Огненный лис

— Как же жить, братан? Обьясни. — Попросил Васька. — Отказ от зоны писать, что ли?

— Не стоит, земляк. Это проще простого…

Зэк встал и прошелся по камере:

— Зону возрождать надо. Наши там уже стараются, и мужики их поддерживают… Правильно жить надо, понятно?

— Конечно, — кивнул Росляков и хотел ещё о чем-то спросить незнакомца, но в этот момент с улицы, из-за решетки послышался приглушенный крик.

Похоже, кто-то из другой камеры хотел докричаться до обитателей «четыре-четыре».

Росляков кивком указал на дверь. Дядя встал, подошел и заслонил спиной смотровой глазок.

— У-у-у… «Четыре-четыре»! — Послышалось вновь.

Васька подтянулся к решетке:

— Говори, братан!

— Это «четыре-два»! — Отозвался тот же голос. — «Коня» ловите!

«Конем» в тюрьме называли длинную, свитую из всевозможных ниток веревку с привязанной на конце спичкой.

Веревку эту опускали в канализационную трубу.

Из соседней камеры, или из «хаты» выше либо ниже этажом запускали такую же, после чего обязательно сливали воду. Поток подхватывал конструкцию, увлекал за собой, вертел, крутил… Если «кони» встречались в трубе, концы их обязательно спутывались.

Затем осужденные вытаскивали своего «коня» и вместе с ним соседского. Таким образом, получалось нечто вроде веревочной почты.

Привязав к веревке полиэтиленовый пакет, можно было упаковать в него любую записку и протянуть по трубе в другую камеру. Иногда таким же образом передавались и продукты: чай, конфеты, курево… Диаметр канализационных труб позволял отправлять даже одежду.

Разумеется, во время работы такой почты осужденным соседних камер оправляться было строго запрещено.

— Примите «маляву»! — Вновь послышалось из «четыре-два», когда связь была установлена.

В конце концов, Васька развернул смятый клочек бумаги и пробежал взглядом по строчкам:

— Тебе, — смутился он, передавая записку сидящему напротив человеку.

— Нет, — опять усмехнулся тот. — Для вас это…

Росляков снова принялся читать.

Послание уведомляло, что новичок является «смотрящим от братвы», то есть авторитетом для всех, без исключения, обитателей камеры.

— Понятно, — кивнул Росляков. — С прибытием!

— Толик, — коротко представился зэк. — А ты, земляк?

Васька назвался и рассказал, за что и сколько сидит. Затем подозвал приятелей:

— Это Дядя… А это — Циркач.

Получив приглашение, Рогов уселся напротив.

— Сдается мне, ты из кадетов? — Прищурился Толик.

— Из кого? — Не понял Виктор.

— Ну, из офицерни?

— Угу.

Смущение Рогова не ускользнуло от проницательного взгляда Толика. Он с ухмылкой, но доброжелательно потрепал собеседника по плечу:

— Не гони, земляк! На зоне за волю не предьявляют. Но…

«Смотрящий» выдержал паузу и самодовольно крякнул:

— Это на зоне. А в тюрьме можно!

Виктор выжидающе молчал.

— Служил где?

— В Свободном. Недолго.

— А сам откуда?

— Из Питера.

Толик поднял брови:

— Питерских уважаю. Отличные ребята… в основном. Гордые, и в душу не трахаются.

Почувствовав непонимание собеседников, пояснил:

— Стукачей обычно среди них не бывает. И тихушников тоже… Их сразу видно: кто пацан, кто из мужиков, кто козел, а кто и «обиженный». Понимаешь?

— Понятно, — кивнул Рогов.

— Ни хрена тебе не понятно! — Рассмеялся Толик. — По тебе-то как раз и не видно ни черта…

В камере грянул дружный хохот — оказалось, народ внимательно прислушивается к разговору. Кто-то из обитателей камеры даже пошутил, но осторожно, без обидных и оскорбительных слов.

Громче и дольше всех смеялся сам Толик — так, что слезы на глазах выступили. Он не спеша достал из «майдана» аккуратно сложенный носовой платочек, смачно высморкался, откашлялся… Затем скомкал его и бросил через всю камеру в сторону «параши».

Платок не долетел — упал на пол.

Толик поморщился, сплюнул зло и произнес, глядя Рогову прямо в глаза:

— А что это у нас так в хате грязно? Слышь, земляк? Прибери-ка!

Виктор не пошевелился.

