Игра во всё

А бывает, что я летаю. На не очень большой высоте над земной поверхностью, а все равно дух захватывает. И снова замечательные отголоски детства. Рядом с домом песчаная круча, и надо спуститься с этой кручи к воде. Я во сне стою, широко раскинув руки, на самом краю и думаю: «Прыгать или не прыгать? Разобьюсь или не разобьюсь?» И все-таки прыгаю и лечу над Волгой, а потом возвращаюсь. Самый сладкий сон в моей жизни. Сверкает поверхность воды, корабли, люди на берегу, вишневые деревья в нашем саду… Душа полетела, она умеет летать.

Октябрьские игры

Совсем не сон, как я в снегу потерялся. В Октябрьске бывали такие обильные снегопады, что за ночь дом заносило по самые трубы. Дома нет. Торчат из огромного сугроба только печные трубы, и белый дым из них. Похоже, что кто-то что-то жарит или варит внутри снежного холма. Впечатление сказочное… Однажды утром собрался идти гулять. Открываю дверь, а передо мной белая стена. Мы рыли ходы в этом огромном сугробе. И я как-то раз копал, а потом оказался в снежном плену. Не знаю, куда дальше копать. Там и сидел. Меня долго искали, но потом нашли: чуть не замерз.

Пел я и про «бригантину», которая «надувает паруса». Ребята, какие постарше, обожали мое пение. Мне было тогда лет 5–6. Стою на краю обрыва, а ребята внизу. И я для них во всю силу своих маленьких легких пою: «В флибустьерском дальнем синем море бригантина надувает паруса». Очень громко получалось. Ребята заливаются, изнемогают от смеха, а я пою… Они мне за мое выступление ведро раков давали, и я тащил его к бабушке. Она их варила в большой кастрюле с перцем и солью. Вкусные в детстве были раки. Я, впрочем, их и сейчас люблю. Но тогда были вкуснее.

Я и в школе любил петь. Легко отличал первый голос от второго, никогда не фальшивил; с сольфеджио, пением по нотам, тоже было все хорошо. А вот учиться музыке не очень хотел. Мама хорошо играла на пианино, и она отдала меня в музыкальную школу. Я от нее отлынивал разными способами, а мама все заставляла и заставляла осваивать фортепьяно: «Это тебе, Володя, очень в жизни пригодится. Ты пока этого еще не понимаешь». Я действительно не понимал, но что-то все-таки делал и в конце второго класса сыграл Моцарта. На экзамене в музыкальной школе. Сыграл сложное произведение Моцарта, которое исполняют на экзамене в шестом или седьмом классе. Был у меня такой крупный прогресс в освоении большого клавишного инструмента. Я очень обрадовался, что умею играть, и… перестал этим заниматься. Мама от моей игры была в восторге. Она убеждала меня, что надо продолжать: музыка, владение инструментом достигаются непрерывной практикой. Но тут нагрянуло лето, а летом, естественно, не до музыки. Родители уехали в какой-то южный санаторий. Меня из Октябрьска отвезли в Ялту к другой бабушке, Ольге Владимировне, маминой маме. А в Ялте, естественно, Черное море. «Море было очень большое». Как Чехову один ребенок сказал. Так и заглох во мне будущий знаменитый пианист.

Позже, классе в шестом-седьмом, охватила меня голубиная страсть. Гонял, свистел. Вел себя как положено настоящему голубятнику. Птиц друг у друга переманивали, чуть ли не до драк доходило. «Это ты свою голубку мне подпустил, а за ней мой голубь увязался! Гони его назад!» – «А ты моего тогда гони! Он вчера к тебе улетел!» За голубями охотились кошки, и я придумал сетку, через которую они не могли пролезть. Кормить голубей надо было пшеницей или овсом. Мешка на год хватало. Но вот беда: завелись крысы. Я стал голубиную еду прятать в железную банку, которую трудно прогрызть. А крысам жрать-то что-то ведь надо. И они стали грызть изоляцию электрических проводов в отцовских «Жигулях», которые во дворе стояли. Отец собирается куда-нибудь, а «Жигули» не заводятся. Он капот открывает: «Твою мать! Только что бензобак не прогрызли!» Ну и закончилась на том моя «голубиная страсть».

