Страница 5 из 6
Со дня несчастного случая я ничего не ел и не пил и до сих пор получал питание и питье только через зонд. Особого голода я не чувствовал, поэтому отсутствие еды меня не беспокоило, а вот невозможность пить воду просто сводила с ума. Мышцы шеи совершенно не работали, врачи опасались, что я могу подавиться, а позволить себе такой риск мы не могли. Но я все время жаловался на жажду, и в один прекрасный день нам выдали губку на шпажке, которую надо было опускать в стакан с водой и прикладывать мне к губам, чтобы я мог высасывать воду таким образом. Я испытал невероятное облегчение и понял, что до этого времени даже не знал, что такое настоящая жажда, – чистая, безопасная вода всегда была у меня под рукой. И в этот момент я испытал глубочайшую благодарность за то, что раньше принимал как должное. Вкус этой первой капли воды был настолько замечательным, что я задумался, пусть и всего на мгновение, над тем, как прекрасна жизнь как таковая. В моей копилке появилось еще одно новое для меня переживание. Узнать что-то, чего я не знал раньше, означало, что это знание навечно принадлежит мне, и осознание этого произвело на меня очень сильное впечатление, пока я утолял мучившую меня жажду еще парой капель вкуснейшей воды.
Как-то раз в воскресенье, пока я еще лежал на отделении интенсивной терапии, моим кузенам разрешили навестить меня. Это было огромное событие, потому что, если не считать очень эмоционально насыщенного посещения моих бабушки и дедушки, никого, кроме родителей и братьев, ко мне не пускали. Но в то утро все мои болезни и инфекции обострились одновременно. Худшего времени для визита просто и придумать было нельзя. Я понимал, что мое состояние резко ухудшилось, потому что зубы начали стучать, меня бил озноб, а температура достигла максимальной отметки в сорок один градус. Раньше повышение температуры у врачей особого беспокойства не вызывало, поскольку лихорадка может быть полезна и защищает организм от инфекций, но сорок один градус – слишком опасная температура, подвергающая риску внутренние органы и клетки, она является смертельно опасной и часто вызывает кому. Вследствие травмы я потерял способность регулировать температуру тела, которая, кстати, так и не восстановилась, поэтому единственным способом борьбы с лихорадкой было обложить меня пакетами со льдом. На этот раз мне стало действительно плохо, не только из-за инфекций, но еще и потому, что моим кузенам пришлось уйти, не пробыв со мной и минуты. Меньше всего мне хотелось оттолкнуть людей, которые пришли поддержать меня, а от лихорадки мое сознание было настолько спутанным, что я воспринял произошедшее очень тяжело.
Обычно, если к нам в гости приезжали мои кузены, я всегда старался провести с ними побольше времени. Я всегда очень ценил своих родственников и получал удовольствие от общения с ними, поэтому ощущение того, что я подвел их, хотя они проделали такой долгий путь, что я не могу пройти через все препятствия и побыть с ними, было просто ужасным. Я чувствовал себя виноватым перед ними, и хотя теперь я знаю, что думал так из-за лихорадки, я все-таки впервые, возможно лишь на уровне подсознания, понял, что придется несколько ослабить свойственное мне стремление контролировать и принимать решения, и это оказалось очень тяжело. В глубине души я понимал, что они приехали не только повидаться со мной, но и поддержать моих родителей, а значит, все равно приехали не напрасно, но я настолько не привык к тому, что могу кого-то подвести, что полностью погрузился в эти мрачные размышления, мучаясь от лихорадки.
Наконец подействовали антибиотики, температура упала, но не одно, так другое – вскоре мне сменили аппарат ИВЛ, и тот день стал для меня настоящим кошмаром. Я уже привык к огромному стационарному аппарату, который все время жужжал и булькал в углу палаты и дышал за меня, но на случай, если потребуется срочный перевод в другую палату, меня решили подключить к портативному аппарату меньшего размера. Для начала я просто не смог скоординировать дыхание с ритмом аппарата, решил, что он работает против меня, и запаниковал. Мне казалось, что в горле что-то застряло, что я снова тону в море. Это было ужасно, я долго привыкал к новому аппарату, но когда все-таки сумел адаптироваться, жизнь заиграла новыми красками. Во-первых, я смог практически нормально говорить, а во-вторых, это был еще один шаг к переводу на другое отделение.
