Страница 2 из 5
То, что сказал отец Виталий, было главным во всём заседании Синодальной комиссии. Он говорил о том, что было дорого и понятно абсолютно всем, но о чём, в силу известных обстоятельств, никто не мог сказать вслух, да ещё на таком официальном заседании. Он говорил о Церкви – вечно живой и никем не побеждённой. Как помню, в его выступлении не было резких выпадов по отношению к власти, но и не было ни одного лишнего слова.
Его речь была проникнута глубочайшей верой в то, что Церковь наша не только жива и поэтому достойно подготовится к славному событию, но он пророчески начертал огромный план работы по воцерковлению нашего общества, он верил в преображение нашей страны, а потому говорил о расширении духовного образования, об открытии храмов и монастырей на Руси и особенно, что мне запомнилось, о канонизации многих почитаемых святых, мучеников и исповедников. Он с жаром доказывал неправомочность произведённой канонизации Русской Зарубежной Церковью святого праведного Иоанна Кронштадтского, так как это святой долг и обязанность нашей Церкви – видеть явления святости и своевременно объявлять об этом. Многим тогда показалось, что отец Виталий совсем потерял чувство реальности и забыл, где он и с кем он говорит. Это было вдохновенное слово пророка, который не мог молчать и говорил то, что ему подсказывала его совесть.
Я не знаю, попало ли в протокол заседания его слово, скорее нет, чем да, но абсолютно уверен, что именно оно дало тот необходимый толчок к конкретным действиям наших иерархов.
Автобиографические вехи и заметки к жизни[3]
Протопресвитер Виталий Боровой
Родился 18 января 1916 года в крестьянской семье в Белоруссии в деревне Нестеровка Докшицкого района Минской губернии, ныне – Витебская область, раньше – Полоцкая область. Семья была бедняцкая, малоземельная, отец и мать – Михаил и Христина – неграмотные белорусские крестьяне. Отец умер вскоре после моего рождения, мать – вдова на безлошадном хозяйстве, жила с двумя оставшимися после смерти мужа сыновьями – Михаил старше, я – младший. Жили заработками у более богатых соседей. Михаил, которого против его воли заставили в 17 лет жениться на вдвое старшей его (45-летней) дочери богатого крестьянина, который дал со своей дочерью в приданое – лошадь и стал помогать нам по хозяйству (<дал> корову, плуг, борону т. п.). От такой жизни брат сбежал в СССР (граница от нас была в 10 км – лесом). В СССР он стал лейтенантом Красной Армии и погиб на войне с японцами – при Халхин-Голе (ибо жил уже в Нижнеуфимске на границе с Монголией).
Мать осталась одна со мной, который должен был готовиться ходить в общеначальную («народную») школу – школа была на польском языке (ибо русский и местный белорусский языки были польским правительством не признаны и все обязаны были ходить в государственную народную польскую школу). Мать сдавала меня ради заработка (натурой давали хлеб и т. п.) более богатым крестьянам – пастухом, пас их скот.
Я оказался «плохим» пастухом, так как брал в школе начальные книги для детей и читал их запоем во время пастьбы, а скот пользовался этим и поедал засеянные площади. Хозяева этих потравленных площадей меня били и жаловались матери.
Мать обратилась за помощью и за советом, что со мной делать, к местному священнику. Он сказал, что если я сам люблю читать книги, то меня надо учить. Мать отвечала, что она бедная, денег нет, а польские школы (гимназии и высшие школы) все платные и требуют на это постоянно большие деньги. Священник сказал, что в Вильно есть такая школа, где принимают и обучают бесплатно. Это Духовная семинария. Так решилась моя судьба. Священник помог устроить меня в Духовную семинарию после 7-миклассной народной государственной школы.
Я после подготовки и экзаменов был принят в IV класс семинарии. Всего в семинарии было 9 классов. В семинарии, кроме основного семинарского обучения – богословские и церковно-богослужебные предметы – проходился курс историко-филологического и философского обучения; языки – русский, белорусский (и литература на этих языках), польская история, язык и литература на польском языке; церковно-славянский, греческий и латинский языки. Окончание полного курса этого девятиклассного обучения давало выпускникам семинарии право поступить, если они этого дальше желали, на православный богословский факультет Варшавского университета. Кроме того, заключительный экзамен давал выпускнику право государственного аттестата зрелости и право поступить без вступительных экзаменов на любой факультет любого высшего учебного заведения в Польше. Так я попал в Духовную семинарию и закончил ее выпускником первой высшей категории с аттестатом зрелости, а после Виленской Духовной семинарии – Православный Богословский факультет Варшавского университета. Дальше всё пошло обычным (нормальным) образом, и моя автобиография становится прозрачной, ясной и краткой в формулировках.