В кармане у него был спрятан обломок лезвия «Нева» от безопасной бритвы — ещё Болотов посоветовал ему всегда иметь при себе такое оружие. Один ловко нанесенный удар ладонью с зажатым между пальцев острием — и противник долго будет корчиться от боли, зажимая руками рассеченное лицо.

Сейчас, видимо, пришло время вспомнить «советы врача».

— Ну, я кому говорю-то? — Процедил Толик, и Рогов неожиданно понял, что обращаются уже не к нему.

За спиной Виктора общее настороженное затишье нарушил печальный вздох. Затем послышалось шуршание — видимо, кто-то встал с соседней шконки.

Еще не веря до конца, что на этот раз для него все обошлось, Рогов обернулся.

Немолодой уже зэк, которого все называли Месик, нехотя взял в руки швабру и начал подметать камеру.

— И шмотки свои перекинь, — распорядился «смотрящий».

— А куда? — Сьежился Месик.

— На атасе будешь теперь жить. У «параши»!

Пока заключенный переносил вещи на указанное место, Толик достал из вещевого мешка несколько пачек сигарет. Закурил сам, угостил Виктора, Ваську и Дядю.

Остальные бросил на стол:

— Это на всех. Грев с общака. — Он повернулся и окликнул Месика:

— Держи, тебе тоже… В тюрьме никто не должен быть забыт!

— А за что ты его так? — Не выдержав, поинтересовался Васька.

— Он ещё в Шимановске, в КПЗ, с «обиженкой» жил. Понимаешь?

— Да ну?

— Ел с ними чуть ли не из одной шлемки. Чифирил… Может, и ещё чего делал! — Толик вновь окликнул Месика:

— Что, верно? Или нет?

— Верно, — отозвался бедолага и ещё больше вжал голову в плечи.

— Знал, что с «дырявыми» живешь?

— Да.

— Ну и Бог тебе навстречу… С ними и живи теперь дальше. Сам путь свой выбрал, нехер жаловаться.

По камере прокатился возмущенный ропот. Кто-то крикнул:

— Завалить гниду мало!

— Всех мог под черту подвести. Всех заминехать…

— За стол общий садился, гад! Место правильного мужика занял.

— Через него, падлу, всю хату могли «обиженкой» обьявить!

— Успокойтесь, — Поднял вверх руку Толик. — Успокойтесь…

— Да как же теперь?

— С вас спроса нет, — обьявил «смотрящий». — Вы ведь не знали? Верно?

— Конечно не знали, — послышались со всех сторон обрадованные голоса обитателей камеры.

— Не знали, — подтвердил Росляков.

— Ну и все! Шабаш на этом. — Толик припечатал ладонью доски стола — Но на будущее учтите: хочешь жить мужиком — живи. Никто не тронет. Работай честно, вовремя долю в общак вноси… А если с «опущенными» якшаешься становись и сам пидором.

Глава 3

— Васька! Дрыхнешь, как сурок… Проснись.

Рогов склонился в проход между койками и тряханул приятеля за плечо:

— Проснись, говорю. Хорош харей в подушку упираться.

— Ну чего тебе? — Сердито буркнул Росляков. — Ходишь тут, бродишь… Ни днем, ни ночью покоя нет.

Все же он поднялся, босыми ногами нащупал под койкой тапочки, пару раз шкрябнул ногтями мошонку и лишь после этого приоткрыл глаза:

— Душно как-то, бляха… Опять шныри форточки позакрывали, падлы. Кто сегодня на котельной, не знаешь?

— Китаец.

— Тогда ясно.

Васька с трудом координируя движения потянулся к прикроватной тумбочке, мизинцем зацепил фарфоровую чашку с росписью «под Гжель» и чуть не пролив её содержимое, жадно сделал глоток:

— Чаек будешь? — Протянул он чашку Рогову.

Тот молча отодвинул её обратно, под нос приятелю:

— Хлебни еще. Может, очнешься наконец.

— Да ты вообще сдурел, Циркач! — Возмутился Росляков. — Сейчас, наверное, часа три ночи. Я спать хочу, как покойник!

— Васька… — с нажимом произнес Рогов.

— Ну, что?

— Вставай, говорю. Дело есть.

— Чего случилось-то? Быченко, что ли, хозяина завалил из-за бабы своей?

— Остряк!

То, что начальник Тахтамыгденской колонии частенько спит с женой своего «вечно дежурного» капитана, в зоне знала даже самая последняя, прожженая до дыр кастрюля. И тема эта казалась настолько избитой и обмусоленной, что помянуть её для красного словца можно было разве что спросоня.