Страница 60 из 128
Джаред
Время не имеет никакой силы над разумом. Оно не помогает ни забыть, ни смириться, ни любить. Оно — ничто. Пустой звук. Пустой всплеск. Пустой огонь. Временные рамки, в которые загоняют людей, существуют для контроля их сознания. Это подогревает желание жить, чувствовать и торопиться совершить глупость. Если не поддаваться всеобщему пониманию и разломать упругие металлические прутья, то всё превратится в темноту. Одиночество в ней неопасно, как и скупая трата сил, чтобы выбраться оттуда. А если жизнь это и есть мрак, нет никакого света, а лишь изредка вспышки, сжигающие оставшийся разум? Если всё это бессмысленно? То остаётся существовать таким образом, где никогда не познаешь потерь и боли. Одиночество — спасение от мук и угрызений совести. Одиночество — любовница сердец.
Дверь открывается, вызывая усмешку на губах. Не спеша потягиваю пряный напиток из бокала и прислоняюсь к косяку, чтобы узнать, какая причина вызвала столь неожиданное его появление на пороге.
— Насколько я помню, ты уехал отсюда, — замечаю я.
До сих пор зол, собирается устроить новую истерику и воззвать к моему сердцу. А его нет. Никогда не было. Я потерял его в огне и не собираюсь вытаскивать оттуда.
— Чтобы не убить тебя, — хлопает дверью. Об этом я и говорил.
Устало вздыхаю, но не от потери физических сил, демонстрирую Джоршуа, предавшему меня, как и все остальные, что меня не заботит его тонкая душевная организация.
— Кишка тонка, брат. Так что привело тебя в обитель разврата и похоти? Есть ли смысл в очередном спектакле, ведь я стал врагом номер один для всех вас? — Усмехаясь, отталкиваюсь от косяка и подхожу к столу.
— Или ты соскучился по моим девочкам, которых якобы отверг? — Допиваю бренди и оставляю бокал на отполированном дереве.
— Прошло четыре дня, а ты до сих пор играешь роль, которая, думаешь, тебя защищает от чувств. Я хочу знать только одно — зачем? Зачем ты это сделал? Я же просил тебя, даже умолял не травмировать её так, но ты обманул меня. Ты обманул своего брата, когда я всегда оберегал тебя. Почему, Джаред? — От его слезливого тона меня сейчас стошнит.
— А почему нет? — Низко смеясь, поворачиваюсь к нему.
— Почему бы и нет? Она не отличается от других, и я хотел этого. К тому же обмана не было, я ничего тебе не обещал. Но вы так прониклись глупостью пластиковой куклы, что предали меня. Все. До единого.
— Предали? Мы? Нет, ошибаешься, это ты поступил подло, ты разрушил всё, над чем я работал. Ты сотворил страшное. Господи, неужели, ты так и не понял, что сделал? Неужели, настолько болен, раз не увидел, сколько боли ты принёс всем нам? Это ты глуп, а вот она, действительно, сильная женщина. И мне так стыдно перед ней, что не угадал всего. Стыдно, что поверил тебе и позволил использовать её. Ты насладился? Конечно, это же ты, тебе плевать на последствия, ты только берёшь, но ничего не отдаёшь взамен, — закатываю глаза, позволяя Джо выговориться. Видимо, чтобы подготовиться, ему потребовалось аж четыре дня. Я предполагал, что приедет раньше. Пусть. Меня не трогают его слова. Меня ничто не может тронуть.
— Посмотри, Джаред. Ну же обернись, ты один, — размахивает руками, как обезьяна. — Никого нет, все ушли и отвернулись от тебя, даже твои сладкие девочки. Или самой сладкой была только одна? Но и она оставила тебя. А, знаешь почему? Потому что ни одна из твоих игрушек не имела силы, чтобы обличить каждого в уродстве. Только она, и тебе больно, тебе обидно, ты закрылся здесь и прячешься от правды.
— Не приписывай мне своих чувств, Джо, — цокаю от его слов. — Это глупо и в корне неверно. Обида больше подходит для дамочек. А боль, дай подумать — нет. Меня не волнует, что мои сладкие куколки ушли, они вернутся, ведь никто больше не подарит им такого наслаждения, как я.
— Чёрт, да ты, действительно, болен. Тебе следует пройти лечение, потому что никто не вернётся. Ты считаешь себя богом, единственным мужчиной, который умеет качественно всунуть член? Разочарую, брат, нет. В мире достаточно порядочных мужчин, готовых на всё ради женщины. Готовых любить их и чтить, уважать и слышать. Они не боятся признаться, что тоже подвержены испытаниям и мукам любви. А ты никогда не станешь одним из них, — указывает на меня пальцем, хотя знает, что я терпеть этого не могу. Ненавижу, когда тыкают в меня.
— И это отвратительно. Никакой страсти, а лишь рабство. Я лучше буду больным, чем опущусь на колени перед шлюхой, — фыркая, перевожу взгляд в темноту, чтобы убедиться — ничего не изменилось. Я всё тот же, вокруг меня остался чёрный цвет, и ничто не подверглось трансформации.
— Ты уже это сделал. Ты открыл то, чего боялся. Ты признался перед ней, что слаб. Даже продемонстрировал. Мне не жаль тебя, ведь каждое её слово было правдой. Ты именно такой, а мы помогали тебе ещё больше превращаться в чудовище. Ты слишком много лет забрал у нас, так и не признав — ты трус.
— А ну, повтори, — шиплю я, наступая на брата.
— Ты труслив и жалок. Ты прячешься за этими стенами, потому что боишься увидеть мир, боишься вернуться к нормальной жизни. Ведь там есть лучше, чем ты. Они хоть и не имеют красоты, ещё страшнее тебя. Но реальный мир не позволит тебе находиться в нём, извращать его. Он выбросит тебя, и ты снова будешь один, а лишь по причине твоей трусости. Ты поджал хвост и убежал зализывать раны, но они не затянутся. Когда-нибудь ты поймёшь всё, а будет слишком поздно. И я не буду помогать тебе, — воинственно поднимает подбородок, готовый драться. Это вызывает смех. Неужели, маленький и забитый мальчик вырос и хочет противостоять мне из-за какой-то шлюхи? Не поверю.
— Пошёл вон, ты утомляешь. Напомню, ты стал тем, кто есть, благодаря мне. Ты никогда бы не достиг такого уровня без моих знаний и моих мозгов. Наследство деда тоже получил, потому что я отказался и уговорил это сделать Мэтью. Я руководил всеми вами, без меня вы — ничто. Так я теперь отказываюсь помогать тебе, пусть твой любимый мир увидит, как ты бездарен на самом деле, — довольно улыбаюсь ему и разворачиваюсь. Уйти — самый простой способ. Иначе взорвётся, а это для него хуже всего. Не умеет делать это правильно.