Святославичи

Боярин Ингварь, его жена Марфа, двое их сыновей Вавила и Гробой, и дочь Любомила, пока строился для них дом, жили в одном тереме с Давыдом.

Боярина Ингваря Давыд распознал еще в Чернигове. Был Ингварь зол на весь белый свет: некогда разъяренный тур до смерти забодал на охоте его отца, однажды дом его в Чернигове дважды сгорел за один год, князь черниговский обделяет его своими милостями, но рассыпает их другим. Последнее высказал Ингварь как-то раз Святославу прямо в очи, поэтому и очутился в Муроме вместе с Давыдом.

Сыновья Ингваря всем пошли в отца, такие же склочные и злые. В Чернигове у них не было друзей среди сверстников, поэтому внезапный отъезд в далекий Муром оба посчитали необыкновенной удачей. Ингваревичи вздумали было поначалу держать себя на равных с Давыдом. Но себялюбивый Давыд живо поставил их на место, приблизив к себе двух молодых дружинников Кирилла и Радима, тоже боярских сыновей.

Ингварь, испугавшись, что из советника князя превратится в его подручного из-за дури своих сынков, старался ни в чем не перечить Давыду, с сыновьями же при нем обращался подчеркнуто грубо.

То, что не нравилось в Ингваре Святославу, пришлось по душе Давыду, который ценил в людях прежде всего угодничество.

Марфа, супруга Ингваря, всю дорогу до Мурома тоже как могла угождала Давыду, чисто по-женски потворствуя его мужским капризам. То позволяла ему подглядеть за купающейся Любомилой, то как бы ненароком оставляла свою стеснительную дочь наедине с молодым князем.

В Рязани не в меру упившегося Давыда Марфа сама уложила спать в опочивальне и осталась с ним до утра. Она покорно сносила остервенелые ласки пьяного Давыда. Это было первое обладание женщиной, доставившее Давыду необычайное наслаждение. Он и не подозревал, что цепочка, незаметно приковавшая его к семье Ингваря, сработана усилиями Марфы.

Природа щедро наградила Марфу формами, несколько крупноватыми, но при высоком росте это не бросалось в глаза. Ее круглое лицо всегда горело здоровым румянцем, большие голубые глаза глядели то с хитринкой, то с простодушием, но никогда со злостью или с отвращением. Улыбка притягивала взор, негромкий голос мог заворожить любого. Длинные русые волосы боярыни были мягки как шелк, тело поражало своей упругостью и белизной.

- Ежели ты в сорок лет столь хороша собой, то как же неотразима ты была в тридцать и в двадцать лет! - как-то уже в Муроме восхитился своей любовницей Давыд.

Марфа загадочно улыбнулась:

- Те, что познали меня в двадцать и в тридцать лет, давно мной позабыты, кроме отца твоего. Такого молодца не скоро забудешь!

Марфа засмеялась.

- Ты была любовницей моего отца? - удивился Давыд.

- И не единожды, - спокойно созналась Марфа, заплетая косу.

Боярыня часто посещала опочивальню Давыда, не делая из этого тайны для мужа.

Превосходя его знатностью рода, Марфа с первых же лет супружества подчинила Ингваря себе, род которого считался в Чернигове выморочным. Более того, Ингварь благодаря красоте супруги и стал приближенным князя. Боярин знал, что тело его жены доступно Святославу, и относился к этому с трезвым расчетом. Кто-то продвигается благодаря храбрости или богатству, а кто-то благодаря прелестям супруги.

«Не всякий козел блеет по-козлиному, иной рычать научится и за льва почитается », - было любимой присказкой Ингваря, смысл которой был не совсем понятен Давыду.

Теперь же Марфа старалась не столько ради мужа, сколько ради дочери, уж очень ей хотелось породниться с Яросла-вичами. А там, кто знает, может, удастся создать отдельную княжескую ветвь в Муроме. Пусть сыновья дурни дурнями, зато с дочерью подсобил Господь - красавица писаная!

На Любомилу Давыд и сам глаз положил и при явном сводничестве матери особенно с девушкой не церемонился, лишив ее девственности в бане на полке, куда ее отправила Марфа «поднести князю холодного кваску». Затем Марфа, уже лежа в постели с Давыдом, напрямик заявила ему, что он должен поступить с Любомилой по-христиански, иными словами взять ее в законные супруги. Давыд не стал противиться и сказал, что поутру пошлет гонца в Чернигов за отцовским благословением.