В те дни я наконец смог увидеться с друзьями, которые были со мной в Португалии, когда все это произошло. Первым пришел Маркус, и мы с ним оба много плакали. Мама встретила его на станции и попыталась как-то подготовить к тому, что ему предстояло увидеть, но вряд ли это можно было передать словами. С тех пор как он видел меня в последний раз на пляже, я так и не обрел способности двигаться и теперь был подключен к куче аппаратов, поддерживавших мою жизнедеятельность. Моим друзьям многое пришлось пережить из-за меня, и наша встреча была очень трогательной. Лишь позже, когда я смог более четко говорить и мыслить, я сумел осознать все, что произошло после того, как меня увезли с пляжа. Я заметил, что Маркус до сих пор переживает из-за того, что не смог полететь вместе со мной на вертолете и что первые несколько часов и всю первую ночь мне пришлось провести одному. Я с трудом убедил его в том, что обо мне хорошо заботились в больнице, а на следующий день уже приехали родители. Сейчас я понимаю, какое нелегкое испытание выпало на долю моих друзей. Мы были совсем юными, и большинство из нас еще никогда не сталкивалось с серьезными событиями, меняющими всю жизнь. Больше всего им помогло то, что они поддерживали друг друга и получали поддержку от своих родных, нашей школы и моей семьи, – вот еще один пример того, как круг поддержки может оказаться жизненно важным в тяжелых ситуациях. Я был очень тронут, когда Маркус и Хьюго рассказали мне, как близко к сердцу приняли произошедшее их португальские друзья и как они помогли отыскать меня после того, как меня эвакуировали с пляжа.
Отделение интенсивной терапии стало для меня настоящими «американскими горками» в плане эмоциональной и физической адаптации. Инфекции, с которыми приходилось бороться моему организму, представляли собой куда бóльшую угрозу моей жизни, чем нам тогда казалось, и только потом нам рассказали, что временами врачи не были уверены, выживу я или нет. Думаю, что бессознательно основная часть моей энергии уходила просто на то, чтобы оставаться в живых. К тому же мне пришлось столкнуться с огромным спектром эмоций, которые раньше никак не проявлялись в моей жизни. Практически каждый раз, когда ко мне кто-нибудь приходил, в какой-то момент я начинал плакать, а я, как положено фанатичному спортсмену, не привык открыто проявлять чувства. Сначала было тяжело, у меня возрастала тревога, я пытался сдержать слезы, но через некоторое время они стали для меня чем-то настолько естественным, что я перестал обращать на них внимание. Столкновение с тьмой, водоворот эмоций – все это было очень тяжело, но приводило к катарсису, и сегодня я умею это делать гораздо лучше именно благодаря тому, что со мной произошло.
Именно находясь на отделении интенсивной терапии, я осознал, что открытки и сообщения начали приходить с того самого момента, как стало известно о несчастном случае. Пока я был в Португалии, друзья и родственники писали моим родителям на домашний адрес, но теперь, после перевода в Сток-Мандевилл, большинство открыток приходило прямо в больницу. Поначалу, пока я должен был все время лежать на спине, я не мог оценить количества приходивших открыток, но, когда меня наконец перевели в полусидячее положение, я смог наблюдать, как их становится больше с каждым днем, потому что мои близкие вешали их на полки, стены – повсюду, где были какие-то выступы или свободное пространство. Я был поражен тем, что все эти люди думают обо мне, и не просто думают, а еще и находят время написать открытку, нарисовать рисунок или отправить подарок. Некоторые люди прикладывали столько усилий, что мне было даже неловко, и мое потрясение росло с каждой следующей открыткой.