Страница 55 из 56
— Останавливать кровопролитие ей и прежде плохо удавалось.
— Да и с чего бы ей это уметь? — Ангус беспечно взбивал пятками песчаную бурю. — У неё ведь был король. Суровый, но справедливый ард ри, железной, вернее, каменной, рукой державший Пять Королевств.
На этот раз у Ульва в глазах потемнело.
— А знаешь, — продолжал хозяин Яблочного Эмайна, — вот о тебе никто не сожалел. После вашего «сколько можно быть вечно юными, пора уже и о детях подумать», о тебе и не вспоминали почти.
Со дна времён, из тёмных пещер памяти, о которых Ульв даже и не подозревал, поднимался стеклянный корабль. На его палубе стояли двое, держась за руки, и смотрели вперёд, на молодую, покрытую нежной зеленью землю. Землю, которую мужчина только что сотворил…
— А вот по ней тут тосковали, — издалека пробивался голос Ангуса. — Ведь как пела! Нет, я понимаю, конечно, у вас там семья, всё общее, и туманы, и плодородие, но с тех пор, как ты голосить взялся, она даже на арфе играть перестала. Поющий камень это разве что любопытно, но когда Душа поёт, не сравнить же…
Ульв со стоном сжал ладонями голову. Казалось, она распадается на куски. Обрывистые кошмарные сны, преследовавшие его во время недолгого окаменения, хлынули со всех сторон. Чудовищно-яркие, подробные, живые.
Бессильно опущенные руки. И рыдающая любимая.
— Они умерли! Все!! Из-за того, что мы поссорились с тобой!!!
Он обозревал последний город, в который перебирались заражённые красной чумой дети Паротлона. Их остатки. Так было проще друг друга хоронить.
Он не знал, что ответить.
— Разделить потомков Немеда казалось такой удачной идеей, — вздыхал Ангус, отмахиваясь от своих птичек, беспрестанно вьющихся вокруг. — Всё-таки надёжнее… кто ж знал, что они все выживут, а потом передеруться за историческую родину?
— Люди… разучились слышать её голос, — хрипло, низким рокотом гейзера, сообщил тот, что когда-то своими руками прорезал русла рек и ваял складки гор. — Ещё тогда. Поэтому говорить приходилось мне…
— А у тебя не было правых и виноватых, — подтверждал легкомысленный хозяин Яблочного Эмайна. — Всех всмятку и на удобрение полей. Лесов… тебя, в общем.
Ульв его больше не слушал.
Перед внутренним взором стояла маленькая женщина с подозрительно сухими грозовыми глазами, закутанная в чёрную шаль.
«Я ухожу», — так просто звучит.
И ушла она так просто. Сказала, что не может бросить туат, даже если достучаться до них почти невозможно. Надеется, если стать одной из них, поселиться в соседнем сиде и приходить на их торжества, её смогут услышать?
Не может бросить это проклятое племя… а его, значит, может?
Отголосок древней ярости вулканической лавой опалил грудь. Что он тогда устроил? Извержение? Землетрясение? Шторм? Вырванные с корнем деревья точно были. Кривые, приземистые… яблони. И синеглазый малыш, протягивающий спелый плод.
Птицы поют…
— А много ты тогда сожрал. На десяток воплощений хватило, наверное. Забвение с запасом, хе-хе… и всё равно тебя к ней каждый раз тянуло. Какой бы тварью безмозглой не бегал — всё рядом. Что волков пасти, что стаи воронов в долину Маг Туиред стягивать…
Тёмные глаза королевы, которую теперь называют Мэб, а в самой глубине — короткая молния узнавания.
— Ты не похож на цверга.
— Ты не похожа на фею.
Косые взгляды, снисходительная улыбка в ответ на его самые обольстительные песни, доверчивая мягкость и слёзы… слёзы под аккомпанемент сердца цверга. Ульв думал, что Мэб, менее ослеплённая страстью, вспомнила о его трагическом проклятье. Проклятье! Предсмертное бормотание несчастного старика, игрушки детские… как и все эти копошащиеся потомки Немеда. Для него это всегда были лишь игрушки. Но не для неё. Даже великие сидхе были для их создательницы любимыми, хоть и неразумными, детьми.
— То, что я видел… Ирландия — наполовину под пятой английской короны, наполовину и вовсе… республика. Так будет? — песок скрипел на зубах, и голос выходил совсем не похожим на принадлежащий Великому Барду, срывался в низкий хрип.
