Фатум

Она хотела этого? Ей понравилось? Пф-ф-ф, вот уж действительно блажь: ее чувства и ощущения, ровно как и ее мысли, уже давно ей не принадлежали. Да, Николь думала, что хотела его; она действительно в это верила, когда позволяла мужчине вытворять с ней такое, что не вытворял еще буквально ни один мужчина – она была девственницей. Теперь Николь знала это наверняка, ведь это не его запекшуюся кровь она оттирала от собственных бедер; и не его тело ныло от каждого движения. Амнезия амнезией, но если бы она когда-нибудь испытывала что-то подобное раньше, она бы, черт возьми, это запомнила! И дело было не во внеземном наслаждении, о которых она читала в девчачьих книжках, совсем не в нем: Николь очень хотелось посмотреть в глаза тем горе-писательницам, героини которых фонтанировали оргазмами в свой первый раз. Сколько розовых соплей и ванильных описаний, и ни слова о том, что это, черт возьми, реально больно! И грязно: хорошо хоть Малик предпочитал черное постельное белье.

Николь подплыла к каменному уступу и присела на него, позволяя водам подземного озера успокоить ее воспаленную кожу. Даже сейчас девушка все еще ощущала на себе прикосновения Малика и нехотя возвращалась к событиям прошлой ночи; воспоминания упрямо врывались в ее сознание, в подробностях напоминая о том, чего Николь якобы на самом деле не хотела. Да, сначала было больно. Не так больно, конечно, как когда Малик ломал ей позвоночник, но все же. Плюс, это было неожиданно: Никки и не думала, что рисковала умереть двадцатипятилетней девственницей. Ну ладно, двадцатидвухлетней, если время, проведенное в капсуле, не считалось. Она помнила внезапную режущую боль, что пронзила низ ее живота; помнила, как на ее глаза навернулись слезы и она инстинктивно начала вырываться в попытке устранить источник боли. Малик, разумеется, это почувствовал, вот только вместо того, чтобы остановиться, он с еще большим напором продолжил вгонять себя в ее многострадальное тело. Казалось, сам факт того, что он был у нее первым, завел его еще сильнее. Мужчины, черт бы их побрал!

Второй раз тоже было не очень приятно. Точнее, Малику-то, судя по его рычанию, было очень даже ничего, но Николь при всем желании не могла уплыть с ним в пучину безумия, потому что боль якорем тянула ее обратно в реальность. Однако…Она не хотела, чтобы он останавливался. Да, это попахивало мазохизмом, но Никки все же получала болезненное удовольствие от всего происходящего: никогда еще ее чувства не были так обострены; никогда прежде она не ощущала буквально каждую клеточку своего тела. Она даже не думала, что была способна испытать нечто подобное; она совершенно не знала своего тела, но Малик показал ей. Он был музыкантом, она – его инструментом. Он безошибочно угадывал, какую струну и когда следует задеть, чтобы Николь сделала то, что ему было нужно. Она стонала и извивалась под ним, как гуляющая мартовская кошка; она была дикой и ненасытной, и, пожалуй, впервые за последнее время она перестала зацикливаться на прошлом или будущем; на Стужеве, на Земле, на конце света и прочей прелести, что-таки прописалась в ее голове. Николь перестала думать, и, черт возьми, это было прекрасно.

Николь знала, что многие считают секс чем-то низменным: удовольствием, связанным исключительно с плотью; чем-то, что приближает людей к животным… Оказалось, так оно и есть. Это правда. И в этом его прелесть. Именно поэтому наслаждение, что он дарит, в каком-то смысле, гораздо чище, чем любое другое: в сексе нет корысти, нет обмана, нет ничего, кроме животных инстинктов двух людей, которые в этот момент разговаривают на самом древнем и самом откровенном в мире языке. Обнаженные во всех возможных смыслах, люди не оскверняют происходящее своими суждениями и оценками: они просто живут моментом, одним мощным чувственным импульсом, способным заглушить занудный голос разума, который только и делает, что усложняет им всем жизнь.

Вся ненависть, вся боль и весь страх, что Николь копила в себе, наконец-то вышел наружу. Вскоре девушка с не меньшим остервенением впивалась в губы Малика, вжимая себя в его тело, терзая его губы, зарываясь руками в его волосы. Ей нужно было освободиться от груза проблем, которые все ложились и ложились на ее плечи, и она сделала это. В какой-то момент, кажется, Николь даже оказалась сверху, правда, Малик позволил ей это лишь на пару мгновений: он явно любил все контролировать. Даже в постели. Хотя нет, тем более в постели.