Как я сливал бензин из дедушкиного мопеда – тоже история замечательная. Только что вспомнил ее, хотя была она раньше, еще до школы.

Эти ребята, для которых я пел про бригантину, научили меня с помощь трубки сливать бензин в бутылку. Пол-литра слитого топлива хватало для заправки небольшого лодочного мотора, так называемой «тарахтелки», чтобы на ту сторону Волги доплыть с громким тарахтением и с ним же вернуться назад. На той стороне был лес, а в этом лесу водились ужи. И вот я как-то раз поймал несколько ужей. Они, как мне ребята сказали, не кусаются, в отличие от медянок, которые могут укусить так, что мало не покажется. И, спрятав их под рубашкой, привез домой. Ночью они, естественно, расползлись, и я проснулся утром от крика дедушки: «Да чтоб тебя! Змей полон дом напустил!» И вижу, как он лопатой их подцепляет и выбрасывает в окно. Снова ловить ужей и тащить их домой я не стал: дедушка наверняка был бы против. Не знаю, как они до другой стороны Волги доплыли.

А еще были у меня в детстве собаки. Это еще тогда, когда я у бабушки жил в Костычах. По три, по четыре собаки. Самые обычные бродячие псы. Дворняжные из дворняжных. Я собирал их по окрестностям и на веревке приводил в наш двор. Бабушка мне говорила: «Что ты их мучаешь? Отпусти ты их, пусть себе бегают, где хотят». А я их на веревке приводил в наш небольшой двор, чтобы накормить. Мне жалко было, что они такие голодные, никто их не кормит. Люди хорошо едят, а им еды всегда не хватает. Они убегали; бабушка им помогала убегать: веревку перерезала. А я их опять приводил. Полный двор был бездомных собак. Я их кормил, даже яйца брал из-под кур. У бабушки были куры, и вот какая-нибудь курица снесет яйцо, а я его достану из курятника и этим бродячим собакам отдаю. Лакомство для них наивысшего сорта. Вылизывали почти мгновенно, досуха вылизывали скорлупу. Из всей этой бездомной лохматой команды особенно хорошо помню двух: Джека и Стрелку. Потом куда-то убежали. Своя жизнь, свои дела, свои заботы.

Не могу сказать, что с друзьями быстро находил общий язык. Друзья считали, что я очень сложный. Непростой паренек, с каким-то своим, не очень понятным отношением ко всему. Хотели, чтобы было проще. Например, все, как подорванные, играли в карты. Самой популярной из карточных игр был «козел». Какой такой «козел», я до сих пор не понимаю. Зачем и за что десятка бьет валета? Да еще с таким азартом, словно внезапно одерживается крупная победа в жизни.

Играли у нас в карты действительно очень азартно. За некий «мухлеж», о котором я тоже не знаю, что это такое, могли и по лицу ударить. А надо мной посмеивались, подтрунивали, что я ничего не понимаю в такой захватывающей, но очень простой вещи, как «козел». В «дурака» я еще знал, как играть, а как в эту самую популярную игру в Октябрьске, не мог постичь. Наверное, потому, что просто неинтересно было. И даже потом, когда уже был молодым артистом и поехал с МХАТом на гастроли в Самарканд, – то же самое. В Самарканде ребята с большим вдохновением играли в покер и в преферанс, где на бумаге расчерчивают какую-то «пульку», а в «пульку» записывают какие-то очки. И опять сражение за столом в карты не захватывало меня. Ребята с упоением режутся в кромешном табачном дыму, а мне это кажется скучным. Как математика, с которой у меня еще в школе сложились сложные отношения, то есть просто никаких отношений. И с физикой.

Зато мама научила меня играть в шахматы. Она в них отлично играла. Она показала мне, как ходят фигуры и на какие клетки надо их ставить, чтобы король противника попал в безвыходное состояние мата. Сначала я сам через три хода попадал в состояние «детского мата», а после игра стала усложняться, и я уже не так быстро вынужден был признавать себя побежденным. Маму я ни разу не обыграл, но зато во втором классе выиграл партию у директора школы. Сейчас восстановить эту победоносную партию я не могу, но как бы вижу восторженно-удивленное выражение своего лица. Директор школы великолепно играл в шахматы! И вот я у него каким-то образом выиграл. Значит, буду я когда-нибудь великий шахматист? Как Таль или Ботвинник!