— Уже есть, — Ангус О'г подобрал под себя ноги. — А ты чего хотел? Сам же отделил Мидгард от Изнанки, изгнал из него всё колдовство, оставил лишь бледные воспоминания. А боги не живут без веры. Ты посадил свою Мэб за стекло, но забыл, что для цветка, как для огня, нужен воздух. Если раньше ирландец верил в фей и лепреконов, теперь он верит только в виски и картошку.
— Это я убил Душу Ирландии. — Зелёные глаза помертвели, лицо цверга криво потрескалось горькой усмешкой. — Я всё-таки её убил.
— Яблочко? — Бог любви был сейчас олицетворением безмятежности. — Полегчает.
Ульв с рычанием зашвырнул лоснящийся плод в хмурое море. И даже руку о штаны вытер.
— С детства их ненавижу!
***
Под ногами скрипит снег. Гигантские ели прикрыли вдовий наряд белыми шалями. Цветочные феи спят глубоко в своих норках, болотные огоньки затаились на дне омута, спасаясь от стеклянного волшебства льда.
Тот, чьи ноги заставляли снег скрипеть, затруднился бы с ответом, если бы его спросили, кто он такой. Древний бог? Плоть и кровь этой земли, камень, однажды обретший собственный голос? Чёрный волк Смерти с изумрудными очами, ворон, выклёвывающий глаза поверженным воинам, или угорь, однажды попавшийся элементалю земли и его странной жене?
Когда-то он был ещё и друидом. Поэтому теперь остановился у подножия священного дуба. Дерево молчало, скованное сном. Бурые листочки, так и не облетевшие по осени, заледенели и походили теперь на сотни скрученных маленьких тел. Жалкое жертвоприношение вступившей в свои права зиме.
Когда-то под корнями этого дуба жили лепреконы. Целый клан маленьких рыжих человечков прорыл сотни ходов, не потревожив ни покой дерева. Залы, кладовки и коридоры переплетались, переходили друг в друга, а члены клана Мак Моран сидели на корнях, как на извилистых скамьях, полировали их сотнями зелёных рукавов, ели размоченные в молоке ячменные лепёшки и тачали кожаные ботиночки долгими зимними вечерами, так что даже через завывание вьюги пробивался стук сотен молотков.
Сейчас было тихо. Так тихо, что мужчине в чёрном, подбитом мехом, плаще, стало даже не по себе. Он засунул голову под верхний корень, но не нашёл там ничего, кроме темноты, зато получил целый сугроб за шиворот.
Шипя и отфыркиваясь, он выбрался обратно на тропинку, которую сам же и проложил. И обнаружил, что уже не один.
— Мак Мораны переехали, — сообщила Мэб с небрежной невозмутимостью.
— Далеко? — бывший друид и сам не знал, почему семейство лепреконов так его интересует. Но что-то же надо было говорить?
— На ту сторону, — отстранённая вежливость застывала вокруг королевы фей инеистым кружевом. — Одни отправились во Францию, другие — в Новый Свет. Эмигранты в Ирландии теперь главная статья экспорта. Даже удивительно, как их в Дублине ещё сколько-то осталось. Кобольды, в основном. Но они всегда были сильнее привязаны к земле.
Она говорила, а он любовался её лицом, с которого давно уже сошла печать вечной юности. Так же, как и с его собственного теперь.
— Прекрати так на меня смотреть, — Мэб сердито нахмурилась.
— Ты прекрасна, моя королева, — когда-то гладкие черты цверга прорезало суровыми морщинами. Но складка губ, напротив, приобрела мягкость.
Её смех зазвенел мелкими льдинками на кончиках ветвей.
— Пошёл вон. Видеть тебя больше не могу. Столько лет одно и то же. Оставь меня, наконец, в покое.
Гость не ответил, только шагнул вперёд. Мэб попятилась, и воздух затвердел, царапал лёгкие жёстким инеем. Но Ульв поднял ладонь, и холодная стена отекла, изошла влажным туманом.
— Тебе даже иней к лицу, — Травянистые глаза горели золотыми искрами, а седина в волосах Мэб таяла под горячими ладонями.
— Убирайся к своей новой жене, ненормальный, — королева фей упрямо отпихивала от себя Ульва, упираясь в его каменную грудь. И невольно ловила радостный ритм его сердца.