Песня для тумана

— Она не больно много потеряет.

Разъярённая богиня обернулась на голос и встретилась взглядом с рогатой альвой, стоявшей, прислонившись к тису, в такой расслабленной позе, будто устроилась тут уже давно, с интересом наблюдая представление. Впрочем, возможно, так оно и было.

_________________________________________

* Брисингамен — в переводе означает «сверкающее», «искра». Это золотое ожерелье, сделанное четырьмя братьями-гномами Брисингами, которых звали Альфригг, Берлинг, Двалин (да, тот самый) и Грер. Это ожерелье не обладает никакими магическими свойствами, просто очень красиво. Было куплено Фрейей за ночь любви с каждым из сделавших его гномов.

** Фенрира, сына Локи, исполинского волка, асы сковали волшебной цепью Глейпнир, которую цверги сделали из шума кошачьих шагов, женской бороды, корней гор, медвежьих жил, рыбьего дыхания и птичьей слюны. Глейпнир была тонка и мягка, как шёлк. Но, чтобы волк позволил надеть на себя эту цепь, Тюру пришлось вложить руку ему в пасть в знак отсутствия злых намерений. Когда Фенрир не смог освободиться, он откусил руку Тюра. Асы приковали Фенрира к скале глубоко под землёй и воткнули меч между его челюстями.

В день Рагнарёка, согласно прорицанию Вёльвы, Фенрир разорвёт свои оковы (согласно «Речам Вафтруднира» («Старшая Эдда»)). В финале же битвы Фенрир убьёт Одина, завладеет всем и начнёт своё правление.

_____________________________________________

***

Епископу храмовник тоже не нравился. Уж слишком высокомерно держался. Разговаривая, смотрел куда-то поверх Рене, чуть-чуть, но оттого ещё более обидно, кривил губы. Конечно, с таким-то ростом удобно смотреть свысока!

С собой брать не хотел. Упёрся, как баран. Припугнуть даже пришлось, что жалобу великому магистру напишет. В конце концов, храмовника сюда не развлекаться послали, а служить матери-церкви. А Рене тут пока её главный представитель.

Проходя мимо рыцаря, погрузившегося в общение со своим оружием, священник с трудом удержался от того, чтобы плюнуть на покрытую белым плащом спину. Только священное изображение креста удержало.

После еды настроение поднялось, и Рене стал обдумывать грядущие перспективы. Выглядели они радужно. Конечно, король Лейнстера, приступом взявший аббатство и изнасиловавший аббатису прямо на солдатской кровати, тем самым лишив её не только девства, но и права на высокий сан, был далёк от идеала христианского монарха, но в конечном итоге церкви это на руку. Веками на престоле ард ри, верховного короля Ирландии, поочерёдно сменялись две династии, и та, чья очередь пока не наступила, была очень не против упрочить позиции за счёт христианских монастырей. Несчастная аббатиса приходилась сестрой вероятному преемнику ард ри. А союз духовной и светской власти — большая сила. И небезопасная. Теперь же Рене прибудет в аббатство, назначит новую главу, покорную козочку, которая не вздумает вмешиваться в политику, а будет смирно выполнять рекомендации Рима, а точнее, его, Рене, рекомендации…

Женский плач настолько хорошо наложился на размышления об аббатисе (а говорят, несчастная аристократка была очень красива), что епископ даже не сразу его осознал. Но женщина действительно плакала. Совсем неподалёку. Рене заколебался. Неужели, никто больше не слышит? Конечно, он стоял поодаль, у границы лагеря. Позвать кого-нибудь? Рыцаря? Епископ поморщился. А в следующий миг забыл и о нём, и о плачущей женщине. В нескольких шагах от епископа зажглись зеленоватые болотные огни.

Рене сам не заметил, как уже пробирался по лесу. Свежевырытый ров он преодолел, будто по каменному мосту, даже не задумавшись. Рука то и дело сжимала тяжёлый мешочек, полученный от разговорчивого коротышки в зелёной курточке. Священник как сейчас видел его кустистые брови, особый прищур, кольца ароматного дыма из резной трубки.

— Боятся, боятся неучи леса и его тайн. Под каждым кустом чудится им маленький народец. А того не знают, что лес сметливому глазу сам богатства выдаёт. Увидишь светящиеся шарики над болотом — смело за ними иди. Это из-под земли клад просвечивает, в руки просится. Имей только смелость за огоньками следить, да не моргать, да не оглядываться. Железо тоже брать нельзя. Всё, что ни есть железного, брось, а то клад спугнёшь, глубже в землю уйдёт. А вот золото — наоборот. Золото золото чует, к своему тянется. Путь точнее укажет.