В какой-то момент Никки уже даже смирилась с тем, что любовные романы, которые она в тайне от Селены и прочих обитателей «Зари» почитывала по вечерам, оказывались к тому же еще и фантастическими: да, секс – это невероятный опыт, но все же не такой запредельный, каким его описывали в книгах. Хотя, возможно, дело было в самой девушке: возможно, душа Николь была настолько сухой и бесчувственной, что даже секс-машина инопланетного производства не смогла пробудить в ней нечто абсолютно дикое, чувственное и полностью раскрепощенное. Ничего удивительного, этого и следовало ожидать.

А, может, и нет.

Удовольствие, волнами пронизывавшее тело Николь, вдруг начало стремительно нарастать. Заполняя буквально каждую клеточку ее тела, оно-таки рвалось наружу, стремилось высвободиться, обостряя все ощущения девушки до предела, делая их болезненными. Николь начала задыхаться. Она тонула, она стала узницей собственного тела, лишившись всякого понимания о происходящем. Она цеплялась за мужчину, как утопающий за соломинку, а в ее широко распахнутых глазах явно читалось смятение и мольба. Впиваясь пальцами в плечи Малика, она хныкала и стонала, пытаясь понять, что на этот раз мутант с ней сделал, но тот лишь улыбался. В его синих глазах (хранитель все еще был в маске Арчера) явно читалось удовлетворение и самодовольство: он знал, что с ней происходило; он знал, что ей было нужно, но намеренно оттягивал момент; мучил ее. Николь казалось, что ее вот-вот разорвет на части. Ей было страшно. Ей было хорошо. Что же было потом, девушка уже не помнила. Если до этого она еще хоть кое-как понимала происходящее, то после того, как ее накрыло, ее голова отключилась. Полностью. Кажется, она кричала. Кажется, ее ноги сводило судорогами. Кажется, она плакала. А Малик смеялся, осыпая ее шею и ключицы легкими поцелуями. Он что-то говорил, но Николь его не понимала. Она, вообще, больше ничего не понимала, кроме одного: только что она испытала первый в своей жизни оргазм. Первый, но не последний.

Малик «играл» на ней всю ночь. Рьяно и без устали. В какой-то момент Николь начало казаться, что хранитель таким образом решил ее убить; да она была и не против: умереть от секса – что может быть лучше? Однако потом эту версию пришлось отмести: мужчина тоже был не железным. Пару раз он без сил падал рядом с Николь и на какое-то время отключался. Потный, тяжело дышащий, в такие моменты он был более, чем уязвим, но девушка и не думала пользоваться этим – она сама не могла пошевелиться. Они забывались коротким сном, но вскоре Николь вновь приходила в себя, стоило ей почувствовать его горячие руки на своем теле.

А на утро, по закону жанра, мужчины в постели не оказалось. Николь лежала в шелковой колыбели, чувствуя каждую долбанную мышцу своего тела: все они в унисон пели песенку «благодарности» за ночную спартакиаду, обещая еще более бурную благодарность на следующий день. Девушка растекалась по кровати, словно подтаявший пломбир, не желая открывать глаза и возвращаться к реальности. Она уже знала, что Малика нет: по ее обнаженной спине гулял ветерок; жарких объятий больше не было. Вот и все. Прошло воскресенье.

На негнущихся ногах девушка спустилась вниз, к озеру. Конечно, в ее состоянии плавать было не самым разумным поступком (ее ноги вполне могло свести судорогой), но альтернативы не было: до душевой в ее комнате идти было очень долго, да и для этого пришлось бы одеваться, что с ее сверхчувствительной кожей было тем еще испытанием.

И вот теперь, сидя на каменном уступе, по шею в воде, Николь почти час мучила свою многострадальную головушку думами. Рациональная часть сознания девушки была в шоке: Николь провела ночь с тем, кого поклялась уничтожить; с убийцей; с не-человеком. И, что самое жуткое, девушка не могла со стопроцентной уверенностью сказать, был ли это ее выбор. Действительно ли она хотела Малика, или же он сам ей это внушил?