- Ты сам князь, - возразила Марфа, - так и поступай по своей воле. Довольно тебе в отроках быть. Хорошо, коль даст свое благословение Святослав, а коль не даст? Да подыщет тебе в жены немку иль венгерку, что ни слова по-русски не разумеет. А то и того хуже - на половчанке жениться прикажет! Каково тебе тогда придется?

При мысли об этом Давыд похолодел. И впрямь, от отца всего ожидать можно, ибо зол он на него. Хоть и спровадил с глаз долой, но вряд ли простит и забудет содеянное.

«Поступлю по-своему, - решился Давыд, - а там будь что будет! Все равно мне весь свой век в нелюбимых сыновьях ходить».

Венчание состоялось в декабре, едва невесте исполнилось шестнадцать лет.

К тому времени дом боярину Ингварю был уже достроен и молодые супруги стали полновластными хозяевами в тереме. Всю зиму они предавались сладостной неге, не уставая каждодневно повторять друг другу самые нежные слова. Наслаждаясь плотскими ласками, которым предавались порой, не отличая дня от ночи, ища и находя самое сокровенное в той взаимной привязанности, из коей и вырастает цветок любви.

- Так вот ты какое - счастье! - блаженно потягиваясь, произнес однажды утром Давыд, лежа в постели.

Его юная жена, вся розовая после сна, нагая стояла возле кровати, расчесывая свои густые русые волосы. Сколько красоты и грации было в девичьем теле, чуть подрагивающих при каждом движении пунцовых сосцах упругих грудей, в повороте головы, с которой ниспадал поток волос, едва не достигающих пола. Костяной гребень погружался в них на всю длину зубьев и скользил вниз, повинуясь воле маленькой руки с розовыми пальчиками и ямочкой на округлом локте. Потом другая рука перехватывала пышные непослушные пряди в пучок, чтобы с тонким хрустом вести гребень дальше, равномерными движениями расчесывая до самых кончиков главное приданое, каким являлись волосы для любой славянской девушки.

Наблюдая за женой, Давыд вновь повторил свою фразу.

- Увидел хороший сон? - с улыбкой спросила Любомила, нимало не смущаясь устремленного на нее взгляда Давыда.

- Это не сон, а явь, моя любимая, - ответил Давыд. Любомила медленно опустила руку с гребнем и негромко промолвила, сияющими глазами, глядя на Давыда:

- Я рада, что ты счастлив со мной, любый мой.

От этих слов и интонации девичьего голоса, от откровенно-любящего взгляда ярко-голубых глаз сердце Давыда сладко забилось в груди и приятная истома охватила все тело. Он нашел свое счастье там, где, казалось бы, и не должен был найти.

«Воистину молвят: не знаешь, где найдешь, где потеряешь», - подумал Давыд.

Все заботы по управлению вотчиной на время затянувшегося медового месяца молодоженов взяли на себя Ингварь и Марфа.

В конце зимы из Чернигова прибыл гонец с сообщением о победе над половцами под Сновском. И сразу раздвинулись границы тихого Давыдова мирка, будто долетели до него отзвуки ратной славы его отца, нахлынули разом воспоминания о братьях, о мачехе…

Давыду вдруг захотелось, чтобы они услышали и про его победы. Да только с кем ему воевать в этой глуши? Булгары далеко, половцы еще дальше… Живут под Рязанью мещеряки, лесное племя, но воинственности у них и в помине нет, покорны, как рабы.

Гонец ускакал обратно в Чернигов, увез грамотку от Давыда к Святославу, в которой извещал сын отца о своей женитьбе на дочери боярина Ингваря. Хотел Давыд и Оде письмо написать. Сообщить, мол, счастлив он с молодой женой и не держит зла на мачеху. Да раздумал. Что было, то прошло. Незачем старую рану бередить!

* * *

Ответ от Святослава пришел в начале лета, его доставил в Муром Воибор.

Давыд, хорошо знавший дружинника, на этот раз с трудом узнал его, через все лицо молодого воина пролегал глубокий шрам.