Прав был, ой как прав оказался щедрый коротышка! Мешочек в руке всё теплеет, и, будто живой, тянется вперёд.

Теодор, наконец, вложил меч в ножны. Встал, расправил плечи и подумал, что теперь и ему неплохо бы поесть. Но почти тотчас же рыцарь выбросил праздные мысли из головы и тревожно огляделся. В лагере было тихо. Чересчур тихо, не так, как должно быть на стоянке. Не слышно ни разговоров, ни стука ложек, ни, что особенно странно, треска костров… Храмовник снова обнажил оружие и призрачной тенью скользнул к ближайшему огню.

Ничего особенного он там не обнаружил. Монахи спали. Их позы на взгляд рыцаря были слишком небрежны, случайны, но всё же это был сон, сморивший измотанных тяжёлым переходом людей, а треск веточек в костре, как оказалось, скрадывал туман, густо стелившийся по земле.

Этот туман Теодору не понравился особенно сильно. Он и сам не смог бы объяснить, почему: выглядело марево естественно, органично. Туман был здесь своим. А вот он, христианский рыцарь, нет. Храмовник зябко поёжился, кутаясь в плащ, и тут же сам себя за это выругал. Пошёл проверять караулы. Как он и ожидал, и тут все преспокойно дрыхли. Рыцарь не церемонился, грязно ругался по-сарацински, тяжёлой рукой раздавая удары нерадивым часовым, пытаясь подавить нарастающую в груди тяжесть, обуздать беспокойство. Те просыпались тяжело, лыпали глазами, как совы, и Теодор стал уже думать, а не было ли в пиве, которое Рене оплатил звонкой монетой, сонного зелья. Но если так, почему не отравы?

— Где епископ? — озираясь, выкрикнул храмовник. — Кто-нибудь видел епископа?

Глава 7. Жизнь и смерть

Ночь была безлунной, тихой. Но Сигрид будто в бок кто-то толкнул: проснулась рывком, пошарила рядом с собой. Так и есть! Место, где лежал Ульв, успело остыть. Впрочем, в последнее время его тело такое холодное, что едва ли нагревает подстеленную шкуру.

Далеко уйти он не сумел. По стене, сжав зубы, ещё пробирался, целую вечность потратил, чтобы отодвинуть щеколду и, вымотанный этим подвигом, выпал за порог лицом вперёд.

Так и лежал, не в силах приподняться, когда из пасти дверного проёма выпорхнула Сигрид. С трудом перевернула неподатливое тело, устроила голову у себя на коленях, ласково отирала разбитые губы, ссадину на скуле. И не могла подобрать слов. А также объяснения, почему нежно любимый супруг, ради которого дочь ярла изображала из себя образцовую хозяйку, сбежал в ночь. Ульв ответил на её незаданный вопрос:

— Душно. Давит. Дом. И ты.

Глаза сделались тусклыми, будто угли залили водой. Супруг смотрел сквозь Сигрид, не замечая, что Фрейя исполнила свою угрозу: его жена сияла красотой, как никогда. Сосредоточить внимание на окружающих предметах и людях с каждым днём цвергу становилось всё сложнее. Серый туман затягивал мир, и лишь редкие искры пробивали его толщу. Ульв ещё видел Онни, когда тот приходил, но не узнавал: нойд представлялся высокой сальной свечой, немного разгонявшей муть вокруг. Тогда Бард думал о Сату.

Сату…

Маленькая радость.

Сату не была солнцем. Она тоже пылала свечой, горевшей ровно и ярко, не обжигая чувствительную кожу цверга. Можно ли было жить в этом уютном свете, не вспоминая о ночи или тумане?

Можно было. Но Брокк из-под Чёрной Горы не смог жить в пещере, однажды увидев солнце. Его сын зажёг свечу и оставил гореть для тех, кто в этом нуждался, а сам шагнул в свою личную безлунную ночь, не задерживаясь, не давая себе передышки в уютном чуме. Потому что сам он был кузнечным горном, в одночасье расплавил хрупкий источник света, от которого, правда, оставался уже скромный огарок. Бедная добрая Сату… не стоило тебе искать встречи с проклятым. Но она его пожалела. В Суоми знают, что такое по-настоящему долгая ночь. Однако там за ней приходит длинный день, когда солнце забывает прятаться за горизонт.