С осени 1929 года по осень 1936 г. – студент (вернее – семинарист) Виленской ДС. С осени 1936 г. по осень 1939 г. – студент Православного Богословского факультета Варшавского университета.
В сентябре 1939 г. немецкие войска заняли всю Западную Польшу (включая и Варшаву), а войска Советского Союза заняли всю Белоруссию (по Брест, Неман – Гродно включительно) и всю Украину (включая Холмщиной и Галицией – до предместий Кракова), и Польша (временно) перестала существовать как независимое государство, а жители занятой советскими войсками Белоруссии и Украины стали гражданами СССР.
С сентября 1939 г. я стал гражданином СССР (а в настоящее время я гражданин России, Российской Федерации), и так началась моя жизнь в Советском Союзе.
С осени 1939 года – я учитель средней школы (уже советской) у себя на родине. Преподавал русский и белорусский языки, историю русской и белорусской литературы.
В июне 1941 г. немецкие войска напали на СССР и заняли (оккупировали) мою Родину. Школа закрылась, и я стал псаломщиком и чтецом в нашей местной церкви (с. Ситце Докшанского района).
Немецкие войска заняли всю Белоруссию (Минск) и пошли дальше по направлению Смоленска и Москвы, Витебска, Пскова, Новгорода и Ленинграда. В оккупированной немцами Советской (восточной) Белоруссии к этому времени все церкви были уже закрыты и разрушены – не было уже духовенства (ни одной епископии, духовенства, бывших настоятелей закрытых или разрушенных храмов и монастырей).
Тогда с западной части Белоруссии (из Жировиц) приехал в Минск митрополит Пантелеймон (Рожновский) и архиепископ Филофей (Нарко) и стал обращаться к духовенству Западной Белоруссии, чтобы приехали помочь наладить церковную жизнь в Минске и других городах и селах Белоруссии – открывать закрытые храмы, ремонтировать разрушенные здания и т. п.
Мои друзья-священники обратились ко мне помочь им в их трудном деле. Митрополит Пантелеймон обратился ко мне с просьбой быть секретарем в этом деле. Так я очутился в Минске и стал секретарем Минского епархиального управления у митрополита Пантелеймона (Рожновского) и архиепископа Филофея (Нарко). Так я стал секретарем Минской Духовной консистории (епархиального управления). За то, что Минское епархиальное управление и митрополит Пантелеймон были верными митрополиту Московскому Сергию и поминали его на службе в Минске, немцы арестовали митр. Пантелеймона и вывезли его в лесной монастырь вглубь Белоруссии. В знак несогласия с этим я заявил архиеп. Филофею (Нарко), что возвращаюсь в свою деревню к матери и не хочу больше быть в Минске. И я уехал к себе на родину, в свою деревню.
Потом у немцев дела пошли из рук вон плохо, и они вынуждены были вернуть митрополита Пантелеймона снова в Минск. Митрополит, когда вернулся и взялся за управление, снова написал мне, вернее, известил Докшицкого благочинного и Глубокского настоятеля, что он просит меня вернуться. И я вернулся, но все это вскоре обернулось для всех уходом, а вернее, бегством, отступлением немецких войск под напором Советской Армии – из Минска немцы стали также вывозить и епархиальное управление – с митрополитом Пантелеймоном и архиепископом Филофеем (Нарко). Посадили в вагоны всех архиереев (Пантелеймона (Рожновского), Филофея (Нарко), Афанасия (Мартоса), Стефана (Севбо), Венедикта (Бобковского) и др.) и всех нас – все управление, и под немецкой охраной из Минска вагон этот доехал до Барановичей, потом до Гродно. В Гродно задержались, чтобы ехать (вывозить) дальше – в Германию и т. п.
3
Рукопись. Архив СФИ. Личный фонд протопресвитера Виталия Борового.
Публикуется впервые. (Написано в возрасте 86 лет. В тексте сохранены стиль и орфография автора. – Прим, сост.)