При таком наряде довольно странно выглядели самые настоящие, когда-то прочные и даже красивые сандалии, от которых теперь оставались только сильно разбитые подошвы да остатки прежде высокой шнуровки – каждый ремешок был связан из обрывков и кусочков. На сыромятном поясе висели нож в самодельных ножнах и мешочек, в котором, судя по небольшим размерам, могло быть огниво.

Лицо человека, такое же черное от загара, было тоже худым, от природы тонким и немного резким, но достаточно правильным. Морщины, перерезавшие лоб, и жесткие складки возле губ делали его старше, а нечесаные и грязные, грубо подрезанные ножом волосы и борода, когда-то светло-каштановые, а теперь выгоревшие на солнце и серые от пыли, создавали бы ощущение безумия и одичания, если бы не спокойный, острый, полный воли и силы взгляд серых умных глаз.

Человек смотрел на море. Он не любовался стихией, хотя обычно любил это делать – ревущий шторм часто был в союзе с бурей, сокрушавшей его душу, хотя он ничем и не выдавал ее. Однако сейчас его напряженный взгляд был устремлен на два темных силуэта, мелькавших между волнами. То были корабли. Буря застала их в открытом море, но сила шторма была такова, что кормчим и гребцам не удавалось управлять движением, и волны неумолимо несли оба судна к скалам, которых из-за штормовой мглы мореплаватели могли издали и не заметить. Впрочем, они не сдавались, стараясь направить корабли вдоль прибоя, чтобы пройти мимо берега и снова оказаться в открытом море. Одному из кораблей это уже почти удалось – он шел, сильно кренясь, то и дело взлетая на гребни водяных гор, но с каждым взлетом отвоевывая небольшое расстояние. Второй тоже готов был отдалиться от опасных утесов, но на его пути была невысокая скалистая гряда, лишь чуть выступавшая из воды, и, возможно, кормчий не видел ее – корабль шел прямо на рифы.

13

«Морским орлом» здесь, очевидно, называется альбатрос.