Песня для тумана

От Мяндаша Онни знал, что не только Благословенные Земли выглядят по-разному для каждого, кто попадает сюда, но и их хозяин не всякому представляется благородным зверем с сияющими очами. Пришельцу из нижних миров и в самых смелых мечтах не удастся вообразить себе Верхний Мир таким, каков он есть. Потому приходилось довольствоваться тем, что тебе желают показать.

Рядом с оленем-предком, обнимая его за мощную шею, шла девушка. Черты её лица были знакомы Онни, хотя он помнил её пожилой, а после и вовсе старухой. И всё же нойд не усомнился ни на миг. До земли поклонившись Мяндашу, он протянул к девушке руки, улыбаясь так солнечно, как умеют лишь жители северных земель:

— Бабушка!

Сату обняла внука. Олень наклонил голову, фыркнул, лизнул нойда в нос горячим шершавым языком и, взбив задними копытами тяжёлый снег, прыгнул вперёд и вверх, прогарцевал по воздуху, высекая инеистые искры, и исчез, будто его и не было.

— Ты отлично показал себя, мальчик, — сказала Сату и взяла Онни за руку.

— Да я ничего особенного не делал, — усмехнулся тот. — Просто следил, чтобы всё шло, как надо.

— Без тебя Золотоволосый бы не справился, — шаманка одобрительно похлопала Онни по плечу, — он ведь понятия не имел, куда править.

— Это заслуга Олли, — нойд осторожно сорвал подснежник, внимательно рассмотрел — на вид тот оказался самым обычным. — Он ведь учил меня ориентироваться в Море.

— Скромность украшает юношей, — рассмеялась Сату, принимая протянутый ей цветок. — Не будь ты моим внуком, я бы, пожалуй, влюбилась. Кстати, будь осторожней с Сигрид. Её теперь долго ещё будет тянуть на колдунов и магов.

Онни задумчиво почесал нос.

— Дочь ярла — не моя проблема. У неё есть отец, есть муж и есть возлюбленный. Онни рядом с ней будет явно лишним.

— Да? — юная красавица хитро сощурилась, сразу сделавшись лет на двадцать старше. — То есть ты отсюда отправишься прямо домой?

Молодой шаман замялся, но всё же ответил:

— Я… думал сначала немного попутешествовать. Из Верхнего Мира расходится много дорог…

— Ну да, ну да, — мелкими быстрыми старушечьими движениями закивала Сату, — ты-то нойд, умеющий ориентироваться в Море, тебе это по силам. А остальных бросишь на произвол судьбы? Вернее, произвол Золотоволосого?

— Н-но… — нога Онни пробила подтаявшую корку снега, и он неловко оступился. — Я думал, Волк…

— Волку сейчас свои проблемы бы решить, — покачала головой шаманка. — Королева Туманов не просто так вернула ему сердце и раскрыла перед вами границу миров. Ульву предстоит сделать выбор. И последствия этого выбора могут быть настолько серьёзны для всех нас, что я бы посоветовала дать ему возможность сосредоточиться.

Шаман вздохнул.

— Если честно, мне не очень нравится Золотоволосый. И вести его за собой…

— Да кому он нравится? — в притворном удивлении округлила глаза Сату. — Но с его отцом вы быстро сойдётесь. У Мера эйп Аквиля тебе будет чему поучиться. Да и не только у него.

— Как скажешь, бабушка, — Онни надел на голову идущей рядом девушке венок из подснежников.

— Вот и молодец! — Сату беззаботно, как почти никогда не делала при жизни, щурилась на восходящее солнце и улыбалась. — Слушайся бабушку и будет тебе счастье.

***

Нос корабля ткнулся в белый песок.

Альвгейр в стремительном движении обернулся кругом, обозревая, запечатлевая, оценивая место предстоящего боя. Яблочный Эмайн! Лучший, богатейший и прекраснейший из сидов, созданных великим Дагдой. Для себя старался же! Вот только младшенький сын его, Ангус О'г, надул старика: попросил прекрасный дом для себя всего на один день и одну ночь. Что такое один день и одна ночь для вечных сидхе? Но то была ночь Самайна, когда время уничтожает само себя. Дагде пришлось довольствоваться другим домом. Тем, где его настигло забвение, для богов равное смерти. Ангус же и теперь остаётся вечно юным воплощением любви и властителем времени своего эмайна.

А ещё их связывает нежная дружба с Мэб. С Чёрной Мэб, королевой туманов, с добровольной изгнанницей Мэб, навсегда покинувшей блаженную страну высших сидхе, с последней из них, вобравшей в себя все чары, все умения и всю память Туата да Даннан, Фир Болг и королей-за-морем. Коварная Мэб, жестокая Мэб, злопамятная, никому не спускающая обид Мэб, положила их драккар в лагуну, как дикую сливу на блюдо. Альвгейр не сомневался, что придётся драться.

Но тут же об этом забыл. Потому что прямо перед ним стоял тот, кого Альвгейр не надеялся уже когда-нибудь увидеть. Ярл водных ши, замерший с отогнутой ореховой ветвью в руке, озарённый золотыми бликами утреннего солнца, был прекрасен, как мечта юной девы о вечной любви. Лепестки цветущего жасмина оттеняли белизну гладкой кожи, молодой ясень проигрывал ши в стройности, а безоблачное небо завидовало цвету его глаз. Благородный эйп Аквиль не изменился. Изменился тот, кто на него смотрел.

Вместо юного ши, едва не терявшего сознание от восхищения в присутствии отца, перед Мером стоял ярл-викинг, внимательный, собранный и готовый грудью встретить любую опасность, дать ей подножку и переломить хребет. Мужчина в кожаных штанах, дублёных сапогах и шерстяном плаще разительно отличался от подобострастного юноши, разодетого в пух и прах по моде высших ши, хотя и был с этим юношей на одно лицо.

— Ты повзрослел, — сказал Мер и вышел из-за куста лещины. Несколько орешков полетели на расстеленный плащ, увенчав внушительную горку своих собратьев, скорлупа ещё одного хрустнула под тонкими пальцами фэйри. — Бороду стал носить. Женился, как я слышал.

— Овдоветь успел.

— Сочувствую, — без тени сожаления в голосе произнёс ши. — Впрочем, после выходки Ульва сочетаться браком с кем-то из условно бессмертных тебе было бы проблематично.

Альвгейр погладил золотистые колечки бороды — гордости ярла — отмечая осведомлённость отца о причинах возникновения границы, так жёстко разделившей мир и его Изнанку.

— Ульв за свою выходку здорово заплатил. Мне — в том числе.

— Рад видеть, что вы, наконец, подружились, — светская улыбка высокородного ши, приправленная едва различимой перчинкой сарказма, обдала Альвгейра горячей волной ностальгического восторга. Воспоминания детства накрыли с головой.

— Я его ненавижу, — любезно сообщил викинг.

— Когда водишь дружбу с цвергами, это обычное дело, — подмигнул Мер, сделавшись похожим на озорного мальчишку. — Я, например, лет двести ненавидел Брокка, после того, как он увёл у меня Виону.

— Ульв редкий гад, без чести и совести, разбивший, к тому же, сердце моей дочери.

— Бывает, — ши со скучающим видом отправил ядрышко ореха в рот, всем своим видом давая понять, что и теперь не расположен выслушивать, как его сын ябедничает.

— А ещё он спас мне жизнь. Не один раз. И… просто был рядом. Всё это время. «С тех пор, как ты бросил меня на произвол судьбы» — уже мысленно добавил Альвгейр.

Мер снова улыбнулся. На этот раз загадочно.

— Цверги такие странные, не так ли?

***

Истекающий кровью Альвгейр упрямо полз через поле. Полз, во-первых, потому что стоять уже не мог — голова кружилась, а во-вторых, надеялся, что нежная поросль озимого ячменя хоть с какой-то стороны прикроет «дичь» от преследователей.

Кровь ши позволяла отбить у собак охоту бежать по следу. И в лесу ветви деревьев не стали бы рвать одежду в клочья, как это делали живые изгороди, через которые он продирался, а трава, поддавшись уговорам, распрямлялась бы за спиной, так что лучшие охотники не смогли бы отыскать берлогу, в которой он бы затаился, зализывая раны, как раненный зверь.

Но до леса надо было ещё доползти. Ячмень считал себя культурным растением, подвластным только человеку, и лишь презрительно покачивался на увещевания, произнесённые полукровкой языком фэйри.

В Льесальфахейме Альвгейр чувствовал себя почти неуязвимым: дин ши с юным принцем не дрались, (возможно, из высокомерного пренебрежения к его происхождению), а прочие так шарахались от железа в его руке, что это сложно было назвать боем.